– Одинаковые у двух людей?
В моей груди завибрировал холодный ужас, я стыдливо отвёл от Кати глаза и глубоко вздохнул. Она же молча опустила голову мне на плечо и тихонько всхлипнула.
Из дремоты меня выдернул знакомый щелчок выключателя. Я вздрогнул и прислушался.
– Кто-то свет включил, – прошептала дрожащая Катя.
В глубине квартиры послышался смех, мы сразу узнали его: так смеялась эта чёртова старуха в переходе сегодня утром.
Я аккуратно спустил ноги с кровати и чуть слышно поднялся.
– Господи… – испуганно проскулила Катя.
Опять щелчок!
На этот раз тише: свет зажёгся на кухне. Ночной гость пошёл в противоположную от нашей комнаты сторону, значит, мы выиграли время. Тихими, но довольно широкими шажками я приблизился к двери, взялся за заранее вставленный в замочную скважину ключ и оледенел: нечто на кухне рассмеялось и, громко топая, помчалось в нашу сторону. Тяжёлые шаги отзывались эхом в моей больной голове, я никак не мог запереться: руки не слушались. Свет вспыхнул в небольшом коридорчике у спальни, когда мне, наконец, удалось повернуть ключ.
В нос ударил противный запах гнили.
Из-под двери быстро вытекло чёрное пятно. Я не успел даже отскочить. Оно коснулось моей ноги, замерло и налилось красным. Ступню зажгло, я вскрикнул и подпрыгнул. А клякса на полу снова почернела и плоской гадюкой уползла обратно. Дрожа, я заткнул щель толстым одеялом и стал осматривать ногу. На месте ожога она покрылась мерзкими волдырями, малейшее прикосновение к ним вызывало невыносимую пульсирующую боль. Но к утру они бесследно исчезли. Не знаю, спал ли я в эту ночь или провёл её в странной дремоте.
События следующего утра я помню крайне смутно и не могу быть твёрдо уверенным в достоверности написанного далее.
Когда Катя проснулась и вновь обратилась ко мне, на часах было около десяти. Первое, что нас удивило, – кромешная темнота на улице.
Не доверившись часам, мы вышли на балкон, открыли форточку и обомлели: за стеклом вместо двора застыла холодная чернота.
Я вооружился отвёрткой, найденной среди балконного хлама, и принялся обходить комнаты. Свет горел в каждой.
В бесконечную тьму вели все окна, а также входная дверь.
Мы долго сидели на кухне, пытались дозвониться в полицию, в МЧС, но связи не было, как и стационарного телефона. Однако электричество не исчезло.
Не помню, как скоро и кто из нас предложил выйти на разведку, но по итогу мы связали простыни в длинную верёвку и заспорили, кого отправлять во тьму. Я говорил, что не могу отпустить туда единственного родного человека, а Катя боялась, что не сумеет вытащить меня, если что-то пойдёт не так.
Воспоминания точно прячутся. Никак не удаётся состыковать одно наше действие с другим. Следующие кадры, всплывающие в памяти, такие: моя милая обвязала простыни вокруг талии, осмотрела дверной проём, медленно вышла за пределы квартиры и отдалилась на несколько шагов.
– Тут ничего нет! – кричала она, но её голос казался глухим.
Тьма поглощала его.
– Попробуй обойти сбоку! – шумел я.
Звуки разлетались по коридору, но до Кати не доходили.
Тогда я махнул ей и легонько дёрнул за верёвку; девушка прибежала ко мне.
– Это не бетонный пол, – рассказала она. – Он как маты в спортзале… полумягкий.
– А окна? – взволновано спрашивал я. – Или свет?
– Нет, туда вообще свет не попадает, одна дверь – белое пятно… Я, наверное, ещё раз схожу, попробую как-нибудь завернуть и поискать окошко. Ты только держи…
Клянусь, я правда не помню, отговаривал ли её от этой идеи или, возможно, сам был инициатором, а описанный выше диалог – плод моей фантазии. Но одно знаю несомненно: Катя зашла за угол и, пока я нёсся к кухонному окну, чтобы её встретить, пропала.
По телу побежали мурашки, в глазах потемнело. Моя исчезнувшая девушка не издала ни звука, впрочем, я мог его попросту не услышать. Тьма забрала Катю. Мне осталась лишь большая петля на другом конце самодельной верёвки.
В ярости я ринулся во тьму, но стоило переступить порог, как силы покинули меня, а сердце сжали беспощадные тески страха.
Опустошённый, я попятился в коридор. В висках противно стучало, сами собой лились слёзы. Одно слово заняло мою голову: Катя.
Катя…
В тот момент я действительно отчаялся и, мысленно попросив Всевышнего о быстрой и безболезненной смерти, потерял сознание.
Проснувшись днём, я первым делом бросился искать свою любимую по квартире, наивно полагая, что пережитое окажется кошмарным сном, но, увы, так никого и не нашёл.
Чернота за окном сменилась на привычный вид; окружающий мир вернулся ко мне.
Или я к нему?
Не теряя ни секунды, я собрал документы, деньги, некоторые вещи и ушёл из дома.
«Вот и всё, покончено», – думалось мне.
На первое время решил остановиться в недорогом отеле, а потом заручиться помощью коллег и найти себе новое жильё.
Но история квартиры на этом не заканчивается. Заснув в тёплом номере, утром я вновь очутился в своей маленькой спальне. Тот страх, что сковал мои руки и ноги, нельзя назвать липким или удушающим, это был поистине давящий ужас. Постель ощущалась холодной кладбищенской землёй, в которую меня что-то безжалостно втаптывало.
Тогда я вернулся к первоначальному плану и отправился в церковь. Батюшки не оказалось на месте, а церковные бабки, выслушав рассказ о темноте, забирающей людей, посмотрели на меня как на безумца. Но среди нескольких попрошаек у ворот нашёлся один полезный мужичок. Он сам подошёл ко мне, взял под руку и прошептал:
– От тебя за версту гнилью тянет… Что, тоже с тьмой дело имеешь? Да вижу, вижу! Пойдём, я за бутылочку белой всё расскажу, не бойся.
Я вёл его за собой практически бездумно. В душе не было сомнения и страха, лишь горькое отчаяние и удушливая скорбь.
На моей кухне мы уселись за стол, открыли бутылку водки и, пропустив по стаканчику, заговорили. Илья – так звали мужика – смотрел мне прямо в глаза и с пугающей точностью угадывал моё состояние:
– Силуэты видел?.. Проходили… И спать, поди, клонит постоянно?
Я кивнул.
– Конечно, ещё бы не клонило, они все силы высосут. – Он качал головой.
– Да кто это есть-то, Илья, куда бежать от них? – выл я, едва сдерживая слёзы.
– Ой, сынок… Некуда бежать. Тебя схватило чудовище… Не призраки и не демоны, а… Как бы объяснить… Само зло. Ты насчёт света переживал, мол, выдал себя с девчонкой. Забудь. Ничего это не решило. Вас с ней выбрали задолго до той ночи. Посадили рядом с мембраной… И стучат… В отеле от них не скроешься, всё уже, привязан к квартире. Отсюда тащить удобнее.
– Да за что?! Ведь не колдун какой-то, душу не продавал никому, обряды не делал, жил и не трогал никого! – Я бил себя ладонью по груди.
– Да оно и не важно, колдун – не колдун, ты пойми, им всё равно, кем питаться. Они сцапывают кого попало и тащат в жертву своему хозяину. Ты вот не задумываешься, какое семечко достать из кулька или оливку из банки, вот и у них с этим просто. Никто не защищён: ни президенты, ни артисты, ни такие простачки, как мы с тобой. Пропадает человек – и всё, гадайте потом, что с ним случилось. Мы хрупкие все… А они стучат…
– А ты сам-то как держишься? – спустя пару минут, успокоившись, спросил я.
– Ой… – отмахнулся Илья. – Из последних сил. Недолго осталось. Сам вот у церкви трусь, помощи ищу… А как тебя увидел сегодня, так вместо надежды тоска взяла. Нет нам спасения, наверное. Кружит меня… Память барахлит… Они же её высасывают и другие воспоминания вшивают, скоро с катушек слечу… Заберёт Душехлёб. – Он вздохнул. – Помню… Райка ко мне приходила – тоже вот запомнил, а что раньше было, то позабыл.
– А что это за Дущехлёб-то такой? И что за Райка, слуга его какая-то?
– Эге, – усмехнулся Илья. – Про первого толком нигде не прочитаешь, они тебе сами нашепчут… Тот под конец явится. Он единожды стучит… Беспощадно. А Райка ему не слуга, хотя та ещё нечисть. Давай-ка я лучше покажу…
Мужик схватил мою руку, приблизился и широко раскрыл глаза. Я не успел и пикнуть, как оказался поглощён его бездонными зрачками.
Взор замело чёрно-белыми частицами, точно телевизионными помехами, а затем всё окружение начало переливаться самыми мерзкими цветами. И вдруг картинка стала чёткой. Я обратился незримым наблюдателем, прикованным в углу комнаты, будто камера видеонаблюдения. Передо мной возникла неубранная прокуренная кухня. Из запотевшего окна, заклеенного в некоторых местах малярным скотчем, пробивался свет.
В углу у ржавой батареи сидел Илья, он курил вонючую дешёвую сигарету и кашлял, выпуская горький дым. Рядом с ним, перебивая табачную вонь ядрёным запахом своих рыночных духов, сидела тучная женщина в ярко-красной блузке. Кривым указательным пальцем она поправляла крашеную чёлку и им же грозила Илье, причитая:
– Загубил жену, только ты виноват, и никто больше. Говорила, не умничай! Говорила, что всю жизнь по одному закону прожить можно, всегда работало и сейчас работает, слышишь?
Илья бездумно кивал, кривя рот.
– Как должно быть… – продолжала Райка. – Муж жене спуска не даёт, а жена – мужу. Он все её истерики должен отсекать, чтобы она из мухи слона не сделала, а жена его обязана в узде держать, чтобы с плохими людьми не водился и руку на неё поднимать не смел. Иначе либо она, стерва, его в могилу сгонит, либо он её со злости кокнет.
Илья громко прокашлялся.
– Вот-вот, – наступала Райка. – Не получается совладать – расходитесь к чертям и ищите другого себе по силам, вот и весь сказ.
– Да куда уходить, Рай?! – затянувшись сигаретой, прохрипел Илья. – Я же любил её.
– Кого ты любил? – ехидно рассмеялась женщина, качнув головой. – Ты убил её, Илья. Когда любят – прикрикнуть боятся, а ты насмерть её… Тебе тут покоя не будет. И от милиции ты не спрячешься. Думаешь, сбежал и всё?
– Да не сбегал я! – Илья хлопнул по столу. – Я проснулся тут!
– Илюш, тебе самому легче будет… Повесься вон в зале, да и всё.
Илья зажмурился и тихонько завыл. Помехи снова перекрыли мне вид, в ушах запищало, и я вновь очутился у себя на кухне.
Мой собеседник тёр усталые глаза и вздыхал.
– Она права, сынок, – шептал он. – И я теперь понял. Это не тьма мою Оленьку, а я… Если сам не закончишь, то они тебя заберут… Только вешаться нельзя, это долго, они тогда выиграют, пока ты умирать будешь… Надо быстро. Фен есть в доме?
– Чего? – удивился я.
– Голову сушить.
– Есть.
– До ванны дотянется?
– Ты что, Илья?! – воскликнул я, окоченев от ужаса.
– Надо душу спасти, чтобы в рай попасть или куда там, лишь бы не к нему.
– Какой рай, я же сам на себя руки наложу!
Тёплые слёзы побежали по моим щекам.
Илья наседал:
– Даже в ад лучше, чем к нему в лапы!
Я поник, голова потяжелела, подбородок устало опустился на грудь. Я робко облизывал сухие трясущиеся губы и сопел забитым носом, пока Илья заливал в себя стопку за стопкой.
– А ещё мы видели какую-то бабку, она кровью плевала, – я снова обратился к нему.
– Это тоже жертва, наверное… Только уже совсем плохая, – ответил мужик.
Он сложил руки на столе, уткнулся в них лбом и задремал.
Я тихонько поднялся, дошёл до уборной, а когда вернулся – Ильи уже не было. Двери и окна оставались закрытыми. Видимо, он попросту растворился во сне и переместился к себе в оккупированную квартиру.
Спустя два или три дня случилось особенно ужасное видение. Посреди гостиной появился страшный железный гроб. В нём лежала моя Катя, покрытая чем-то вроде каменной корки; из её некогда очаровательных глазок и маленьких ноздрей струилась тёмно-алая зловонная жидкость. Неровные ручейки огибали пухленькие губки и стекали по щёчкам. Спустя несколько минут гроб бесследно исчез.
С тех пор я перестал выходить на улицу. Изредка прислонялся ухом к входной двери и слушал разговоры соседей на лестничной площадке; они говорили, что в подъезде стоит трупный смрад.
Вчера увидел в окне гигантский полупрозрачный глаз; он следил за мной, пока я, вопя от испуга, бегал от одной стены к другой.
Теперь, окончательно уничтоженный как морально, так и физически, я оставляю после себя лишь эти записи.
Я пытался анализировать всё сказанное Ильёй и никак не мог сообразить, неужели спастись от Душехлёба так легко? Тогда почему каждый второй не додумался до этого простого выхода? Ведь даже я, убитый горем, раздумывал о смерти. Быть может, все решившиеся на столь серьёзный шаг, сделали его неправильно и проиграли? А вдруг самоубийство и есть проигрыш, а Илья был одним из хитрых слуг, чья задача подстрекать невинных жертв сдавать свои души добровольно? Его глаза… Эти перемещения, чужая кухня, Райка. Не могу осмыслить. Не хочу верить ему… Я не мог убить Катю…
Я истощён и готов к любому шагу.
Знайте, я спокоен и ничего не боюсь. Но одна гадкая мысль всё-таки тревожит моё сердце: неужто действительно никто, даже самый простой и безобидный человек не защищён?
Выбор страшен: сдаться и очернить свою душу или вытерпеть и почить от истощения. Какой ход выигрышный?
Впрочем, о моём решении вам уже не узнать.
Межэтажье
