Выход из окружения
Когда вышел с разведчиками из здания текстильной фабрики, то напротив него увидел полыхающие дома. Рядом с ними горел и большой земельный участок, было непонятно, то ли на нём занимались пламенем низкие сараи, то ли горели запасённые на зиму кругляши из сена. Что бы это ни было, но зарево от овладевшего им пламени было настолько обильным и широким, что оно освещало всю близлежащую округу. По его доносившимся световым языкам я и различил нашу отступающую пехоту. Заметили её и разведчики, один из которых рукой указал на отдаляющиеся силуэты. Они находились, наверное, в шестистах метрах от нас, поэтому мы решили ускориться, дабы за ними поспеть. А уходили они медленно и кучно, без какой-либо организованности. Рядом с отступающими теснился и ревущий танк, который за ними катился на медленных оборотах. Добежали мы до них достаточно быстро, даже хотелось запрыгнуть на танк, однако разместиться на нём уже было нельзя, он был весь облеплен пехотой – и снизу, и на башне.
Так в общем виде и получилось, что одни шли пешком, а другие уселись десантом на танке, который и подстраивался под темп идущих. Однако длилось такое разделение недолго, потому что после поступившей команды от полковника вся пехота слезла с машины, а после танк покинул и сам экипаж. Тогда подобное решение нам казалось вразумительным, оно было принято в силу той логики, что танк издавал слишком громкий гул, а потому, по нашему мнению, по его раздающемуся рёву наше перемещение мог бы обнаружить противник. Вот только как мы тогда ошибались, потому что, по сути, на том танке тогда можно было вполне себе укатить до наших, и, вероятнее всего, даже без каких-либо отягощающих последствий. Однако все эти очевидности к нам уже пришли после того, как мы вышли из окружения, а тогда нами овладевали страх и отсутствие владения обстановкой, поэтому мы и оставили машину. После нашего отступления её впоследствии перегнал противник, что и показали на местном украинском телевидении. Но всё это было потом, а в момент принятия решения технику пришлось оставить. Причём танк даже не подожгли, не стали это делать по той же причине «обнаружения», опасаясь, что овладевший им пожар своим «свечением» мог бы выдать район нашего отступления. И эта данность тоже была, вероятнее всего, ошибочной – тогда его однозначно нужно было жечь. Но кто ж тогда об этом думал? Никто! Старались сохранить жизни людей и обезопасить свой отход, который только начинал своё выдвижение <…>.
Последнее начиналось от нашего прежнего расположения по правую от него сторону, получалось так, что мы обходили свой посёлок с северной стороны, идти через ранее накатанную дорогу, которая прямиком выводила на ранее объезженный пункт снабжения, было нельзя. Так сталось потому, что за три часа до отхода позади нас в тылу было окружено наше же подразделение, которое на тот момент ввязалось в неравный бой с противником. Они заняли оборону на той точке, где у нас размещались склады. Там же у нас проходила и линия снабжения, которая, по сути, представляла из себя въездные ворота в район нашего сосредоточения. Некоторые из вступивших в бой даже смогли из них вырваться на гусеничном тягаче, дабы добраться до соседнего села, которое находилось всего в нескольких километрах. Они поехали туда, дабы вызвать к оставшимся на подмогу соседние подразделения, однако они даже и не предполагали, что силы территориальной обороны противника уже вошли в этот посёлок. На тот момент в нём уже разбили подразделение ополченцев, которое не смогло оказать должного сопротивления. В итоге получилось так, что подъезжающую машину противник стал в упор расстреливать из гранатомётов и стрелкового оружия. Даже несмотря на встречный огонь, эта машина неслась на всей скорости – и с неё падали тела тех контрактников, которые размещались десантом на её броне. После того как погиб водитель-механик, гусеничный тягач ещё проехал несколько метров и потом врезался в столб линии передач. Кто ещё был раненым, тот успел выбраться и занять оборону под самой машиной, остальные же были разбросаны по пути её следования или так же бездыханно сидели на её броне. Тогда эти парни попали в огненную западню, в которой другого исхода просто и быть не могло.
Подобное происходило от незнания обстановки и отсутствия взаимодействия между соседними подразделениями. Никто не понимал, где находятся свои, а где чужие. Так же об этом не знала и та пехота, которая двинулась на броне в свою неизвестность. Судьбу этих ребят мы уже узнали по выложенным в сети кадрам, а также по рассказам тех бойцов территориальной обороны противника, которые в тот день и застали их врасплох. Позже мне о них рассказывали и наши офицеры, в том числе и мой покойный командир, который потом вывозил их окоченевшие тела. Когда мы с ним говорили об этих парнях, то ему было совсем непонятно, зачем они приняли такое решение и почему сорвались куда-то без особой на то команды. Конечно, вырвавшиеся на тягаче хотели как лучше, но тем не менее большая часть из них погибла, а какие-то из уцелевших и вовсе попали в плен. Подобная же участь ожидала и тех, которые не дождались подмоги и продолжили держать оборону на въездных воротах нашего тылового пункта. Впоследствии часть из них тоже погибла, в то время как другие раненые были взяты в плен или насильственно казнены.
По всей обстановке тогда выходило, что противник начал планомерно наступать и продавливать нашу оборону с её флангов и тыловых районов. Хотя и флангов тогда как таковых не было, вся разграничительная линия представляла из себя разряженные участки местности, которые по большому счёту никто не контролировал. То же самое можно было сказать про блокпосты и тыловые посёлки, которые если и контролировали, то совершенно необученные подразделения из состава народного ополчения. Их уничтожение отсекало нам все возможные пути снабжения, поэтому в тот мартовский вечер отходить к своим по уже накатным маршрутам мы уже не могли, потому что никто не знал, что нас может ожидать впереди. По сути, происходил хаос и полная неразбериха, именно поэтому мы и пошли в обход, через заснеженные поля и лесопосадки, минуя главные дороги.
Первый же километр этих рыхлых снегов для меня закончился большой одышкой. Когда я только прошёл несколько метров от оставленного нами танка, то уже успел заметно обессилеть. Во многом не играли на руку моя загруженная экипировка и болтавшийся из стороны в сторону медицинский рюкзак, который вертелся из-за слетевшей с карабина лямки. Всё, что висело и держалось на мне, было тяжёлым и очень неудобным. Изначально к каким-то длительным переходам я не готовился, поэтому ни сноровки, ни какой-либо подготовки, да и, можно сказать, выносливости у меня не было. На руку ещё не играл и тот факт, что до нашего отступления у меня стащили хороший бронежилет от раненого, поэтому мне пришлось на себя надевать старый кевларовый. В силу того, что на последнем не было бронеплиты на спине, я нашёл схожую по комплектности и вставил её в заднее отделение своего медицинского рюкзака, полагая, что если я его буду носить как положено, то он хоть как-то сможет прикрыть мою спину. Вот только как я ошибался, потому что эта плита создала такой дополнительный вес, что мне её сразу же пришлось выбросить. После того как её извлёк, завязал шнурки и принялся догонять своих.
Вечер ещё не успел погрузиться в ночь, поэтому на несколько метров вперёд можно было ещё различить не то чтобы силуэты, но даже и отдельные лица знакомых. А лиц этих столпившихся было очень много, отходили действительно какой-то неорганизованной толпой. Одни рванули вперёд, другие за ними не поспевали, в итоге по команде всех остановили и в течение какого-то короткого времени стали принимать решение. Я находился впереди, вместе с присевшей группой контрактников, а позади нас находились офицеры, вместе с полковником и каким-то высокопоставленным генералом. Последние о чём-то недолго разговаривали, скорее всего, они определяли наш дальнейший план действий, после чего установили, что впереди должен идти дозорный отряд разведчиков, а позади – остальная часть группы. Как только стали выдвигаться, то сразу же среди общей массы произошло деление и какая-то размолвка: одни отказались идти с нами и пошли налево, по другому маршруту. Было видно, как от нас отделилась группа, в адрес которой ещё что-то очень громко кричали, правда, было это бесполезно, потому что те врубили самодеятельность и пошли каким-то своим путём. Но тогда, по правде сказать, была такая обстановка, что заниматься какими-то выяснениями и разбирательствами времени не было – пошли так пошли. Через несколько минут в их стороне началась какая-то беспорядочная стрельба, полетели трассёры, начали раздаваться какие-то непонятные крики. Многие из нас в замешательстве смотрели в ту далёкую бурлящую темень, которая и без того добавляла уже появившееся чувство напряжения и растерянности. Мы тогда ещё не прошли и километра, а многие из нас были уже в замешательстве.
Когда прошли следующие пятьдесят метров, один из опытных офицеров обратил внимание на колыхающиеся вспышки, которые находились от нас, наверное, в нескольких километрах. Увидел их и я, с виду это было похоже на то, как будто кто-то вдалеке подливает в костёр бензин и одновременно его тушит. Тут же от того офицера раздалась команда, и все легли на снег. Буквально через несколько секунд в сотне метров от нас легло несколько кучных разрывов, получилось так, что передвижение отходящей группы вычислили, после чего и отправили нам пакет из реактивной системы, которую я в своём представлении обернул в полыхающее святило. После рассеявшегося грохота мы принялись идти дальше. Всего в нашей группе было около тридцати или сорока человек, наполняли её состав офицеры управления, молодые разведчики и такие же уцелевшие контрактники из лесополосы, которые ранее контролировали большую трассу, соединяющую два больших города. Многие из тех ребят были настоящими воинами, и своим числом они ещё составляли малую часть от той уцелевшей армии, которую в тот месяц, можно сказать, рвали на части. Вместе с ними в этом составе находился и я, да и многие другие ребята, которые в первые часы нашего выдвижения успели заметно обессилеть, причём путь наш тогда только начинался, а впереди было ещё идти и идти. Из-за этой усталости нам и пришлось по несколько раз останавливаться, чтобы хоть как-то перевести свой дух. В этих перерывах ребята просто валились на снег, а кто-то из отстающих и вовсе упрашивал их оставить, намереваясь под утро продолжить свой путь. Но как бы то ни было, держались вместе, кого-то приходилось брать под руки, кого-то пускать впереди себя, а отстающих просто ждать. Так мы и двигались, по два-три километра, после которых делали десятиминутные остановки. Через некоторое время начался моросящий дождь, сначала он напоминал морскую пыль, а после и вовсе превратился в умеренный ливень. Всё это было, конечно, мерзко, потому что наше нательное бельё было и так мокрым от пота, так ещё к этому добавился и природный фактор, который нас должен был окончательно замочить до нитки.
Отяжеляла наше движение в общей степени и сама дорога, которой, по своей сути, не было. Мы шли через лесопосадки и заснеженные поля, которые отчасти уже успели налиться талой водой. Когда по всему этому ступала нога, то раскисший чернозём с чавкающим звуком килограммами прилипал к подошве, в результате чего она становилась вдвое тяжелее. Кто-то даже из более опытных заранее обмотал свои берцы скотчем, правда, это всё равно мало помогало в той дороге, где было очень много грязи и воды. Где-то её приходилось обходить, однако она всё равно была – если не в чистом виде, то в кашеобразном виде вперемешку со снегом. Она очень быстро наполняла обувь, поэтому уже в самом начале нашего пути у всех были мокрые ноги. Под самую ночь этой воды уже было и не видно, темнота легла такая, что шли друг за другом, можно сказать, на ощупь и по звукам. В очередной момент мы остановились, чтобы передохнуть, кто-то сразу же стал ложиться на мокрый снег, другие же садились на свою экипировку либо просто стояли, дабы окончательно не обмокнуть.
Как раз во время этой остановки я окончательно понял, что с тяжестью своей экипировки я просто не дойду. Эта мысль меня начала тревожить ещё в том самом моменте, когда я выбросил бронеплиту из своего рюкзака, однако наступил очередной случай бессилия, который меня и заставил освобождаться от лишнего груза. Началось всё с патронов, постепенно я стал разряжать свои магазины и сбрасывать боекомплект по ходу нашего следования. Сбрасывал либо в рыхлый снег и вязкую грязь, либо просто откидывал куда-то в сторону. Раньше мне думалось, что, имея при себе двенадцать магазинов, несколько гранат и брикетов с патронами, я буду самым обеспеченным и смогу увеличить для себя длительность действий в бою, однако в процессе перехода вся эта экипированность сыграла мне совсем не на руку. Впрочем, я был не один такой. Постепенно освобождаться от боеприпасов стали и другие ребята. Один из них даже поднял всех на смех, когда стал спрашивать, не нужны ли кому-то гранаты. Его тогда вежливо послали и посмеялись, как оказалось, он на себе всё это время тащил мешок, в котором было около пятнадцати гранат! После вежливого отказа соседствующих распределить его груз он просто стал его разбрасывать по дороге: через каждые десять метров он откидывал одну за другой гранаты, которые улетали в густые чёрные поросли.
Когда время подошло к двум часам ночи, то наступил очередной привал. Во время него я снял свой старый бронежилет и уселся, глядя на бесконечную глубину ночного неба. Его просторы то открывались, то затворялись чёрными тучами, которые ползли по синеве, меняя свои дымные очертания. Во время этого короткого присеста у меня не возникало каких-то тревожных мыслей, потому как мы на тот момент уже отдалились на приличное расстояние от противника. Тогда я просто где-то интуитивно внутри себя подозревал, что с нами не должно было что-то случиться. Конечно, не скрою, что было некое чувство страха, но оно возникало больше оттого, что мы находились в состоянии полной неизвестности. Мы шли по навигатору и не знали, кто нас может ожидать впереди. У нас не было ни ночных приборов, ни другого подобного оборудования, которое бы нам позволяло ориентироваться на местности в темноте. Это больше всего и угнетало, потому что мы были очень лёгкой и беззащитной целью. Впрочем, с этим нужно было только смириться, но только не с тем, с чем уже невозможно было идти. Когда у нас закончился привал, то я просто поднял свой бронежилет и стал накидывать его на себя.
Сразу же я расстался с былой лёгкостью, вдобавок мне по паховой области ещё ударили и две пластины, которые постоянно создавали в движении какую-то амплитуду. Так получилось, потому что тот бронежилет был порванным, и та пластина, которая должна была устанавливаться в грудной области, просто сползла в паховый карман, в котором держалась ещё такая же пластина. Как я их только ни пытался поправлять, но всё равно одна из них сползала вниз, создавая болтающуюся гирю. Именно поэтому я на несколько метров отошёл от основной массы и, подойдя ближе к заснеженным зарослям кустов, со всего размаху отбросил этот бронежилет. Последний улетел в заросли и под треск их веток провалился в непроглядную темноту. Тогда я подумал, что лучше уж было идти без тяжёлого бронежилета, который, по сути, ни от чего не защищал, а только отнимал мои силы. А без него стало идти заметно легче. На мне оставались только разгрузка с неполными магазинами, медицинский рюкзак и мой автомат. У соседних парней были наборы поменьше, хотя некоторые из них всё же несли на себе какие-то рюкзаки и спальники. Один из них даже посмеялся, когда увидел, как я отшвырнул в сторону свою броню. На этом наш очередной привал и закончился, после него мы пошли дальше.
Дорога нашего маршрута по-прежнему проходила вдоль лесопосадок, мы шли по рыхлой каше из снега. Постепенно начинала сходить чернота ночи, и мы подобрались к какому-то большому смешанному лесу, вход в который прикрывали частые поросли из кустов и небольших деревьев, ветки которых приходилось ломать, дабы пройти сквозь эту давящую преграду. Когда уже оказались в самом лесу, то было принято решение остановиться, потому что идти по беспросветному ельнику было уже невозможно. Командир бригады отдал какие-то распоряжения, после чего старшие офицеры объявили людям об отдыхе. Кто-то из соседних стал сразу же себе выискивать углубление для ночлега и заворачиваться в спальник, другие же ложились просто на мёрзлую землю. К последнему думал склониться и я, однако я понимал, что всё это может в дальнейшем закончиться большими последствиями для организма, поэтому всю оставшуюся ночь я просто стоял либо сидел на каких-то порубках стволов. Так же поступили и некоторые другие, в том числе и генерал с полковником. Они стояли рядом со мной и курили, коротко высказываясь обо всём происходящем. Я тоже об этом думал, поэтому сдержанно и спросил полковника о том, как могли произойти текущие события, в том числе и такие, при которых могли быть брошены. На этот вопрос мне полковник скупо ответил: «Это война, такое бывает», и на этом, можно сказать, всё.
Больше я с ним за всё время нашего перехода не разговаривал, так же как и не видел, потому что он всегда находился на каком-то отдалении от передовой группы. А так, конечно, для меня было странно видеть, что генерал и полковник оказались в облике обычного рядового состава, при котором у них не было ни лавров, ни какого-то особенного обращения. По сути, они оказались такими же рядовыми, которые могли погибнуть в составе большого подразделения, о месте нахождения которого на тот момент никто не знал. Трудно поверить, но командование большой группировки действительно не знало, в каких окрестностях околачивается управление бригады вместе со своим оставшимся личным составом. Так вышло, потому что перед самым отходом командованию доложили, что мы должны были выйти в одноимённый посёлок, который находился в десяти километрах от наших позиций, однако мы в него не пошли, потому что на тот момент там уже происходила какая-то неразбериха. Пошли в большой обход и совсем в другое место, которое, как оказалось впоследствии, находилось в тридцати километрах. Так что генерал и полковник разделили свою участь с нами, обычными, и, возможно, даже для них «низшими». Не знаю отчего, но я почему-то именно так и думал, во всяком случае, какого-то отцовства и тепла от этих людей не исходило. В ту ночь они также не спали, стараясь держаться от общей массы подальше.
Уже под утро последняя стала неохотно просыпаться и лениво двигаться. Солнце ещё не успевало отогревать оледенение ночи, поэтому в лесу было очень морозно. Многие тогда ходили из одного места в другое, чтобы просто согреться, другие с той же целью начинали прыгать на месте, пытаясь разогнать кровь в замёрзших стопах. Тогда, можно сказать, у всех были обморожения – у одних больше, у других меньше. Обувь была по-прежнему мокрой, а сменных носков практически ни у кого не было. Когда начало рассветать, поступила команда отойти в глубину леса, люди стали спускаться в самую низину его оврага. Там же мы так же и разместились, ожидая команду на дальнейшее выдвижение.
В какой-то момент ко мне подошёл один из контрактников и попросил у меня бинты. Они понадобились для одного из старшин, которому при их помощи нужно было сделать что-то похожее на лапти. Как оказалось, в ходе ночного перехода один из его резиновых сапог засосала грязевая жижа, а сама нога попятилась вперёд и просто вылетела из большой обуви. Старшина в сумраке ночи просто не смог найти свой сапог, потому что было настолько темно, что перед своими глазами было ничего не видно. Я отдал ему несколько бинтов и советских перевязочных пакетов, из которых можно было сформировать подобие подошвы. Я в это время сидел на земле рядом с одним из контрактников, мы с ним по очереди грели руки на сухом горючем, которое у меня осталось в нескольких брикетах от сухпайков. Он попросил меня посмотреть его ранение, которое у него, как оказалось, было в области спины. После того как он снял своё снаряжение, то на его пояснице я увидел небольшого размера отверстие, которое проделал осколок, углубившийся далеко в мягкие ткани. Из этого отверстия на коже выходил тёплый пар; всё, что я смог тогда сделать, так это просто его закупорить, наложил повязку с марлевым тампоном. Ранение, судя по всему, было совсем не серьёзным, потому что тот парень прошёл весь путь нашего перехода от начала и до конца без каких-либо осложнений. Кроме него, раненых в нашей группе больше и не было.
Тем временем поступила команда на выдвижение, и растянувшаяся цепочка из людей последовала через глубину леса. Узкая тропа проходила через заснеженную кромку и редкие проталины, в тесноте которых возвышались большие сосны. На их низких ветках галдели скворцы и раздувались от голосов какие-то маленькие певуны. День тогда стоял ясный, солнце вновь начинало теплить округу, и лишь иногда выпадал редкий снег, создавая ощущение какого-то невозможного для нас волшебства. Складывалось впечатление, словно и не было всего того, что осталось у нас за спиной, словно бы не было никакой войны и мы всего лишь оказались на большой прогулке среди природы дикого леса.
В какой-то момент мы из него вышли и стали идти по холмистой местности, которая чередовалась резкими косогорами и спусками. Все они были также наполнены лесом и находились рядом с какими-то малыми населёнными пунктами. В последние нам было запрещено заходить, однако со стороны они казались безлюдными, и можно сказать, что война обошла их стороной, потому что они находились вдали от основных дорог и линий снабжения. Рядом с очередным из них и проходил наш путь, когда нам нужно было вновь забираться по резкому склону. Подниматься по нему было уже действительно сложно, поэтому высокий и поджарый генерал даже как-то с одышкой сказал: «Проклятая эта земля, и проклятая эта Украина». Что-то вроде этого я услышал, когда он от усталости отдал свой бронежилет одному из контрактников и стал подниматься по высокому склону. После того как на него поднялась часть осиливших, то она, можно сказать, сразу же и рухнула на снег, ожидая, когда поднимутся все остальные. У людей просто забились ноги, и они не могли подниматься ещё выше.
К такому длительному переходу мы были действительно не готовы, мне-то даже было легче, потому что на мне не было бронежилета, чего не скажешь о других, которые несли на себе не только его, но и ещё другие дополнительные килограммы. После этой возвышенности мы вышли в молодняк елового леса, в котором и было принято решение организовать привал. Контрактники стали садиться и набирать в руки рыхлый снег, который они потом набирали себе в рот, дабы утолить свою жажду. Кто-то из них даже размешивал этот снег примесью растворимого лимонада, которая у них осталась от ранее использованных сухпайков. Сыпучий концентрат создавал сладковатый вкус, создавая из снега подобие фруктового льда. Я также закидывал себе в рот маленькие комочки снега, стараясь хоть на немного утолить свою жажду. Впрочем, можно было этого и не делать, если бы мы знали, что в нескольких сотнях метров от нас будет находиться озеро. Как только мы к нему вышли, то старшие офицеры решили вновь сделать привал, дабы наполнить свои фляги. Конечно, подобное желание появилось и у других, поэтому в целях скрытности было принято решение организовать водопой короткими группами. Впрочем, какая там скрытность? На противоположном берегу располагался посёлок, с которого наша возвышенность была видна как на ладони, тем более что мы спустились на ничем не прикрытое место. О какой-то безопасности уже никто не думал, всё превратилось в какой-то туристический поход, в котором всё шло каким-то самотёком.
После водопоя думали, как обойти озеро, потому что наш маршрут проходил через противоположный берег, кто-то даже предложил попробовать пройти по льду, однако без каких-либо сомнений было ясно, что тот уже был совсем непригодным для каких-то хождений, поэтому приняли решение обходить озеро по левому берегу, через который мы и спустились в низину его заболоченной котловины. Через неё как раз проходило небольшое помостье, под которым и были установлены стоковые трубы. Рядом с этим местом, на противоположном берегу, находился родниковый колодец, на который сразу же набежала очередь из тех, кому не удалось напиться из реки. В итоге на нём мы застряли на некоторое время, на что стали гневаться некоторые из числа командиров. А потом мы потянулись через сам посёлок. С виду он представлял из себя большой дачный кооператив, нежели какое-то жилое селение; отсутствие местных больше указывало на то, что там занимались в основном земледелием и садоводством. Мы эти дачи обходили по самому краю, не внедряясь в их центральные улицы. Конечно, при заходе на территорию нам сразу дали команду быть осмотрительными, хотя было и так понятно, что на этих дачах по большому счёту никого не было. На каждом доме были закрытые замки, и лишь изредка нам попадались дома с натоптанными дорожками, в которых, по всей видимости, и были местные, однако они не выходили, аккуратно поглядывая на нас из-за занавесок своих окон. Один из тех редких местных встретился нам при выходе из посёлка. С виду обычный дед, который находился рядом со своим домом и занимался ремонтом своего старенького жигуля – синего цвета, как ещё помню. При виде нас он ничего не сказал, а просто продолжил заниматься своими делами.
Местность в округе была дикой и без намёков на какую-то цивилизацию, дороги на улицах дач были отчасти разбиты, они, по всей видимости, укладывались ещё в советскую эпоху. Много было старых домов, но попадались и новые, некоторые даже были на этапе строительства. Все эти постройки стали постепенно заканчиваться, а нашему предстояло проходить через очередную лесопосадку, которая проходила вдоль укатанной дороги. Когда вышли из посёлка, стали идти вдоль неё, а после устроили короткий привал, потому что дожидались остальных подтягивающихся. Среди переводивших свой дух стали появляться вопросы на предмет окончания нашего пути. Внятного ответа, конечно, не было, однако пошёл слух, что мы уже находимся где-то совсем близко к обозначенному место. Постепенно к нам стали подходить запыхавшиеся, даже несмотря на свою одышку, они уверенно делились дымом от оставшихся у них сигарет. Табачные в том переходе были действительно роскошью, поэтому на каждого соседнего приходилось по две-три затяжки.
Через несколько минут перекура мы двинулись по размытой дороге, которая должна была выводить к какому-то очередному посёлку. Когда до него оставалось совсем ничего, то от впереди идущих поступила команда, что где-то спереди виднеются танки. Конечно, сразу же возникла неопределённость, никто толком не знал, чьи это были машины, чужие или свои. Поэтому часть из наших сразу же попятилась обратно, а часть залегла вдоль ближайших кустарников. Наступила непродолжительная тишина, после которой впереди идущие махнули рукой, и вся толпа вновь выдвинулась цепочкой к виднеющемуся посёлку, который располагался на возвышенности. Когда мы всё же продвинулись вперёд, то увидели обличия капониров и других огневых точек, рядом с которыми находились силуэты с оружием. В очередной раз было непонятно, кто стоит впереди, да и те, которые находились поодаль от нас, по всей видимости, тоже не знали о нашей принадлежности, потому что как только они обнаружили наше передвижение, то сразу спрятались по своим позициям.
Конечно, и мы чуть присели, спереди и по цепочке до нас стали передавать просьбу – спрашивали о зелёных сигнальных ракетах, которые нужно было передать старшим офицерам. Тем самым сигналом они хотели подтвердить наше союзничество для тех, кто находился от нас в отдалении. Только я успел передать чередующуюся просьбу, как тут же послышался хлопок, который меня напугал своим близким разрывом, мне даже подумалось, что рядом с нами лёг какой-то разрыв. Однако мои опасения были напрасными, потому что на самом деле это был звук от взведённой ракетницы, зелёный огонь которой стремительно взмыл в небо. По замыслу, такую же ракету должны были пустить и те, кто находился спереди, дабы подтвердить свою причастность к союзническому подразделению. Тем не менее ответного сигнала от них не последовало, так же, как и не последовало после второй выпущенной нами ракеты. Делать ничего не оставалось, поэтому трое из наших неизвестных двинулись на ту самую возвышенность, на которой виднелись укреплённые брустверы. После десятиминутной заминки туда выдвинулись и мы. По мёрзлой дороге уже просто тянулась какая-то неорганизованная куча из людей, которым уже было всё равно на какое-то предостережение или опасность. Люди очень сильно устали, а многие из них были ещё и морально подавлены.
Для всех вышедших этот рывок стал большим предостережением и поводом для раздумий, потому что контрактники увидели в себе брошенных на откуп судьбе людей, за жизнь которых никто не отвечал. Дальнейшее неизвестное их уже пугало, они были не готовы идти куда-то дальше, так же как и не верили в слова каких-то больших командиров. Люди просто увидели другую сторону фронта, на которой не было ни ответственности, ни каких-либо объяснений. В идущей толпе не было каких-то осуждающих формулировок, так же как и не было каких-то эмоциональных всплесков по поводу всего происходящего. Если люди о чём-то и говорили, то скорее о том, что больше они никуда не пойдут, ни на какую задачу, пока их не выведут на границу и не дадут отдохнуть. Думал ли я об этом? Конечно, потому что я так же, как и они, увидел обстоятельства, при которых люди могут быть предоставлены самим себе, подобное для меня представлялось страшным и недопустимым, потому что я уже знал схожие случаи, при которых люди гибли попросту из-за некомпетентности других. Всё это сильно давило, и за некоторые вещи мне было очень стыдно.
Когда уже дошли до позиций ополченцев, то нахлынул поток неимоверной радости, потому что мы добрались до своих, потому что для нас этот длительный поход окончательно завершился. Некоторые из контрактников при виде братского мужичья даже ударились в слёзы, стали с ними обниматься, а те-то и понять не могут, откуда мы выбрались и что с нами произошло. Ополченцы на то время ещё не успели столкнуться с особенностями жестокой войны, они ещё многое не видели и ко многим вещам были попросту не готовы. У них, как тогда помню, не было ничего, кроме автоматов и касок, и конечно, в глубине души меня это тоже удручало, потому что я уже понимал, что в случае боестолкновения эти люди по большому счёту не оказали бы большого сопротивления. Большая часть из них была уже в возрасте, у многих были проблемы со здоровьем. Они просто могли стоять на постах, чего-то большего от них требовать было нельзя. По их лицам было видно, что они были очень сильно напуганы теми рассказами, которыми с ними поделились вышедшие. Однако, даже несмотря на всё это, запомнились ещё их доброта и радушие, они видели в нас силу, и они нам во всём помогали. Когда мы их только увидели, то они сразу же сказали, что нас накормят и напоят, правда, попросили подождать, потому что обед у них начинался только в два часа. Хотя если признаться, то за всё время нашего перехода голодных позывов ни у кого не было, и даже когда мы дошли, то первым же делом захотелось куда-нибудь завалиться поспать. Однако свободных мест для этого желания не было, поэтому мы пошли вдоль больших коровников, после которых нам открылся вид на большой загон для овец, поголовье которого и держалось на огороженной площадке. Рядом с ней находилось какое-то небольшое здание администрации, к которому и подогнали полевую кухню. Раздавали с неё всем вышедшим гречневую кашу с тушёнкой и чай из шиповника. Постепенно к приёму пищи стали подтягиваться и другие пехотные, некоторые из них, как оказалось, прибыли совсем недавно. Последние просто отстали от основной группы и шли за ней уже по оставленным следам.
Дальнейшие события, которые последовали после нашего обеда, были очень нелепыми и одновременно драматичными, о них не хочется упоминать, потому что они послужили началом большого раскола. Разделение это происходило не только в головах, но и по отношению ко всему дальнейшему пути, на котором многие из вышедших поставили свою финальную точку. Стоит лишь добавить, что нам тогда очень сильно повезло, потому что если бы описываемые события произошли спустя два годы войны, то мы вообще вряд ли бы оттуда выбрались. Повезло, потому что мы смогли выйти из того посёлка, а некоторые другие были на следующее утро взяты в плен, потому что их никто не предупредил об отходе. Да и другие были, которых зверски замучили на окраинах большого города, список без вести пропавших тогда был очень внушительным. Об этом мы узнали несколько позже, а пока мы просто радовались, что смогли вырваться до своих, пройдя в общей сложности путь, который составил около тридцати километров. Ещё позже выяснилось, что, помимо нашей группы, было ещё несколько малых, которые выбирались из окружения различными путями и маршрутами. Они так же, как и мы, смогли добраться до своих.
Способствовал тому ещё и тот факт, что за нами тогда не отправилась погоня, а не пошла она только лишь потому, что на то время основную часть подразделений противника составляли силы территориальной обороны, другим же подразделениям было попросту не до нас. Это был конец марта, можно сказать, самое начало большой и жестокой войны. С того времени начался планомерный отход, после которого наши подразделения стали откатываться всё дальше и дальше.
Тогда мы ещё думали, что подобные обстоятельства были какими-то исключительными событиями, однако подобное происходило и на смежных участках фронта, причём по тому же сценарию, правда, были и такие подразделения, которым приходилось в несколько раз хуже того, что не пришлось на нашу долю. Отходили тогда постепенно, и тот посёлок, в который мы выбрались, пришлось также оставить через два месяца. Это было время больших упущений и наиболее трудных решений, тогда для нас всё только начиналось.
Так уж вышло
События описанного происходили при ротации занимаемых позиций, хотя даже больше не по замене, а при некой перегруппировке, когда одни подразделения переводились на смежный участок фронта, в то время как вновь пришедшие занимали их обустроенные позиции. В этот знойный месяц там оказался и я, когда попал в подчинение к одному командиру роты, с которым мне впоследствии необходимо было работать в эвакуационной группе.
По моему приезде в посёлок я сразу же обратил внимание, что солдаты из разных подразделений перемещались в каком-то разболтанном состоянии, а те же машины достаточно уверенно перемещались между разбитыми дорогами посёлка. Подобное спокойствие было обусловлено тем, что в те былые времена ещё не было в таких кромешных количествах дронов-камикадзе, как и не было в том же распространении артиллерии. Последняя, кстати, била, что называется, по расписанию, именно по загаданным часам, либо же по совсем уже обнаглевшим и заскучавшим водителям, которые не старались упрятывать свои машины.
Именно поэтому боевые бродяги, да и просто оставшиеся местные могли себе позволить проживать в домах, совсем не переживая о своей безопасности. Так было и у нас, однако мы, как и некоторые другие, всё равно высматривали дом именно по соседству с глубоким подвалом, чтобы при случае резко сорваться и переждать в нём артиллерийский обстрел. Такое же пристанище с соседствующим с ним заброшенным домом и разыскал мой капитан. Однако жилище это было не слишком вместительным, поэтому командир и указал на занятую мной кровать, добавив, что на ней уже размещается его товарищ, который временно отъехал по задаче. Тогда я не особо расстроился, а просто переместился на другое место в виде узкого дивана, на котором и стал перебирать свои вещи. Раскладываю, достаю то, что надобно бы уже выкинуть, как вдруг слышу грохот. Что-то отдалённое от нас ухнуло, однако слышно было так, словно бы это произошло совсем рядом. Так, в общем-то, и вышло, потому что когда мы выбежали из дома, то вдали от себя увидели развевающиеся клубы дыма. Заметно было прямо от нашего забора, только было не совсем понятно, что же там произошло, тем более на нашей территории. Капитан уже стал суетиться, выходить по связи на одних и других, однако никто не мог дать внятного ответа, почему на нашей же территории где-то в километре дымится кустарниковая зона. Только спустя некоторый десяток минут выяснилось, что наш гусеничный тягач подорвался на противотанковой мине. Причём сила взрыва была настолько чрезвычайна, что корпус машины перевернуло вверх дном, посередине которого виднелось раскалённой трещиной пробитое отверстие.
Однако о настолько подробных особенностях трагедии я бы так и не узнал, если бы меня не попросили запустить свой дрон. Нужно было произвести разведку местности, потому что выдвинувшиеся на поиск ребята не могли найти тела некоторых из наших солдат. Взрывная волна отбросила их настолько далеко, что в высокой траве вести поиски было очень проблематично, поэтому я и опускал квадрокоптер на несколько метров от земли и передавал по капитанской рации, чтобы поисковики двигались в сторону моего полёта.
Так уж вышло, что ушедшая на другие рубежи стрелковая бригада не оставила сменяющим подразделения карты минных заграждений. Поэтому было и неясно, где устанавливались мины, а где проводилось их разминирование. Ранее прибывшие с нами сапёры успели сделать то, что смогли обнаружить и нанести, до других же участков у инженерной разведки попросту не дошли руки. Таким участком и оказалась та кустарниковая зона, в которую забрёл гусеничный транспорт. Командира, который помчался на нём, предупреждали обождать, сетуя на абсолютную ненужность скоропостижной разведки местности, однако он, как и некоторые другие, не воспринял это всерьёз и отправился по своему усмотрению до ближайшей лесопосадки. В неё отправился и товарищ капитана, на кровати которого я так поспешно разместился. На ней мне, кстати, через два часа капитан и предложил разместиться, как-то с досадой в словах добавив, что теперь это уже может быть моим местом. Но спать на этой кровати я так и не стал, потому что мне казалось, что ещё несколько дней – она будет занята тем, кто ещё не успел от нас уйти.
Тяжелое, конечно, у меня было в тот день осмысление, хотя подобные случаи встречались и после ушедших событий. Причём рвались не только мы, потому что встречалось «дружественное» минирование и у противника. Одно из таких нам показывали вагнеровцы, когда вели аэросъёмку боя за одноимённый посёлок. Тогда они стремительной атакой вынудили противника отступить, однако с улыбкой негодовали, что не смогли зацепить гусеничную машину с вражеским десантом – тех пятнадцать человек, которые успели сняться с занимаемых позиций. Часть из них забралась в десантное отделение, а другая закрепилась на броне. Тогда рядом с машиной ложились плотные разрывы, однако прямых попаданий не было, поэтому за отходящей техникой вагнеровцы уже просто некоторое время наблюдали. Сопровождали кадром, пока она не разлетелась на какой-то очень мощной взрывчатке, причём разошлась на отдельные механизмы и части корпуса.
Что тогда было заложено под землю – неясно, однако из тех пятнадцати в живых не осталось никого, и даже не осталось того, что могло бы напоминать о человеческой сущности. И как раз примечательно то, что дорога была достаточно объезжена – и наших мин там по определению быть не могло. Видимо, в последующем наступлении противник просто забыл её снять, чем и поплатился. Так что те уходящие подорвались на своих же минах, чему и были удивлены те, которым в это было трудно поверить. Однако мы это уже проходили, мы верили в то, что может быть всякое. На войне бывает всё.
«Нарвались»
Четыре матери и один сын
В какой-то период войны мне довелось познакомиться с представителями одного из волонтёрских сообществ. Произошло это, можно сказать, внезапно, потому что мы встретились с ними по какой-то счастливой случайности, или, как это иногда говорят, – волею судеб. Тут даже начать нужно с того, что всё это произошло посреди тесноты наших рабочих будней. Дело в том, что летом двадцать второго года наш конечный путь эвакуации проходил через одноимённый приграничный посёлок, окраины которого выходили на самый въезд пропускного поста. Недалеко от него находился и фельдшерско-акушерский пункт, на который мы постоянно привозили раненых. Сами же поездки мы всегда старались совмещать с полезным, поэтому после выполненной работы мы практически всегда останавливались рядом с магазином, который находился по пути нашего возвращения. Кушая наскоро сделанные из колбасы и сыра бутерброды, мы параллельно заходили в интернет, высматривая в нём всякие новости. Зачастую мы останавливались именно из-за интернета, потому что хотелось посмотреть, что же происходит вне мира войны.
И вот в один из дней мы так же на обратном пути остановились у этого магазина. Купили себе тогда энергетиков, а к ним ещё чего-то из съестного. Нашу машину мы всегда прятали за здание магазина. В тот же день рядом с магазином стоял и припаркованный броневик, у которого было несколько гражданских. Последние переговаривались с военными и передавали им какие-то пакеты. В какой-то момент они подошли и к нам, их, вероятнее всего, завлёк наш грузовик, потому что на нём не было куска от лобового стекла. Да, это кажется несуразным, но тогда его выбило осколком, и мы на протяжении двух месяцев ездили с естественным проветриванием. Эта внешняя нелепость и завлекла двух женщин, которые захотели с нами познакомиться. О чём мы с ними тогда говорили? Сейчас уже трудно сказать, но точно припоминаю, что они стали спрашивать о наших нуждах, которые мы испытываем на фронте. А что мы могли тогда ответить? Мы никогда тесно не общались с волонтёрами, да и просить у них что-то было неудобно. В общем, сошлись на каких-то небольших условностях и попрощались, обменявшись с ними напоследок контактами.
В какой-то из дней эти женщины на нас вышли и попросили, чтобы мы приехали на то же место, чтобы передать нам сладости. Однако назначать время мы не могли, потому что возможность находиться рядом с магазином была, только когда мы вывозили раненых, других условий для той остановки у нас просто быть не могло. Тем не менее вырваться удалось, и мы встретились с людьми, которые, можно сказать, полностью заполнили кузов нашего грузовика; трудно даже перечислять, что там было, потому что проще будет сказать, чего там не было. От такой щедрости и радости мы аж воспряли духом, потому что мы это всё намеревались отвезти тем, до кого практически ничего не доходило. У нас ведь было не много потребностей, даже мой водитель понимал, что нужно всё отдать тем, кому это нужнее, поэтому мы так и поступили.
А после этого у нас с теми приезжими женщинами завязалось какое-то тёплое общение. Конечно, наши встречи были далеко не частыми, но эти женщины за нас всегда переживали, спрашивали о том, что нам нужно, а мы, в свою очередь, стеснялись и старались быть скромными. Тем не менее их забота всегда побеждала, и наша машина привозила окопным такое обилие съестного, от содержания которого они удивлялись. До них просто никогда не доходили посылки, а тут мы, с пирогами да фруктами. И всё это было благодаря двум женщинам, благодаря Ирине и Надежде, благодаря тем, которые стояли за их спинами. «Как две матери», – невольно выдавил один из ближних. «Да… А сколько у нас таких по всей стране?» – ответил ему один из тех же наших. Последний раз с этими матерями я виделся два года назад, сейчас уже и не знаю, на каких направлениях они трудятся, однако они периодически интересуются моим здоровьем, а я всё обещаю с ними увидеться, да только не всегда то время позволяет.
На этом можно было бы и закончить своё повествование, если бы не ещё одна женщина, которая спустя некоторое время появилась рядом. Тоже мать, потому что с такой же теплотой и любовью беспокоилась о нашем благополучии, она тоже состояла в одной волонтёрской группе. Познакомились мы с ней осенью, в одном из приграничных населённых пунктов. Тогда объятия нашей встречи были такими же, как и при встрече с теми женщинами, которые некогда наполнили наш грузовик, правда, на этот раз случились иные обстоятельства, при которых наша машина уже не могла вместить тот объём посылок, который в неё уже просто не влезал. Пришлось часть оставить до второго приезда, а скоропортящееся вывозить тем же днём. Так и поступили, доставив эти коробки в дальнейшем тем ребятам, которые находились на позициях. Помню даже, что некоторые из ближних ворчали, поговаривая, что мы совмещаем свою работу с какими-то сторонними обязанностями, и тем не менее под эти негодования мы всё равно привозили окопным посылки по мере своих возможностей. Привозили и сердечно благодарили тех, кто нам позволял это делать, в том числе и ту самую мать Наташу, которая для того и суетилась. В какой-то момент и она мне как-то сказала, что вроде бы мы и не кровные, но я для неё словно бы родной сын. И как бы это ни показалось схожим, но Надя с Ириной нас тоже так называли, говорили, что мы их сыночки, которых они очень ждут к себе в гости.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71183251&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
