– Погоди-ка… – сам себе сказал ангел и замер, оторопело всматриваясь во что-то, одному ему видное. Неверяще всматриваясь. Он растерянно взглянул псу в лицо, потом снова в глубину его сердца.
– А… эта девушка, как там ее зовут? – спросил он как мог непринужденно.
– Кира, – шепотом выдавил из себя пес.
– Да, точно. Кира. Она все еще с тобой?
– К сожалению.
– Чем она тебя так задевает?
– Непослушная. Упрямая, – рыкнул пес. – Вот сейчас кстати снова в груди тянет.
– Да-да. Я вижу, – Касио бережно держал в руках сердце пса, осторожно стирая пальцами налет раздражения, гнева и обиды. Кто бы мог подумать, настоящей обиды! Как сажу с хрусталя. Ангел с трепетом наблюдал маленький красно-оранжевый сгусток там, внутри. Совершенно новый и нехарактерный для сварливого и толстокожего Фауста. Ангелы ведут своих Судей с момента начала обучения, порой с раннего детства. Парень вырос у него на глазах и в его целительных руках. Всякое с ним приключалось. У Судей совершенно иная мораль. Жизнь – священна. Но в то же время любое создание, осквернившее тонкий баланс жизни и смерти должно быть убито. Любое. Даже если оно вызывает чувства. Даже очень близкое существо. И Касио отчетливо помнил момент, когда он положил руки на грудь пса и понял – мальчик изменился. Закрылся. Окоченел. Его сильное сердце билось ровно и холодно.
– Кас, – Фауст оперся одной рукой на плечо ангела и сжал его своей могучей лапищей. Будь Касио слеплен из плоти и крови, без перелома ключицы не обошлось бы. А так… ощущения были такими, как если бы пес сдавил набитую ватой куклу. – Тяжело. Потом поболтаем, хорошо?
Ангел сжалился и отнял руки. Пес с облегчением выдохнул и пытался отдышаться. На лбу у него выступила испарина.
– Да, глазки пострадали… – вздохнул Касио, открыл свой саквояж и принялся что-то там искать. – Сколько ты пробыл в боевом трансе?
– Не уверен. Минут двадцать? Может, полчаса.
– Полчаса?! – ангел забыл, что искал и в ужасе обернулся к своему подопечному. – Ты с ума сошел, Фауст?!
– Я работал, а не прохлаждался, – затравленно буркнул пес.
– Мы говорили о секундах. В крайнем случае о нескольких минутах! Какие полчаса!
Пес раздраженно слез со стола и закрыл дверь в кухню. Будить кошку он совсем не хотел.
– Я не выбираю обстоятельства, Кас! Там был огромный замок, полный чертовых демонов! И одна маленькая дура, под моей ответственностью, которая в этом замке потерялась. Я должен был видеть, что происходит вокруг. Что на самом деле происходит! Это был вопрос выживания и не только моего.
Касио нервно потер руками бледное лицо. Повздыхал, борясь с эмоциями.
– Ты ослепнешь. И я ничего не смогу сделать.
Пес серьезно кивнул.
– Рано или поздно, да. Я помню. Я прошу отсрочить этот момент так далеко, как только возможно.
Касио удрученно покивал. Его плечи заметно опустились. Он усадил пса за стол. Достал из саквояжа банки и склянки с растворами и неизвестными порошками. Несколько тонких, словно сделанных из слюды, пластинок чернильного цвета замочил в миске с водой. Намешал что-то в своих пузырьках, набрал в два одноразовых шприца. Одну жидкость вколол псу в висок, вторую прямо в уголок глаза. В это время пластинки набрали воды, развалилсь на части и превратились в клейких резинистых слизняков, которых Касио осторожно усадил на ноги пса возле щиколоток и только несколько на затылок и шею, вдоль позвоночника. Слизняки чуть оживились, а затем присосались к коже и пошли равномерными волнами, как пиявки.
– Качайте родные, качайте, – ласково проговорил ангел, удостоверившись, что процесс идет правильно. И гораздо более строго обратился ко псу. – А теперь руку давай.
Пес машинально прижал свою пострадавшую конечность к животу. О руке-то он почти и забыл.
– Рука не болит.
– Как скажешь, – скептично кивнул Касио и требовательно протянул бледную ладонь, де скать, ты говори что хочешь, но руку давай.
Пес насупился, смутился и нехотя положил на стол криво забинтованную лапу, а сам отвернулся. Ему не хотелось смотреть ни на дело рук кошки, ни на лицо Касио, когда тот будет его отчитывать за безалаберное отношение к здоровью, говорить про опасность заражения, перспективу гангрены и что угодно еще.
– Я просто стеклом порезался. Ничего криминального.
– Как скажешь, – повторил ангел. Он отлично знал своего пациента. Знал, что спорить с ним не нужно. Он быстро и умело развязал грязный бинт и снял повязку. – Это что, шутка, Фауст? Истероидный псевдосуицид?
Пес тоже посмотрел на руку. Недоуменно провел пальцами по предплечью, чтобы убедиться в том, что оно абсолютно целое. Чистое. От глубоких рвано-резаных ран не осталось и следа. Хотя боль все еще была, рука горела, как ошпаренная кислотой.
– Мне кажется, или ты тоже удивлен?
– Кажется, – быстро выпалил Фауст, а сам судорожно пытаясь сообразить, что же могло произойти. Раны были. Еще вчера были, ему не могло показаться…. – Я порезался стеклом, говорю же. Наверное моя ускоренная регенерация разогналась еще сильнее.
Ангел хмурился.
– Это все вранье. Но я не понимаю ни зачем оно нужно, ни даже в чем именно оно состоит. Так что будь по твоему. Будем считать, что ты взрослый и сам со всем разберешься.
Пес кивнул.
– Тогда чайку? – переключился ангел. – Минут пятнадцать есть, пока цими кровь чистят.
– Газа нет. И электричества тоже, и, главное, сахара, – буркнул пес, все еще поглаживая руку. Что-то в его уме ворочалось и хотело сложиться в ясную картинку. Как бывает иногда, ответ вертится на языке, а слово в уме не всплывает. Но что?
– Обойдемся своими силами.
Касио достал из шкафчика чайник. Включил воду. Кухонный кран закашлялся и вода потекла желтая, мутная. Касио перекрыл поток своей ладонью – и, пройдя через фильтр ангельской сущности, струя потекла прозрачная и чистая. Набрав воды в стальной пузатенький чайник, Касио поставил его на засаленную чугунную решетку плитки и положил ладонь на бок посудины. Пес предусмотрительно отвернулся и даже на всякий случай прикрыл глаза лапой. Ладонь и пальцы ангела начали светиться ярким холодным светом, и очень скоро вода в чайнике закипела.
Довольный собой Касио разлил кипяток по кружкам, заварил чаек в пакетах, добытых из недр просторных черных одеяний. Оттуда же специально для своего подопечного выудил горсть тонких, похожих на сигареты, пакетиков с белым сахаром. В связи со своей нематериальной природой ни чай, ни любой другой напиток ангел пить не мог. Но как же он любил посидеть вот так с теплой кружечкой в руках! Он блаженно прикрыл глаза и вдохнул клубящийся пар, воображая себе терпкий густо-коричневый аромат. Фауст всыпал себе в кружку четыре порции сладкого, размешивал теперь чайный сироп когтем и с улыбкой наблюдал за другом. В такие моменты он особенно ясно понимал, что каждой секунде своей жизни и возможности чувствовать и ощущать следует радоваться.
– Непослушная, значит, – ни с того ни с сего вдруг заговорил Касио, возвращаясь к теме Фаустовой занозы. Пес помрачнел. А в груди снова завыло. – Отвратительно непослушный, своенравный, упрямый и все на свете пытающийся сделать своими силами ребенок…
– Смотрю, ты успел с ней познакомиться, – хмыкнул пес. – Лучше и не скажешь.
– С ней? О, нет, это я вдруг вспомнил, что мне в свое время Джон про тебя говорил, когда ты у него учился, – Фауст поперхнулся своим чаем, облился и обжегся. – Да-да. Он мне жаловался и притом регулярно. И это именно я как минимум три раза спас твою подростковую задницу от высечки, убедив его набраться терпения.
Пес пожевал желваками. Посверлил ангела глазами.
– Это ты намекаешь, что она просто как я? Это на самом деле я такой бесявый?
– Нет, я не намекаю. Я тебе, мой дорогой, открытым текстом говорю, что тебя в ней раздражает все то, чем ты сам раздражаешь других людей.
Фауст выставил ладонь и приготовился загибать пальцы. Но только он собирался назвать кошкин проступок или качество, как память подсовывала картину из его прошлого, где именно он таким же и был.
– Она… Хммм….
«Она хамит и дерзит и за словом в карман не лезет», – успела сформироваться мысль в его голове.
– Ох, сколько часов ты провел в карцере за свой безудержный язык… – тут же возразил ему ангел вслух.
«Она делает только то, что считает правильным. Избегает и даже напрямую принципиально отказывается выполнять задачи, если хоть немного не понимает их отдаленного смысла и значения».
– Помнишь, как ты лет десять назад чуть из КС не вылетел? Год скитался. Мы тебя найти не могли. За что тебя тогда в мясной поезд определили, дружок?
Пес оскалился.
«Ей невозможно управлять, потому что она не боится наказаний».
– Это просто: карцер. Бесконечный карцер. Ты в карцере провел чуть ли не больше времени, чем в лазарете. Ты прекрасно знал, что тебя накажут. И все равно принципиально делал. И печень твоя отбитая – почему, помнишь?
Фауст от бессилия тихо зарычал и неосторожно сжал кружку, отчего та с хрустом лопнула и развалилась в его руке на мелкие осколки.
– О, отличный пример, малыш. Когда она злится она срывается на ни в чем не повинном окружении? Раздражает, да? – Касио скептично задрал бровь и указал на несчастную кружку. – Ну давай, напрягись. Вспомни уже что-то настоящее. Что-нибудь, что не твое собственное отражение.
– Она меня предала, – холодно произнес пес. – Когда мы были в паре, она ослушалась приказа и покинула точку сбора.
Ангел спокойно посмотрел на своего воспитанника и печально произнес, легонько дотронувшись холодным пальцем до уголка его правого глаза.
– А это у тебя откуда, Фауст?
Пес спал с лица, вспомнив подробности получения этой чудовищной травмы. Это было одно из первых заданий в качестве Судьи, но работал он еще в паре с Джоном, своим тренером и отцом. Стремясь доказать свою состоятельность, он ослушался приказа об отступлении и углубился в ледяные пещеры Полярного Горного Пояса, погнавшись за целью. Джон последовал за ним и вдвоем они натолкнулись на нечто… что пес до сих пор не хотел вспоминать. Джон был готов умереть за нерадивого ученика, защищая его. Но и здесь пес проявил инициативу, в последнюю секунду встав между учителем и силой, равной которой больше не встречал. Выжить он не надеялся тогда. Но удача была на его стороне. Слепота, помешательство, потеря памяти… И пожизненная светобоязнь, вкупе с приступами нечеловеческой боли в глазах стали ценой за невыполненный приказ.
Пес безвольно осел на стуле, борясь с напавшим головокружением и крепко задумался.
– Она умничает, у нее собственное мнение по любому поводу. А ее дичайшая самоуверенность сменяется иногда совершенно непонятным упадком духа. Она любопытная, неуправляемая и отчаянно бесстрашная.
– Ох, Фауст. А вот эти все качества совершенно не вызывают у тебя ни злости ни раздражения. Разве нет? Непонимание возможно.
Пес покорно кивнул.
– Да… непонимание.
Ангел встал со своего места и зашел ко псу за спину, начал поддевать и отколупливать подсохших и почерневших, напившихся токсинов, излишков гормонов и всякой метаболической дряни цими. Скидывал их в стальную раковину, а потом щелкнул пальцами и испепелил. На теле пса слизни оставили кое-где кровоподтеки и синяки. Ангел растер слегка ладони и начал медленно разглаживать гематомы, стимулируя регенерацию, восстанавливая нормальный кровоток и заодно нормализуя, успокаивая нервную систему. Пес расслабился в его холодных мягких руках, откинулся на спинку и закрыл глаза. Он чувствовал себя хорошо очищенным. Не только благодаря кровегонам. Но и на душе и сердце стало намного легче. Конечно, Касио был прав относительно его раздражения к кошке. Она напоминала ему его самого. Понимание этого сейчас позволило псу отделить – где заканчивалась злость на кошку и начиналась злость на себя.
– И грудь у нее маленькая, – буркнул пес, не сдаваясь.
– Тебе нравится маленькая грудь.
– Нравится, но тем не менее…
Ангел хохотнул и дружелюбно похлопал пса по крепким плечам, знаменуя завершение процедур и массажа. А затем щелкнул пса по лбу.
– Твой диагноз прежний: непрошибаемое упрямство. Я просто прошу тебя дать ей шанс. Она ведь тебе дала.
Касио собрал свои вещи обратно в саквояж. Запустил руку в округлую сумку так, что та ушла по плечо. И выудил из ее недр черные, непроницаемые очки на резиновом креплении, больше похожие на плавательные, чем на солнечные. Пес замер, глядя на эту амуницию из своего болезненного прошлого.
– Глаза береги, малыш. Линзы не снимай. Хоть пару недель постарайся без напряжений, а это вот возьми на всякий случай, – пес удрученно крутил очки в руках. Каждый раз, когда они оказывались у него снова, он переживал ужас от того, что вскоре, возможно, перестанет различать солнце на небе. – Еще один эпизод, Фауст, и зацветешь. И сам знаешь, что нас тогда ждет.
Касио уже открыл дверь и почти вышел на улицу, когда пес все таки вспомнил, зачем вообще его звал и придержал лекаря за безразмерный рукав.
– Так почему в груди-то так болит?
Ангел стушевался и забегал глазами. Ответить он обязан. И ответить честно, но говорить прямо о том, что он рассмотрел в глубине сердца Судьи сейчас он считал… некорректным.
– Это… Это не опасно, Фауст. Это даже нормально, практически со всеми такое иногда происходит, – пес настороженно следил за его словами, чувствуя здесь какой-то подвох. И Касио решился отбрехаться умной терминологией. – Cor Deciderium. Если тебе интересно, но на самом деле просто не концентрируй внимание. Пройдет со временем, – а потом вдруг совсем сбился и добавил. – Да. Или не пройдет.
– Чего-то туманно, – недовольно буркнул пес. – Ну ладно, раз не опасно. Просто мешает. Можно это как-то убрать?
– Убрать? – Касио растерянно и как показалось Фаусту печально посмотрел ему в глаза. Так что псу вдруг расхотелось узнавать подробности своего нового диагноза. – Нет, малыш. Убрать нельзя. Наберись мужества и потерпи. Я здесь не помощник… Переживай.
На этом он как-то сочувственно похлопал пса по руке, отвернулся, вышел за дверь прежде, чем Фауст успел еще что-нибудь сказать. И растворился в густой темной ночи. Пес лег на софу в гостинной и тут же вырубился до утра, расслабленный, размятый и очищенный целительным прикосновением существа, знавшего его как облупленного, но все равно любившего и всецело принимавшего. Таким, какой есть.
А вот Кира еще долго не могла уснуть. Ее разбудил песий взрык посреди ночи. Она хотела было спуститься посмотреть, что происходит, но услышала голоса. Оказалось, что в этом хлипком дурно-спроектированном доме вентиляционная труба напрямую соединяет кухню и ее спальню. Разговор с ангелом был для нее страсть каким занимательным, хоть и не все она из него поняла. Но подумать было о чем.
Ее разбудил тихий стук в дверь. Кира в полусне покидала кое-какие принадлежности в сумку и заползла на заднее сидение авто. Они доехали до центра, остановились у небольшого кафе. Пес все также молчал и смотрел куда угодно, только не в ее сторону. Однако, выйдя из машины он обошел калымагу и галантно открыл Кире дверцу, приглашая к завтраку. Внутри она сразу же отправилась в уборную, умыться и привести себя в порядок. Краем сознания она отметила, как кафе замерло и замолчало с их приходом. Она кожей чувствовала, что посетители и официанты пооткрывали рты и в изумлении пялятся на них.
– Доброе утро, – она взяла максимально спокойный и дружелюбный тон, присаживаясь за стол в уютное кресло-ракушку с высокой спинкой. Пес не смотрел на нее. Медленно демонстративно отпил черный кофе из крохотной чашечки и продолжил меланхолично глядеть в окно. Песье молчание и ее положение в игноре ей порядком поднадоело.
– Я тоже рада тебя видеть. Мне снилось, что я птица, и мне вырывают крылья. Перышко за перышком. Было страшно. Спасибо, что спросил. А тебе как спалось?
Ноль эмоций. Кошка заказала яйца со сметаной и молочный гоголь-моголь. С потрясенным их видом официантом она была легка и дружелюбна, красиво улыбалась, демонстрируя сахарные белые зубки.
Пес нахмурился и машинально потер в области груди.
– У тебя Справочник близко? – неожиданно спросил он, как только парень ни жив ни мертв отошел от их стола. – Дай на секунду, посмотреть кое-что… кое какой термин.
Кошка достала из сумки коричневый томик. Но медлила. Нервно потерла бровь. Взглянула в окно. Покусала губу. Пес хмуро наблюдал за ней в ожидании, когда же она наконец скажет то, что ей так чешется.
Она собралась с духом и протянула Фаусту книгу. Но когда он ее взял, из рук не выпустила. Поймала его вопросительный взгляд и смело сказала.
– Я сочувствую твоей утрате.
– Чего?
Кошка очень нервничала, но все же говорила и голос ее был тверд.
– Cor desiderium – это болевой синдром при переживании потери… близкого человека. Сердце болит, хотя физически все в порядке. Но болит по настоящему и сильно, просо от тихого горя. Так что я… соболезную. Я… слышала твой вчерашний разговор с доктором, – она отпустила книгу и прокашлялась, отведя взгляд. Пес ожесточился еще сильнее. Ее собственное сердце глухо бухнуло откуда-то из живота.
– Nice… – только и смог выдавить из себя он на старом наречии, гневно сверля кошку взглядом. Она под этим взглядом ерзала, нервничала, теребила руками все, что только могла, но не бежала и не извинялась.
– А что ты хотел? – с вызовом ответила она на его взгляд. – В этом доме стены из бумаги были сделаны. А я – я любопытная и неуправляемая. Просто не хочу недомолвок.
Они еще немного поиграли в гляделки. Пес после этих слов почему-то успокоился. Просто… принял.
«И прямолинейная. Честная и смелая», – подумал он. Не самые ведь плохие качества. Чего обижаться. Он согласно вздохнул и отложил потерявшую актуальность книгу на край стола.
– Болевой синдром значит… – задумчиво протянул он, развалившись в своем кресле и снова осторожно дотрагиваясь до беспокойной области своего тела.
