Света Сыренко "Духота"

– Я очки не нашёл, когда вышел, простите парни, не узнаю.

Бугай опускает доску, скалится на дядю Васю:

– Дед, что надо, иди спать!

Парни не слушают, по очереди всаживают кулаки в Лёнькин живот.

Мать смогла дойти до ворот, но видя, что сына избивают, визжит, умоляет отпустить, задыхается страшно, словно вот-вот умрет. Вот это её страшное дыхание что-то ломает в ходе драки.

Лёньку небрежно пихают в объятья отчима, ржут и уходят.

Бугай бросает под ноги Маше доску, чмокает воздух около её лица.

По улице несется хохот и пьяный ор, парни стыдят брата на всё спящее село. Собаки за заборами истерично лают, разбуженные шумом.

Мать отлепляется от забора, помогает отчиму завести Лёньку в дом. А Лёнька орёт на родителей, оскорбляет, но даёт себя завести.

Маша идёт за ними, но не хочет в стены, хочется дышать. Дождаться бы, когда Лёньку уложат.

Маша ходит по тропинке между двумя участками с картошкой, роса с ботвы охлаждает колени. Над головой раскинулось высокое звездное небо. Так тихо. Маша такая маленькая, идет, болтаясь между картошки. В конце тропинки пригоны с коровами. Они там спокойно дышат. Рядом с пригонами навозные грядки, там же стоит телега. Маша над телегой и громко дышит через зубы. Лицо мокрое. Страх, отчаяние и ненависть давит в груди. Хочется лечь и уснуть, проснуться в другой реальности. Под телегой такая мягкая трава, Маша заползает туда. Прохладная, влажная трава. Неужели закончилась жара, и завтра будет дождь? Здесь так удобно лежать, а внутри как будто развязываются узелки. Облегчение. Вот так хорошо.

– Тут тебя никто не достанет, Машенька. – Шепчет она. – Уехать бы тебе далеко-далеко. Что бы эти пьянки, скандалы, угрозы остались тут, а ты бы больше не переживала. Всю жизнь, как старший брат подрос. Мать кричит. Матери плохо, она пугает меня, когда ей плохо. Мне еще год бы прожить, а там восемнадцать. Но братец и правда сведёт мать в могилу. Ей ведь всего сорок пять, сколько ещё она протянет.

Звон в ушах охлаждает трава. Вот и слышно. Кто-то опять кричит. Мать кричит её имя. Маша сжимается и перестаёт дышать. Только бы не нашла. Только бы не нашла!

Но мать уже стоит над телегой.

– Вылезай, чего там сидишь, совсем дурная. Психушка по тебе плачет. Сдать тебя в психушку вместо института, да и всё, поправят тебе мозги. Вылезай, не стыдно тебе? Брата чуть не убили, а она сидит под тележкой. Кому расскажи, не поверят. Нежная какая. И не смей брату говорить завтра.

Маша не дышит. Но вылезает.

Мать стоит над ней во фланелевом халате поверх ночнушки, в галошах на носок.

Ночь кончалась, небо на западе светлело на глазах, звёзды блекли. Лучше бы ночь не кончалась. Замереть бы прямо здесь, в тоске и горе. Поставить на паузу жизнь на века. Вот Маша на четвереньках вылезает из-под телеги в мокрой ночнушке и больших грязных сапогах, вот мать в халате и галошах стоит над ней, руки упёрла в бока.

Насколько трудным будет утро, Маша не хочет думать.