Рю Мураками "Война начинается за морем"

– Схавал один такой. Ты лучше внутрь загляни.

– А чего его выбросили?

– Вот съешь хоть кусочек – и сразу сдохнешь. У меня бабушка так умерла…

– Умерла-а?

– Ага. Я ее видел-то два или три раза за всю жизнь. Зато я был в крематории, ну в том, что за садом.

– А… она померла от персиков?

– Да нет, рыбу она вроде съела. Отравленную. А ты и в крематории не был!

– Это там, где воняет?

– Сам ты воняешь! Там не пахнет!

– …Да нет, от персиков она бы не загнулась!.. А вот рыба – это другое дело… Вообще-то любителей персиков мало. А твоя бабушка, она к ним как?

– Погоди, я хочу рассказать про крематорий: там, когда открывают заслонку печи, в ней остается только скелет, прикинь!

– Чё, правда? И ничего больше нет?

– Ты дурак или как? Говорят тебе, один скелет! Такая черепушка… ну, типа мертвой головы, что рисуют на стенах. Все такое теплое, а если дотронешься – рассыпается.

– И ничего не остается?

– Не-а. Кости полностью рассыпаются, ну, как пыль…

– А как так получается, что остается скелет?

– Ну, температура, наверное. Типа, ее регулируют, чтобы сгорело только мясо… Да я не знаю, я ж не работаю там.

– Прикинь, тебя бы заживо спалили!

– Мудак, сжигают только мертвяков!

– А тебе персики нравятся?

– А, хочется пожрать? Ну, чего вылупился, жри давай!

– А вот отец их не любит. У нас такое не едят… М-м-м, а пахнет ничего, зацени!

– Ну давай, лопай! Этот, наверно, есть можно.

– Да я не хочу, как твоя бабуся… Чё, думаешь, слабо?

– Да тебе всегда слабо!

– Знаешь, когда идешь мимо лавки, где они лежат, такие ровненькие… прямо у самой витрины… меня каждый раз кол басит: пахнет круто! А когда они созревают?

– Слушай, жри его давай!

Парнишка кусает персик, и тотчас же его лицо искажается гримасой. Он плюется.

– Ну чё, невкусно?

– …Дерьмо собачье! Они сладкими-то бывают, а?

– Ну разве что гнилые, братан!

– Вот блядство! Липкий… как дерьмо… Бе-е-е, счас блевану!

– Был бы хороший, так здесь бы не валялся.

– Нуда, хорошие в магазинах только…

– На наши деньги всего один и купишь. Троица движется дальше. Пока им удалось набрать от силы двадцать косточек, они гремят и перекатываются в железной коробке. Нужно же раз в пять больше. Им до зарезу надо зашибить денег – сегодня особенный день.

Неожиданно тот, кто пробовал персик, швыряет его изо всех сил в стаю ворон, расположившуюся на капустной горе.

– Идиот! Косточка! – орет его приятель. Он одет в рубаху, на которой изображен летящий по волнам парусник; у остальных рубахи одинаковые. Только у одного она еще элегантно разорвана – по моде.

Возмущенная стая взмывает в небо, оглашая окрестности хриплым карканьем.

– Достало это все!

Кстати, стрелок по воронам вышел на охоту босой. Его товарищ с парусником на рубашке постоянно предупреждает его о змеях.

Тут они замечают, что один ворон не улетел. Он гораздо больше своих сородичей и смотрит весьма важно. Его иссиня-черные перья влажно поблескивают.

– Смотри, смотри, это их вожак!

Кто-то из мальчишек хватает почти полную молочную бутылку и швыряет ее в птицу.

Бутылка, описав в воздухе полукруг, шлепается об землю в нескольких сантиметрах от ворона. Раздается глухой звук. Ворон даже не шелохнулся – только презрительно смотрит на малолетних хулиганов. Его когти еще глубже вонзаются в капустный кочан.

– Глухой, наверно, – констатирует Парусник, и ребята идут дальше.

– У нас среди пацанов тоже есть такие.

– Козлы! Главное, прицепится – ввек не отвяжешься.

– А чё ты хочешь: глухие – они и есть глухие. Как только мальчишки скрываются за углом, вороны, одна за другой, снова занимают свои места на куче. Теперь начинает казаться, что они еще сильнее отличаются от своего вожака, который как ни в чем не бывало продолжает клевать капусту.

Свалку пересекает след от бульдозера – целое ущелье, прорытое в мусорных залежах. То там то сям впечатанный в землю хлам образует узоры, похожие на полотна третьестепенных абстракционистов. Ребята стараются обходить лужи, но их обувь все равно скоро покрывается слоем какой-то тошнотворной мерзости.

– Напротив тебя живет парень, у которого нехилый мотоцикл – как его?

– Кого, парня?

– Да нет, балда, как называется мотоцикл?

– Черт его знает. Я с ним не очень-то…

– Наверно, заграничный. Я таких еще не видал – с флажками и все такое…

– Он часто катается с какой-то рыжей в майке. Она иностранка.

– Говорят, что она шлюха.

– А тебе-то что?

– Если бы ты его знал, то тогда понимал бы…

– Я не отказался бы от мотоцикла!

– А знаешь, сколько он стоит?

– Да, наверно, нехило!

– Ага, только без этой бабы!

– Мать говорит, что у него какая-то болезнь. Кажется, неизлечимая.

– …И поэтому у него такой мотоцикл. Вот везунчик!.. Не, лучше просто мотоцикл, без таких болячек!

Среди обломков старой мебели и трупов павших животных совокупляются собаки: от болонки до волкодава.

– Чё это они делают?

– Ха-ха, вышли порезвиться!

Одна парочка, спарившись, бродит вокруг разбитого трюмо. Приземистая сучка, облезшая, с висячими ушами, дрожит все телом. В потрескавшемся зеркале отражаются ее лапы и окровавленный хвост.

– Ах ты сукин сын!

– Когда целку ломаешь, всегда так. У девчонок первый раз всегда кровь идет, точно!

– Кретин, зенки распахни! Они ж старые – вон, облезли все! Нет, ты посмотри, вот сволочь! На такую маленькую-то, а?

Наконец собакам удается расцепиться. Раздается пронзительный визг. Длинношерстная сучка прыгает, словно ракета, а потом набрасывается на голову разрубленной пополам свиньи. От трупа тучами взлетают мухи; сучка лает и пытается укусить свинью за окостеневший пятачок. Ребята загибаются от смеха. Рыжий кобель растерянно вертится на одном месте, а его пенис болтается, как резиновый шланг.

– Ага, больше не встанет! Смотри, смотри, втягивается!

– Не, ну ты видел? Аж обкончался!

Сучка выпускает свиное рыло, но она все еще возбуждена. Ее прыжки раздражают другую пару, бьющуюся в конвульсиях.

– Слушай, а собачье мясо?

– Что – собачье мясо?

– Разве его не покупают? Тот мужик, который покупает у нас косточки, мог бы подогнать нам покупателя…

– А вообще неплохая мысль… тем более что персиков теперь хрен найдешь. Отец мне как-то говорил, что знает место, где продают рыжих собак.

– Интересно, а можно ее поймать, пока они трахаются?

– Ага, вот этого рыжего, большого!

– А как его убить?

Мальчишка с парусником нашаривает на земле железную скобу.

– Слышь, ты так фиг расколешь ему череп! Дай мне, я в кино видел!

Его босой товарищ откуда-то вытаскивает заржавленную половинку от ножниц и прикрепляет ее под прямым углом к толстой палке.

– Только так. Иначе истечет кровью – бр-р-р!

– Ты пойдешь один…

Вооружившись, мальчишка осторожно приближается к собакам.

– Он сейчас рассказывал про того парня на мотоцикле. Так я знаю, за что он его ненавидит.

– На мотоцикле? Ты о чем?

– Спокуха! Я скажу, как только он кокнет ее. Он терпеть не может ничего рыжего.

Ни ветерка. Собаки, должно быть, почуяли неладное и время от времени поглядывают на босоногого охотника, не прекращая своих ласк. Передние лапы уперлись в землю, шерсть на спине и животе заляпана кровью, тела содрогаются в любовной истоме…

Мальчишка заглядывает им в глаза и видит, что они лишены какой бы то ни было магической силы. «Они совсем не изменились – ни внешне, ни по своей сути. Они спят, жрут, бегают, они подпрыгивают от каждого неожиданного звука… а глаза остаются пустыми. Даже в темноте они больше не светятся… Нет ничего проще, чем убить животное во время случки. Сейчас она совсем не похожа на мать, защищающую своих детенышей… Ишь как запыхалась, рыжая сука! Счас сдохнешь…»

Рыжая сука изнемогает от наслаждения, ее язык вывалился из пасти, и на окаменевший яичный желток капает слюна. Томный собачий взгляд кажется совершенно бессмысленным. Должно быть, она просто ничего не видит вокруг. «Поэтому-то, – думает мальчишка, – она и не дернется».

Он заносит свое оружие для удара, и перед его глазами вдруг встает картина из прошлого. На куче песка, недалеко от школы, он поджигает лупой совокупляющихся богомолов. Ему тогда удалось прожечь черную дыру в молочно-белом брюшке насекомого, но даже после того, как запахло паленым, богомолы не разжали объятий. От брюшка одного из них шел дымок, но они еще крепче вцепились друг в дружку. Их глаза были такими же влажными, как сегодня у этой суки…

Звук от удара похож на треск лопнувшей шины. Собака падает замертво, не успев даже взвизгнуть. Ее друг, черный кобель, глухо рычит и отчаянно пытается высвободиться. Его надрывный лай будит эхо в этих мусорных Альпах; дети разбегаются, словно вспугнутый выводок кабанов. Одни только собаки спокойно продолжают свои любовные игрища. Кобель (его член растягивается, будто резиновый) воет от боли и кусает подвернувшееся свиное рыло. Облезшая сука дергает лапами, тихонько поскуливает и орошает землю потоками черной крови. Самец бьется из последних сил: он прочно застрял в издыхающей суке и впустую скребет когтями окаменевшие нечистоты. Он наступает на яйцо, и его содержимое окрашивает шерсть зеленоватой липкой мерзостью.

– Кончай его!

– Пусть заткнется! Бей!

Мальчишки оправились от испуга и теперь наперебой подбадривают товарища. Тот кивает и старается вырвать острие из собачьей головы. Оно вошло слишком глубоко. Тогда незадачливый охотник упирается босой ногой в раскроенный череп и наваливается всем своим весом. Вдруг из раны со страшной силой бьет фонтан крови, мальчишка кричит и бросается прочь. Ему наперерез несется здоровая псина; оскалившись, она одним прыжком настигает свою жертву и вцепляется ей в ногу. Мальчишка падает, испустив пронзительный вопль. Его друзья вооружаются чем попало и в тот же миг кидаются на выручку. Они орут и размахивают руками, но собака, нимало не впечатлившись, не спешить убегать.

– Что там, покажи!