– Что? Пораньше меня позвать не судьба была? Ждали, пока сама не почувствую черного вестника над деревней?
Дед бормотал что-то невнятное. Бабушка испуганно молчала.
– Но ведь Вы можете спасти ее?
– Сейчас посмотрю.
Раскрыла бессильную ладошку девочки и, чуть отгибая вниз кончики ее пальцев, стала медленно поворачивать влево-вправо перед свечой.
– Дождались? Вон, и линии все уже поплыли. – Придавливала большим пальцем то в одном месте, то в другом и, наконец, сказала в раздумье:
– Не знаю даже, стоит ли… Слишком много крови на ней. Слишком много.
Бабушка взмолилась и поползла на коленях.
– Не вой! – оборвала ее незваная гостья. Взяла другую руку девочки, тоже посмотрела.Даже ногтем по линии жизни в одном месте поскребла, словно надеясь что-то стереть, и резко поднялась.
Хозяева с ужасом смотрели на ведьму.
– Хорошо, – хмуро проговорила она и вновь села. И добавила задумчиво: Я попробую. В долгу я перед внучкой вашей. Как девочку зовут? Ольга? Крещеная хоть? Ну, ладно. Уже проще. – И тут же перешла на командный тон. – Так! Затопляйте печь. Пяток полешек тоненьких киньте, и хватит пока. Ставьте чугун. Ковшик припасите. Дров наносите побольше. Мне огонь до рассвета держать нужно будет. Собаку из дому к бане уведите и привяжите там, чтоб не прибежала. Не нужно ей тут быть пока. И сами подите, вон, хоть в пристройчик, хоть в баню, не мешайте. Молитесь, если умеете.
Пока бабушка возилась с русской печью, в щель занавески видела, как ведьма начала расставлять на столе у кровати какие-то баночки, пузыречки, мешочки и все время вполголоса пела что-то непонятное, настойчиво- протяжное. От яркого пламени свечи по стенам и потолку резко метались черные тени, стараясь вновь сгуститься над кроватью.
***
Ольга плыла в душном багровом тумане, и не было там ни верха, ни низа, ни направления, хоть какого. Только голоса далекие, невнятные, зовущие. И она металась, не зная, куда идти. И очень обрадовалась, когда услышала еще один четкий и уверенный зов за спиной. Оглянулась. И все остальные голоса разом, нарастая мощью, тоже стали звать ее более настойчиво.
Но тот, уверенный зов понравился ей больше. И голос был женским. Усталым, но очень настойчивым.
– Гляди, – убеждал он, – гляди внимательнее.
Впереди, почти перед самым лицом Ольги появилась рука. Узкая, женская, с крупными перстнями сразу на трех пальцах, и начала двигаться в воздухе как по стеклу, когда протирают его, запотевшее. Влево-вправо с нажимом. Туман вдруг начал рассеиваться в одном месте небольшим округлым окошком. И, сгущаясь, угрожающе клубился по его краям, намереваясь затянуть, но пока не мог. В окошке показался близкий, озаренный солнцем лес. Необхватный дуб, мощная сосна справа, две раскидистые березы, выступающие за границу густого подлеска, в котором постоянно двигался кто-то невидимый. Многочисленные, непонятные тени шевелили ветви и высокую густую траву, обрывающуюся впереди широкой полосой прокоса.
– Гляди. Зови того, о ком думаешь. Лучше зови, – приказывал настойчивый голос. – Я должна видеть того, кто выйдет к тебе навстречу.
Ольга звала в этом, то ли мороке, то ли бреду, и наяву шевелила запекшимися губами так, что лихорадочная корочка трескалась, и зубы по ложбинкам обагрялись темной кровью. И откуда-то всплыло: зверинька милая, не убегай, дай посмотреть на тебя. – Она уверенно повторила это вслух.
Дыхание перехватывало, и частый- частый молоточек в висках отбивал оставшееся время и катастрофически не успевал, замучено сбиваясь с ритма. Когда-то это уже было. "Зверинька милая"… недавно было. Но где? С ней?
На этот зов шелохнулась трава на границе прокоса, выпуская коричневого гибкого зверька с белой грудкой, который скользнул вперед, к самой границе окна и замер, любопытно поводя мордочкой.
– Ласка! – Узнавая, выдохнула Ольга.
– Ласка? – Удивлено повторил за ней тот самый женский голос. И тоном приказа: повтори еще раз, кто вышел к тебе.
– Ласка.
А пугающий багровый туман, быстро сгущаясь, начал затягивать чудесное окошко, вскоре совсем закрыв его. Но теперь, Ольга, по крайней мере, знала направление, куда ей нужно двигаться.
И вновь чуть-чуть, самую малость, разошелся туман, и в узенькое, как норка, оконце просунулась любопытная звериная мордочка, вполне целенаправленно стараясь дотянуться до лица девочки. Коснулась. Пристально посмотрела глаза в глаза. И от этого завораживающего взгляда Ольга полностью перестала воспринимать окружающее. Но это длилось недолго. Потом пришло ощущение, что все чувства резко обострились: слух, зрение, обоняние – все стало непривычно иным.
Ласка, почти касаясь боками клубящегося тумана, пружинисто подобралась и прыгнула к Ольге. Тут же развернулась, посмотрела почти совсем по-человечески умно и решительно. Она явно звала девочку за собой, давая понять, теперь что ей по силам так же легко прыгнуть сквозь почти сомкнувшееся окошко в светлый лесной мир. Ласка прыгнула первая, Ольга за ней, так же стремительно и пружинисто. Получилось!
Она была там, в чужом неведомом лесу, и сама была зверем. Хищником. Лаской.
Бежала, отставая на полкорпуса от своей провожатой, и нисколько не задыхалась на бегу. Вперед, вперед, вперед! Мелькают огромные деревья, кусты, высоченная полевая трава. Весь мир стал невероятно большим, словно неведомая страна великанов. Высокая, в самое небо, потемневшая от времени стена из неправдоподобно толстых бревен, замшелая темно-зелеными космами. Темно. Кажется, ночь. Пасмурная летняя ночь. Такая же ночь когда-то была. Когда? В чьей жизни? И эта стена очень знакомая, только высокая неимоверно. Может быть, она была ниже? И где она расположена? Где?
Ласка оглядывалась, давая понять, что самое главное вспомнить: где, когда, а еще с кем? Кто-то очень громко, почти оглушающе, фыркнул над головой. И Ольга бросилась прочь. Летела, в неистовых и сильных прыжках стелясь над ночной землей, радовалась своей силе и неутомимости, пока, с разбега, не наткнулась на носки огромных замшевых сапог.
– Ну что? – спросил громкий и уверенный женский голос у нее над головой, – не набегалась еще?
– Голос женский, – запоздало и медленно соображала Ольга. – Женщина – кто? Самка человека. Человек. Люди. Люди живут в домах. Ласки живут в норах. Она – ласка. Или же все-таки человек?
– Хватит притворяться! Возвращайся!
Мир вокруг стремительно закружился. И Ольга удивленно ощутила, что предметы стали во много раз меньше. И стена, та самая деревянная стена с узкими оконцами тоже уменьшилась и оказалась знакомой стеной дедовой конюшни на краю деревни.
– Деревня. Там – дома и у нее есть дом. И там ее ждут.
– Ну, наконец- то!
Ольга оглянулась. Перед ней стояла женщина в старинном, русском, богато украшенном одеянии. От ее рук, простертых ладонями вверх, и от лица исходил теплый ласковый свет.
– Царица из сказки? Боярыня? Княгиня?
– Правильно.
И вывернулось из самых глубин памяти:
«Князь Игорь и Ольга на холме сидят,
Дружина пирует у брега.»
– Правильно!
– Княгиня Ольга. Ольга. И она тоже Ольга. Кажется…
– Ну, вот. А теперь вспомни, как бабушка учила тебя молиться.
– Бабушка. Молитва. Кажется так: Во имя Аллаха милостивого и милосердного… Или нет? Не то…, но так молятся. Тоже молятся, кто? Не помню. Молитву помню, а кто – нет. Бог един, для всех един. Для человека и птицы, и зверя любого, и дерева, и травинки. Он всех любит и заботится. Заботится как отец. Да. Вот еще так можно: Отче наш, иже еси на небесех…
– Ну, наконец-то!
И вновь все закружилось стремительно и жутко. Ольга понеслась куда- то в неуправляемом вихре, зажмурилась, и вдруг все замерло. Она ощутила свое тело, затекшее, какое-то чужое. Вернулась боль, и девочка со стоном открыла глаза: серый сумрак, догорающая свеча в изголовье и склонившееся над ней лицо.
Другое. Совсем другое, и только голос знакомый.
– С возвращением!
Тяжелая ложка у запекшихся губ и тонкая струйка прохладной влаги в пересохшем, как пустыня, рту.
– Пей и засыпай. Спи. Хорошо спи. И не уходи больше. Ни за кем не уходи. Все, кто нужен тебе – здесь. Они поделятся силой, поддержат. Спи.
Ольга спала, просыпалась и вновь бессильно засыпала. Ее поили теплыми, терпковато-горькими настоями, после которых во рту долго держался мятный холодок. Обтирали лицо и тело влажными тряпками. Она некоторое время старалась держать открытыми глаза и снова проваливалась в сон.
***
Прошло еще трое долгих суток, прежде чем, измотанная бессонницей, беспредельно уставшая женщина вышла на чужое утреннее крыльцо. Она посмотрела на встающее над лесом солнце и сказала хозяевам:
– Вот теперьможно и отдохнуть немного. Теперь она непременно поправится. На сегодняшний день я питье ей оставила. А завтра приду.
Бабушка засуетилась, пытаясь сунуть в руку ведьме деньги. Все свои накопления, туго завязанные в клетчатый носовой платок.
– Убери немедленно! – негодующе отстранилась она. И, чуть погодя, сказала: Мне нужна будет столовая серебряная ложка и немного золота. Лучше тот самородок, что твой хозяин на конюшне хранит.
Бабушка удивленно, явно недоумевая, всплеснула руками:
– Какой самородок?
– Да тот, что он в прошлом году за бором в ручье намыл. Песок золотой у него еще есть, но он мне не нужен, самородка будет достаточно. А ты поезжай завтра в район. Сходи в церковь, закажи о внучке молебен за здравие и купи серебряную цепочку. Денег не жалей. Возьми цепочку потолще и с хорошим замочком. Мне привезешь. Не для себя прошу. Для дела мне все это нужно. Оберег девочке делать буду. Без него ей теперь нельзя.
И, больше ничего не говоря, медленно сошла с крыльца, совсем по-старушечьи волоча ноги. Стала спускаться узкой тропочкой к бане, чтобы повернуть у раздвоенной черемухи налево, к своему дому.
***
Ольга стремительно шла на поправку. Ведьма, как оказалось, вовсе не страшная, хотя и малоразговорчивая, еще пять дней приходила к ним домой утром и вечером. Поила девочку теплыми, не очень приятными на вкус настоями, заставляя выпивать все до дна, а потом приказала Ольге самой приходить к ней. И она ходила. Целых две недели на утренней и вечерней заре поднималась на ступени старого крыльца и дожидалась, пока ей вынесут берестяную кружечку с неведомым лекарством. Темный терпкий настой отдавал кислинкой и надолго оставлял во рту вкус мяты.
Девочка уже давно чувствовала себя совершенно здоровой. Она почти не боялась этих походов. Особенно, если совсем не думать о том, что у Семки Нестерова в ту самую ночь большой грозы дотла выгорел дом. Случайно. От молнии. Сами только в чем были, повыскакивали. Хорошо хоть стоял на отшибе. Соседи не пострадали.
А на исходе второй недели ведьма вместе с настоем вынесла ей на левой ладони плоский, блестящий, серебряный пятигранник на толстой серебряной цепочке. Через определенное расстояние на ней были завязаны хитроумные узелки из тонкой золотой проволоки. Ольга потом сосчитала. Их оказалось ровно 21.
– Вот. Держи. Это твой оберег. Носи его и никогда не снимай. Никогда! На краю жизни ты позвала, и к тебе вышла ласка. Она теперь твой хранитель. Запомни! Ты никогда не должна охотиться на зверей из семейства куньих. На всех других и любую птицу – пожалуйста. Тем более что теперь жажда крови в твоем сознании будет присутствовать всегда. И с этим ты ничего поделать не сможешь. Ласка – прирожденный охотник, она отважна и осторожна. Прислушивайся к ее голосу в твоей крови, научись слышать его, это поможет тебе в трудных ситуациях. Слушай свой оберег как живой. И помни! Никогда его не снимай. Никогда. А теперь иди, девочка. Я тебе больше не нужна. Ты здорова.
***
На следующее утро дед, неистово матерясь, достал из синего железного шкафчика охотничий карабин и стал чистить его. Резко запахло железом, порохом и ружейным маслом. Ольга немедленно оказалась рядом.
– Деда, ты чего? Охотничий сезон вроде бы еще не начался.
– Да чтоб его! Тетеревятник повадился на наших уток охотиться. Пол выводка уже извел. Пугнуть его надо. Попасть не знаю, попаду ли, не уверен. Глаз у меня уже не тот стал. Катаракта, чтоб ее! А он, тварина гребаная, высоко кружит, из двустволки не достать. Вот из карабина попробовать можно. Хоть пугну и то дело.
– Деда, а давай я с тобой. Я дома в тире стреляла, вроде бы попадала.
– Ну, пошли, с чем черт не шутит, пока Бог спит!
Ольга шла на шаг позади покряхтывающего деда, сосредоточив взгляд на грозном карабине, висящем у него за правым плечом. Из-за этого, слишком пристального взгляда, она несколько раз спотыкалась, чуть не падая. Ибо под ноги не смотрела совсем.
Утка, как ей и полагалось, плавала в маленьком омутке, но утят, значительно подросших за время болезни Ольги, около нее кружилось, действительно, только пять. А на вытоптанной ребятишками и скотиной, до времени пожелтевшей траве в нескольких местах белели неровными кругами кучки перьев. Крупные, маховые из хвоста и крыльев и мелкие покровные, уже слипшиеся, изрядно намоченные росами. Возле валежного, принесенного весенней рекой бревна, где ребятишки раздевались перед купанием, лежал совсем свежий, недавно растерзанный утенок, беспомощно раскинувший уже оперенные крылья. Вместо спины кровавая впадина, безжизненная шея загнута знаком вопроса, голова расклевана, желтые лапки вытянуты назад. Над погибшим утенком вовсю трудились синие и зеленые мухи, откладывая кучками белые яйца. Ольга присела, помахала кистью, отгоняя назойливых насекомых, потрогала, расправляя, одним пальцем холодную перепонку между тонкими утиными пальцами, несколько раз провела сверху вниз, поглаживая. Потом тяжело вздохнула, поднялась, подошла и села рядом с дедом на валежину.
Старый охотник держал карабин в коленях и медленно тянул "Приму", периодически поглядывая в августовское небо, где высоко проплывали многочисленные барашки мелких легких облачков.
– Ребятишки сказывали, он где- то около полудня прилетает.
Сегодня на маленьком пляже было пустынно. Ольга знала почему: все договорились ехать купаться на дальнее лесное озеро. Отец близняшек Скворцовых пообещал отвезти всех желающих на «шишиге». Когда еще такая возможность представится!
Дед вполголоса, будто неприлетевший ястреб мог его услышать и испугаться, рассказывал свои бесконечные и увлекательные охотничьи были, так любимые Ольгой. Время тянулось долгое, бесконечное. Заботливая утка громко разговаривала с выводком, рыбы нарезали круги по незамутненному сегодня омутку, периодически чмокая губами поверхность воды в попытке поймать зазевавшихся стрекоз. Ветерок тянул летний, знойный, будто и не будет скорой осени. А ведь уже и рябина разгоралась оранжевыми огоньками, и отдельные листочки в кронах берез отсвечивали яркой желтизной.
И все-таки ястреба первой заметила Ольга. Бесшумная тень заскользила под самыми облачками, почти не взмахивая распахнутыми крыльями.
– Деда, деда! Скорее, вон он, прилетел!
– Явился, ирод! Вот я тебя сейчас!
Дед очень долго выцеливал хищника и, наконец, выстрелил, оглушив Ольгу.
И ничего не произошло. Ястреб так и продолжал нарезать круги в вышине, терпеливо ожидая, когда утке все-таки надоест плавать, и она выведет утят на берег.
Дед заматерился, натирая глаза:
– Катаракта проклятая, чтоб ее! Как туман перед глазами, – и вздохнул тяжело: Вот и дожил, отохотился, видать.
– Деда, дед, дай я. Ты обещал. Я умею. Я попаду. – Взмолилась Ольга.
– Ну, давай что ли, попробуй. – И помогал правильно пристроить к плечу оказавшийся очень тяжелым карабин. – Плотнее прижимай, отдача меньше будет, и немного с опережением бери. Плавнее нажимай.
Ольга нервно облизнула разом пересохшие губы. Хищная птица заходила в широком плавном круге на солнце, заставляя жмуриться. Девочка, наверное, еще дольше деда целилась и вдруг, непонятно откуда, поняла: вот он, миг. И выстрелила. Карабин больно ударил в плечо. А птица резко, камнем, пошла вниз и с глухим шлепком рухнула в траву возле края полянки.
– Ай, да внученька! – восторженно всплеснул руками дед.– Ай, да глазок! – И, прихрамывая, устремился к добыче.
Мгновенная радость победы у девочки также неожиданно сменилась тоской и нестерпимой жалостью. Ольга села в траву, отложила злосчастный карабин, резко пахнущий сгоревшим порохом, и, не на шутку, разрыдалась.
Довольный дед принес, держа за крыло, убитого хищника и сначала не понял в чем дело.
– Да ты что? Чего плачешь-то? – не мог понять он, – Выстрела напугалась? Отдача слишком сильной была? Да ты посмотри только, какой матерый тетеревятник!– И бросил добычу к ее коленям. – Гордись!
Девочка безутешно плакала.
– Да-а, дедонька, а у него, наверное, птенчики. А я уби-ила его.
– Да ты что! Неужто ястреба пожалела? Ай, голуба! А он утят наших жалел? Ты их пуховичками малыми в ладонях нянчила. Целое лето кормила. Он бы всех их перетаскал. Ты погляди когтищи-то какие! Погляди!
Ольга отняла руки от лица, всхлипывая, посмотрела на убитую птицу. Осторожно развернула большое сильное крыло, рассматривая четкий узор на перьях.
– И он красивый такой! – Всхлипнула она, переворачивая ястреба. Когти, действительно, оказались длинными, сильные пальцы загибались в кольцо, а вот головы у ястреба не было вовсе: так, лохмотья перьев и все. И алыми бусинками свежая кровь на травинках. И почему-то навернулось острое, странное желание коснуться этих капелек рукой и облизать потом пальцы.
