– Это может вам пригодиться, – мягко говорит он.
Я сухо улыбаюсь и небрежно смахиваю их в сумочку (честно говоря, я предпочла бы бросить их в мусорное ведро), глядя, как он выписывает рецепт.
– У фармацевта за углом все есть. Это должно помочь вам пока.
– Пока, – повторяю я, поняв зловещий смысл этого слова.
Я изучаю прыгающие каракули, надеясь на неожиданную удачу: валиум, или кодеин, или знакомый препарат из прежней маминой аптечки, ее ценной коллекции всего, что только могло понадобиться (особенно ей). Ничего знакомого.
– От чего они?
– Они помогают от усталости. И от боли.
Я гляжу на врача с любопытством и оттенком вежливого сомнения.
– Но…
Его губы вздрагивают.
Я понимаю, что это означает: читай инструкции.
Он откашливается и поднимается с места с резкой решимостью.
– Нам с вами нужно будет скоро снова встретиться. Юнис в приемной выберет вам какую-нибудь свободную дату, так что, пожалуйста, поговорите с ней на выходе. И не забудьте взять рецепт, дорогая.
Он назвал меня «дорогая». Он никогда раньше не называл меня «дорогая»! Я определенно скоро умру.
Доктор обходит вокруг своего стола и провожает меня до двери, что очень мило с его стороны, поскольку обычно я провожаю себя сама, а затем по-отечески хлопает по плечу.
– Извините за ведро, доктор, – напоследок говорю я.
Отсчет пошел: 90 дней
«Юнис в приемной выберет вам какую-нибудь свободную дату» – только этих дат мне и остается теперь ожидать.
Я обхожу стороной стойку регистрации – в любом случае я не знаю, кто из этих женщин Юнис, – и я просто не смогла бы подойти к ней сейчас.
Я прихожу домой. Наверно, прихожу. Я уже дома.
Это как проснуться с похмелья и обнаружить, что даже в сильном подпитии ты сумела добраться до своей квартиры и выполнить все обычные повседневные действия: положить ключи от входной двери в нужное место, смыть макияж, поставить телефон на зарядку.
Но вот только ты не помнишь ничего из перечисленного.
Вот на что был похож мой путь домой.
Я даже не помню, как заходила в аптеку, однако бумажный бело-зеленый пакет на моей кухонной столешнице подсказывает, что я это сделала. Там же стоит маленькая бутылка виски. Обычно я не пью виски, однако в помутнении разума вполне могла решить, что сейчас это то, что нужно.
Удивительно, какие рациональные решения можно принимать в совершенно иррациональном состоянии.
Теперь я сижу с чашкой чая в руках и пытаюсь восстановить в памяти вчерашний вечер. И никак не могу это сделать.
Может, в последние месяцы у меня развился лунатизм?
Меня начинает слегка трясти. От чего, интересно? Из-за паразита в моем теле, который сожрал все мои надежды на будущее, потому что я заметила его слишком поздно? Потому что я не относилась к своей усталости всерьез…
Что же мне теперь делать? Сидеть и ждать?
Где сейчас моя мама, когда я так нуждаюсь в ней?!
Я все еще не могу заплакать.
Наверно, это странно, что не могу. Просто я чувствую – не сейчас.
Возможно, мои слезные протоки до сих пор отказываются во все это верить?
Очевидно, я нахожусь на первой стадии горя, и эта стадия – отрицание.
Какая следующая? Гнев? Возможно.
Я чувствую, как он сидит и ждет за кулисами. Но не сейчас, гнев. Мне нравится отрицание. Пока…
Мне следует быть реалистом.
Я должна собрать всю возможную информацию и понять, что этот «озис» означает (я никогда не назову это полным названием – не удостою незваного гостя такой чести).
Я решаю прочесть бумаги, лежащие в сумочке, а затем загуглить мою новую мерзкую компаньонку-болезнь, хотя и сознаю связанные с этим опасности. (У меня однажды довольно долго кололо в руке, я погуглила и с ужасом поняла, что это рассеянный склероз. Естественно, это оказалось чушью.) Но Гугл едва ли испугает меня больше – куда уж больше! – так что не лучше ли подготовиться? Я иду за инструкциями, но затем останавливаюсь на обратном пути, выпустив сумку, и она выскальзывает из моих рук, словно живая.
Я не могу этого сделать.
Решимость меня покинула.
Если узнать слишком много, может, это только ускорит появление симптомов? Тех самых, которые могли бы проявиться позднее, если бы о них не догадывались?
Например, если прочитать про возможные побочные эффекты препарата и выяснить, что от него бывают спазмы в желудке, диарея, раздражение кожи или депрессия, то они у вас возникнут еще до того, как вы начнете принимать это проклятое лекарство.
Я мысленно кричу: Господи, если ты существуешь, пожалуйста, помоги мне! Пожалуйста, скажи, что мне делать.
Я растеряна.
Я напугана.
Я умираю…
Должно быть, в какой-то момент я заснула, потому что просыпаюсь, как по щелчку, свернувшись калачиком на диване, замерзнув и с тяжелой головой.
Честно говоря, это мое обычное состояние после такой кратковременной дневной дремоты, однако сейчас это ощущение ужасает меня.
Я немедленно чувствую себя больной, хотя и не испытывала ничего подобного до того, как узнала о диагнозе. Нет, я не должна этого делать…
Но вот наконец это происходит.
Я плачу.
Плачу с осознанием, что меня никто не услышит, и с горячим желанием быть услышанной.
Мне хочется, чтобы кто-нибудь пришел и поддержал меня, и сказал, что все будет хорошо.
Но я одна…
Неожиданно я чувствую дискомфорт оттого, что одинока. Ощущаю свою уязвимость и незащищенность.
Но ведь, помимо всего прочего, я прагматик! Я люблю составлять различные списки. Может, это способно помочь?
Я вытираю глаза, сморкаюсь, прекращаю шмыгать носом и хватаю со стола бумагу и ручку.
Посмотрим, что в этой ситуации можно найти позитивного:
1. Я могу больше не страдать из-за всякого дерьма. И, будем откровенны, прямо сейчас наш мир – довольно-таки дерьмовое место. Без Боуи[1 - Дэвид Боуи (1947–2016) – британский рок-певец и автор песен, а также продюсер, звукорежиссер, художник и актер. – Здесь и далее примеч. пер., кроме оговоренных случаев.], без Леонарда Коэна[2 - Леонард Коэн (1934–2016) – канадский поэт, писатель, певец и автор песен.], без Майи Энджелоу[3 - Майя Энджелоу (1928–2014) – американская писательница и поэтесса.]. Только правила, политика и бизнес – и никакой поэзии.
2. Я прожила на 12 лет дольше своей подруги Ванессы. Ванессе был 31 год, когда она умерла, а я успела чертовски много за 12 лет, которых у нее никогда не было.
3. Я не заполучу болезнь Паркинсона, как мой отец. Или Альцгеймера, как моя мать. У меня не будет глубоких морщин, или обвисшей груди, или зубов, которые выпадают при одном упоминании о яблоке. И возможно, меня запомнят как героическую страдалицу, ушедшую слишком рано. Приятно будет думать в таком ключе. Надеюсь, меня забудут не слишком быстро.
4. Я не боюсь смерти. Я наблюдала за этим процессом. Я находилась рядом с Ванессой, когда она умерла. Это была вполне умиротворяющая картина. В чем-то даже величественная. Я была рядом с отцом, а затем, двумя годами позже, – с матерью.
Знаете, есть те, кто держит умирающих за руку, и есть те, кто выходит из комнаты – как моя сестра, например.
Я держала их за руку.
Но кто придет подержать за руку меня?
КТО?
У меня нет детей. Три моих выкидыша – вот причина того, что мой муж, Энди, стал бывшим мужем.
Полагаю, моя печальная замкнутость и отстраненность после каждой потери заставляла его чувствовать себя лишним.
Я могла бы разделить с ним свою печаль, если бы он попросил, но он никогда не просил. Он просто смотрел по сторонам.
На Элизабет, например.
Могло ли бы все сложиться по-другому, если бы я позволила ему скорбеть вместе со мной? Я не знаю.
Иногда мне хочется перемотать пленку назад… И никогда не хотелось этого больше, чем сейчас.
Субботним утром я вместе со своей печалью еду в Кентиш-таун и покупаю в местном магазинчике настенный календарь, где каждый месяц иллюстрирован картинами английских художников. Я могла бы купить другой – с изображением Тэйлор Свифт, – но нахожу ее слишком живой и полной жизни, и это кажется мне неуместным.
В моих ушах снова звенят слова доктора Маккензи. Три месяца… в лучшем случае.
Я отрываю в календаре листы с января по август (право, этот экстравагантный мусор не стоил 50 фунтов), остановившись на пейзаже Гейнсборо[4 - Гейнсборо (1727–1788) – английский живописец, график, портретист и пейзажист.]. И начинаю обратный 90-дневный отсчет, игнорируя жалкое предостережение: «в лучшем случае». Это как рождественский календарь без сладостей. Если повезет, я доскриплю до Рождества… Но давайте не будем сентиментальными. Это не научное исследование, это руководство. И стимул. Что-то, что побудит меня выжать лучшее из каждого дня, – и, кто знает, может, я сумею преодолеть отметку дня Х. Возможно, я даже встречу Новый год?
Я вешаю календарь на шкаф в своей спальне. Два крестика.
Сегодня последний день сентября – короткого месяца, который теперь кажется еще короче.
Гейнсборо уйдет прочь завтра, а послезавтра уже настанет день 88-й.
Я стараюсь убедить себя, что буду активной и встречусь со своей болезнью лицом к лицу, но на самом деле сознаю, что это одна из форм прокрастинации. Отвлечение от моего первого препятствия – разговоров с людьми.
Потому что, как бы я ни пыталась это отрицать, как только я кому-то расскажу – это станет окончательно реальным.
А прямо сейчас отрицание кажется лучшим выбором.
День 87-й
Утро понедельника.
Я тащусь в офис, намереваясь рассказать все своему боссу, что кажется разумным началом с точки зрения иерархии, но когда доходит до дела, я просто не могу заставить себя говорить. Фрэнк наименее симпатичен мне из всех знакомых, поэтому, возможно, стоило начинать не с него.
– Ну, выкладывайте, – говорит он.
– Э-э… – я пытаюсь выложить, но не могу. Выражение его лица вызывает у меня некоторую нервозность, так что даже хочется повернуться на каблуках, выйти за дверь, потом зайти и начать заново, обретя свою обычную уверенность.
Вместо этого я застываю как вкопанная, чувствуя, что в горле пересохло, а язык с трудом слушается.
– Я… я не хотела вас беспокоить, но в последнее время я чувствую какую-то усталость. Не совсем обычную, по сути.
