– Пошёл вон! – прикрикнула Люська.
Но Колю застопорило, – не понял?
– Я шампанского купил, икры, фруктов. Мои друзья ещё не приехали, а соседка Роза Соломоновна шампанскому предпочитает кефир…
– А ты, типа, его не уважаешь?
– Уважаю, но в жизни бывают моменты, когда кефир неуместен.
Хотя Коля шампанское не признавал, но слегка подобрел и кивнул на пакеты с едой:
– Чего полянку-то накрываешь?
И Рома, вздохнув, чистосердечно поведал, что продал квартиру, деньги все перевёл на карту в доллары, а карту по совету некого Закова немедленно заблокировал, потому что, по мнению этого самого Закова, ему, Роме, больше ста рублей в руки давать никак нельзя.
– Классно ты с деньгами провернул, толково.
– Вы тоже так считаете? Так приятно встретить человека, одинаково мыслящего.
– А наличные у тебя имеется?
– Нет, знаете ли, практически не осталось.
– Жаль. Ну, что? Трое так трое! – Коля вопросительно посмотрел на Люську. Присутствие в любовном деле третьей стороны, Ромы ли с хавчиком, или матери с тёткой, вносило определённый дискомфорт, однако пить на халяву, да ещё и закусывать, ему не позволял кодекс чести. – Так, ребята, вы идите домой, а я мигом.
– А меня вы спросили? – возмутилась Люська.
– Ну, спрашиваем. Давай у тебя праздновать продажу его квартиры?
– Ладно, – согласилась она.
* * *
Поначалу Коля собирался купить поллитровку, но передумал, решив пыль в глаза пустить. «Пыль» – это ноль семь, всё-таки два мужика и дама, может не хватить.
Побежав за бутылкой напрямки через пустырь, мимо лопухов и салона красоты с рекламой «Пенсионерам скидки», Коля насобирал по дороге туда десятка три-четыре репьёв и удвоил их число по пути обратно. Вскоре в Люськиной квартире находилось два незнакомых мужика, только тот, что был в репьях, вмиг приуныл.
* * *
Ещё Люськина прабабка вязала из катушечных ниток бесконечные кружевные салфетки, полоскала их в синьке и крахмалила. Салфетки предназначались для бело-розовой румяной балерины или фарфорового мальчика в синих трусах, разглядывающего золотую гроздь винограда. Но мальчик и балерина недолго покоились на катушечном кружеве: очень скоро на самом видном месте на нём появлялось пятно, иногда ржавое от йода из крохотной бутылочки такого же цвета, и никакое кипячение с отбеливанием не могли его извести. Прабабка покупала горсть деревянных бочонков ниток и, повздыхав, смиренно плела новую кружевную паутину, чтобы внучка вскорости смогла положить на неё горячую котлету, обжёгшую нежные детские пальчики. Позднее прогрессивная Люськина бабка вешала на стену женоподобного Есенина с трубкой и неизвестного мощного мужика в свитере с почти невыговариваемым для всякого приличного человека именем Хемингуэй – и всё равно в доме было убого и скучно.
Сколько ни пыжились Люська с матерью: обои переклеивали, горшочки с фиалками переставляли, картинки в рамочках вешали – безрезультатно! Сам по себе цветочек хорош, и картинка с котятами просто замечательная, и обои, но все вместе они в прах разбивались о квадратные метры. И уж тем более никак на облик квартиры не влияло наличие или отсутствие материной рассады на подоконниках, перца и помидоров. Люська с матерью, с котятами, с цветочными горшками существовали на одной орбите. И никто про Люську никогда и никому не поведает: знаменитая тусовщица, блистала на звёздной вечеринке то ли в Малом Ёглино, то ли в Красных Станках или даже Стругах.
* * *
Причиной непредвиденной Колиной печали стала Люськина квартира – малогабаритная, двухкомнатная смежная, проблемная для секса в присутствии посторонних. Как совместить секс, выпивку, а главное, футбол, и куда задвинуть математика? Самому заняться сексом, а математику дать выпивку и усадить смотреть футбол, или нейтрализовать математика сексом, а самому спокойно, не отвлекаясь, посмотреть футбол? Задачка неразрешимая, почти как про волка, козла и капусту…
Заставленный едой стол пятиметровой кухни несколько взбодрил Колю, кроме того, после смены он всегда ощущал мощный прилив сил, всплеск энергии, сдувающийся по мере окончания выходных. Организаторский порыв и мужское чутьё помогли Коле живенько найти стаканы и выудить из ниоткуда трёхлитровую банку, в которой из мутно-белого рассола призывно выглядывали ядрёные попки солёных огурцов.
– Друзья! Я нашёл и собрал все звенья цепи… – Рома вдохновенно размахивал бутылкой шампанского, двигая ею с нарастающим отклонением от вертикали и строго по оси от Колиного лба к Люськиному. Не дожидаясь результата, Коля перехватил из его рук бутылку и деловито разлил, придав ускорение банкету. Выпив залпом и едва справившись со своенравными газами в горле и животе, загнав их поглубже, Коля рыскал глазами по столу, оценивая ситуацию: колбаска копчёная, селёдочка, тортик, маслины, оливки, икра, а жрать-то нечего!
– Люсь, у тебя картошка есть?
– И?
– Тащи её, ща быстро сковородочку нажарим, – и, видя, что не убедил Люську чистить картошку, он кивнул на Рому. – Его же развезёт без жратвы.
Коля нагло врал, его могучий организм икра с маслинами не впечатляли. Люська чуть не послала его, но он удивительно органично вписался в её кухню, а потому она поплелась на балкон, где в тумбочке до морозов они с матерью хранили выращенную картошку…
Проводив Люську взглядом, Коля назидательно изрёк:
– Градус нам понижать никак нельзя. Давай, давай, быстрей!
Рома вяло засопротивлялся, но налитые полстакана хлопнул, хотя и с отсутствующим видом. Его безразличие к новой откупоренной бутылке, да ещё ноль семь, показалось Коле глубоко оскорбительным. Особо ранило то, что Рома так же безучастно выпил второй стакан. Коля сдержался: закусывал-то не своим, но обидно стало, так обидно, за водку обидно, за деньги, за то, что торопился, бежал в магаз. За чувства свои обидно. Кого хотел удивить? Кому нужна его ноль семь? Этот Рома и пить-то как следует не умеет. Ещё Коле на ум пришло, что вместо секса у него жратва с дятлом Ромой. Отстой! Так и кобель Джерри, получая свой кошачий корм, считает, наверное, что вот это и есть настоящая жизнь!
Коля несколько успокоился, пока дуэтом с Люськой крошил картошку, но, всё ещё страдая, налил полстакана и втиснул руку в горлышко трёхлитровой банки, где с огурцами плавали и смородиновый лист, и чеснок, и зонтики укропа, и листья дуба с херовым, то есть с хреновым листом.
– Сама солила или с матерью? – поинтересовался он, доставая из рассола огурец.
Люська вздрогнула: вопрос подспудно, фрейдистски-предательски выдавал самые потаённые Колины желания, но он невинно хрустел огурцом.
– Ну что, пить-то будем? – Коля кивнул Роме. Тот послушно выпил и что-то неразборчиво пробормотал про звенья. – На, закусывай, – снизошёл Коля, протягивая огурец.
Огурец канул в Роминой бороде, а вслед за ним и второй. Весьма вероятно, что, если Рому или только отдельно его непроходимо густую бороду потрясти, из неё вывалились бы оба огурца, или уж точно что-нибудь прелюбопытное, давным-давно пропавшее, что отчаялись найти – карандаши, скрепки, кнопки… Слегка пьянея и замедляя скорость банкета в ущерб предстоящему футболу, Коля предчувствовал настоящий мужской разговор.
– Ты бензопилу в ремонт сдавал? – снисходительно спросил он.
– Нет? А что, должен был? – оторопел Рома.
– Сам чинил?
– Зачем? – перешёл на шёпот Рома.
– Не понял.
– И я не понял.
– Ты что про цепь и звенья втирал?
– Ох, – Рома облегчённо выдохнул. – Нет, звенья задачи, для заказчиков. Они меня поначалу так заинтересовали, но теперь… Задача, поставленная во второй и в третий раз, пусть даже с другими начальными параметрами, – штамповка. Вы меня понимаете?
– Ты чё, сам задачки решаешь? – Коля оторопел, вспомнив толстозадую училку Генриетту Фирсовну с её иксами и игреками, рядом с которыми ему упорно хотелось поставить букву, значащуюся исключительно в русском алфавите: математика у него вызывала трёхбуквенную ассоциацию, но, главное, коротко и по сути. В прошлом году он эту зануду встретил на улице: с костылём, согбенную, со следами идиотизма на лице. «Так тебе и надо, – удовлетворённо подумал он, – думала, умнее всех…»
– Моя стезя – математика, теоретические вопросы, но в данном случае… – Рома воодушевился, и против воли родная стихия его подхватила и понесла.
Колю сковало обречённое ожидание: картошка не готова, Люська увлеклась икрой, выпивать одному некомфортно. В таком подвешенном состоянии его одеревеневшая физиономия не выражала ярчайшей работы мысли. Всё же он налил по полстаканчика, но оратор глотнул свой как воду и, не поперхнувшись, открыл рот:
– Меня заинтересовал эффект домино, синтез или выявление его в бытовых условиях. Это такая шуточная головоломка.
«Чего его так пропёрло?» – Коля раздражённо отодвинул в сторону опорожнённую бутылку и разлил шампанское, а по его окончании и рассол.
– Свою задачу я видел в том, чтобы обнаружить цепь неустойчивых элементов. Будничное воздействие на её последнее звено, в данном случае заказчиком, должно вызвать цепную реакцию катастроф. Неустойчивые звенья – это любого типа здания, сети, инженерные сооружения, находящиеся в аварийном или предаварийном состоянии и обязательно в опасной близости друг от друга, как исторически, так и при нарушении нормативов. Как было раньше в русских городах: баба опрокидывала нечаянно самовар с углями – и выгорала вся округа. А если синтезировать в одно время несколько катаклизмов, удалённых друг от друга на много километров… И никто не догадается об их искусственном происхождении. Не надо ни кибератак, ни других противозаконных действий. Я сейчас покажу вам, как это должно осуществиться на практике, – Рома порылся в своих вещичках, стоявших у ног. – Странно. Нет красной папки…
– Да и фиг с ней, – отмахнулся Коля.
– Значит, я забыл её на рояле…
– Так ты ещё и на рояле играешь?
Рома оцепенел:
– Если она попадёт в руки заказчика…
– Как она ему попадёт?
– Новый владелец квартиры отдаст, а если он не заселился, то мою дверь легко вскрыть.
– То есть ты расписал придуманный за деньги план катастрофы, решил его не отдавать и забыл дома?
– Да.
– Эти типы когда к тебе придут?
– Завтра.
– Ну и забей, сегодня пойдёшь и возьмёшь.
– Вы так думаете? – обрадовался Рома.
Диалог дальнейшего развития не получил: Люська грохнула на середину стола шкворчащую постным маслом здоровенную сковородку с золотистой жареной картошкой.
– Есть будем со сковородки, – приказала она. – Посуду мыть не буду!
Коля, живенько расправившись со своим сектором картошки, подумывал, кому бы предложить дружественную помощь. Люськин яростный взгляд не обещал ничего хорошего, и Коля передвинулся в Ромину сторону. Рома не возражал. Он стучал вилкой по сковородке, как журавль по тарелке с манной кашей, с той лишь разницей, что журавль не был мертвецки пьян. Люська отложила Роме, как дитяте, еду в тарелку и дала ложку.
– Точно, теоретик, – бодро констатировал Коля, стараясь не глядеть на уплывающую от него картоху. – Развезло, и всего-то от полбутылки!
Но есть даже ложкой с тарелки Рома не смог – уснул.
– Давай я доем, чтобы не пропадало, – Коля подвинул к себе тарелку.
– Не пропадёт!
Но пропадать было уже нечему.
С исчезновением своей картошки Рома встрепенулся и, почти проснувшись, вяло пробормотал:
– Пропадут, люди пропадут, сотнями погибнут. Там труба… взрывы. Что я наделал… – и, мучимый угрызениями совести, крепко уснул, свесив голову на грудь и открыв рот.
Коля хлопнул себя по лбу:
– Задрых, наговорил какую-то фигню про катастрофы! Эй, ты! – Коля потряс, как мешок, раскисшего математика. – Кто погибнет?
В ответ Рома умильно улыбнулся, подтянул к себе Колю за грудки и, обслюнявив, звучно поцеловал в губы. Коля сплюнул, Рома всхрапнул.
– Слушай, – набросилась на Колю Люська. – Ты чего к нему привязался? То картошку ему подавай, то водку с огурцом, теперь катастрофы мешают. Скажи прямо: не можешь, – и проваливай!
– Я не могу?! У тебя одно только на уме!
– Сам подвалил, припёрся в мой дом, нажрался, а как до дела, то у него катастрофа!
– Рот закрой. Я ж…й чувствую восточный след.
– Чего? Нажрался водки, и ж… у него расчувствовалась! – Люську Коля бесил, тем более, ей вдруг пришла идея отмыть и подстричь Рому, а потом пристроить его в хорошее место, чтобы со своей наукой неплохие деньги приносил. Люська мысленно без особого труда женила на себе Рому и уже переехала с ним в Москву. Трудности пока ещё оставались со столичным жильём. Главное, такого и кормить не надо, ну разве что раз в день тюрей или хряпой, как поросёнка: все равно не заметит или забудет… Вот только представить она могла себя с ним только няней: кашку сварить, на ложечку подуть, попробовать, не горячо ли?
– Всё. Пошёл вон.
– Я уйду и больше никогда не приду, – продолжал Коля, сурово глядя на Люську: перспектива провести вечер с матерью и тёткой Зиной грозила реальностью. – Но для начала я вытрясу из этого Ромы его адрес и перехвачу красную папку.
Однако свободолюбивый организм математика противился всякого рода насильственным действиям, а тайному сыску тем более, и, соскользнув со стола, а потом и со стула, Рома проигнорировал вопросы о месте жительства, по-партизански молча уполз в комнату и уснул на диване, свернувшись калачиком и сложив руки под щёку, как в детском саду. И кому, скажите, глядя на него, придёт в голову мысль об исполинском величии мозга?
– Сейчас я его приподниму…
Коля обхватил расслабленное мягкое тело математика, но оно совершенно не слушалось и, точно рыба, выскользнуло из рук, брякнувшись на пол и исторгнув из себя телефон, для прочности обмотанный резинкой, называемой в отделе канцтоваров «резинкой для денег».
– Берман, Бермант, Бертман, Гонигберг, – прочитал Коля в контактах, едва сдерживая потрясение. – Да это же Моссад! Телефоны, пароли, явки!
– Математики, наверно, – отрезвила его Люська, но в пику ей Ромин телефон нетерпеливо-нервно, со звоном завибрировал. Машинально Коля нажал кнопку и поднёс к уху.
– Ррроман, ты цепочку составил? – голос в трубке резал ухо грубым акцентом.
– Да, – хрипло ответил Коля, сглатывая слюну в пересохшем горле.
– О кей, скоро придём. Дома сиди, деньги принесём.
– Сколько? – вырвалось у Коли.
– Как договаривались, три тысячи.
– Чего?
– Уважаемый, ты в России, рублей, конечно! Манат туркменский захотел? – и на другом конце провода раздались короткие гудки.
Коля в ужасе посмотрел на Люську.
