Раздались выстрелы. Совсем недолго, а потом повисла тяжелая тишина. Этер боялась открыть глаза – вдруг она увидит перед собой Такору, лежащую на темной кровавой земле? Вдруг клятые юнарцы всё-таки успели повернуться?
– Хватит валяться, вставай, – совсем рядом послышался тихий хрипловатый голос Такоры.
Такой теплый и родной, хотелось разрыдаться от радости. Этер даже в мыслях не могла найти слов, чтобы рассказать о том, как она счастлива слышать его.
– Хорошо, две минуты и идём, – вздохнула невидимая Такора. – Нам ещё горы переходить, надо успеть до захода.
Только теперь Этер открыла глаза и приподнялась над землей. Рядом с ней лежали четыре тела – но даже мертвые они пугали её до дрожи. Двое все ещё агонизировали, постепенно успокаиваясь. И ведь всего минуту назад они шли рядом и даже не догадывались о том, что совсем скоро все будут мертвы. Вот как на войне – миг, и человек обречён.
Остались лишь остывающие тела, под которыми даже не растекались лужи крови, что так любят описывать в романах драматизирующие писатели. Вся кровь впитывалась в землю, и без того черную. Лишь перед одним из тел вился алый след – он умер не сразу, успев отойти назад, и залил своей кровью траву. Взгляд Этер упал на его руку: она едва заметно подрагивала.
По щекам Этер покатились слезы. Нет, она не оплакивала погибших, и это не были слезы радости. Она даже не совсем понимала, почему плачет, просто слезы сами лились наружу. Вместе со слезами где-то в груди рождался страх, который с каждым мгновением становился всё сильнее. Вот он поднялся выше сердца и застрял где-то в горле, перекрывая доступ кислорода.
По телу пробежал озноб, вмиг заледенели руки, а в голову, напротив, ворвался пожар. Дышать стало сложно, и страх, ранее набиравший силу, теперь захлестнул сознание. Мысли вились одна за другой, Этер не могла ухватиться ни за одну из них – яркие, они, словно цветные мотыльки, танцевали в водовороте первородного ужаса и желания бежать. И, как песок, выскальзывали из пальцев сознания, пытавшихся их удержать.
Горячие слезы обжигали щеки Этер. Она не заметила, как до боли закрывает уши ладонями. Но даже так до слуха добирались эти стоны и всхлипы, которые преследовали её с того самого дня, как она приехала на фронт.
Реальность смешалась с галлюцинациями, и Этер уже не могла отличить одно от другого. Нилин, Кирай, солдаты, Такора. Они все что-то говорили, смотрели испуганно и удивленно, но Этер не понимала ни слова. Рядом плакала Афена, отец тянул к ней окровавленные руки. Учитель качал головой и разочарованно отступал.
– Дыши глубже, – над самым ухом, перебивая все остальные голоса, раздался приказ.
Каждый вдох давался с трудом, словно легкие сжимала чья-то рука. Каждую мысль пронзил страх, и совсем скоро не осталось ничего, кроме него. Лишь панический, животный ужас прожигал изнутри. Но Этер старалась дышать. Она и сама понимала, что нельзя без сопротивления отдавать свое сознание этому чувству. Нужно бороться даже сквозь боль и нехватку кислорода.
И с каждой секундой сжимающая легкие рука расслаблялась, впуская в тело всё больше воздуха. Этер полностью сконцентрировалась на дыхании, нарочно игнорируя страх, и ему всё же пришлось отступить.
– Почему ты пришла за мной? – через некоторое время сквозь угасающие всхлипы спросила Этер. Она все еще сидела на коленях на земле, испачкав в крови цветастый сарафан.
– Меня отправил командир, – Такора стояла неподалеку, опершись о толстое дерево. – Мы своих не бросаем.
В который раз вытерев рукой слезы, Этер поднялась с колен и глубоко вздохнула. Видимо, только что она официально стала частью отделения.
Глава 7
Туман сгущался, покрывая верхушки темных деревьев. Под ними стелился могильный холод.
На земле сидел юноша и бездумно пропускал травинки сквозь длинные пальцы. Трава была холодной, почти настоящей. И вода в озере поблизости тоже почти освежала задурманенный рассудок. И далёкий пустой город чем-то напоминал ему родину, которую он оставил так давно. Жаль, что жителем этого каменного склепа всегда был один лишь ветер.
Широкие рукава одежды призрачно белели на фоне мрака. Юноша слышал, как по траве сбоку прошелестели чьи-то шаги.
– Скучаешь, как обычно? – полушепотом спросила девушка, садясь рядом. – Чудесный вид, не так ли?
Юноша молчал, не отрывая взгляда от своих рук. А ведь когда-то они с наслаждением скользили по телу сидящей справа женщины. Теперь он тщетно боролся с желанием оторвать собственные ладони.
– Молчишь, как обычно, – нежный голос гостьи мягко касался слуха. Сколько бы он отдал, чтобы оглохнуть! – Тебе ведь смертельно скучно, Поненте. Так почему всё гордишься? Ты ведь все понимаешь, всё осознаешь, но все равно ненавидишь меня.
Поненте молчал. Он просто не знал, что ему сказать, да и говорить не хотелось. За две сотни лет молчания он научился обходиться без слов, хотя раньше это было невыносимо. Потом и вовсе понял, что ни в одном языке не найти тех фраз, которые он бы хотел произнести.
Он все ещё помнил тепло тела Трамонтаны, её улыбку и смех. Помнил, как она всегда появлялась словно из ниоткуда и исчезала, когда ей вздумается. Как он сгорал в желании скорее прикоснуться к ней, обнять и не отпускать.
Но ещё он помнил её ледяные серебристые глаза – последнее, что он видел в том мире.
И пусть сердце всё равно предательски подскакивало в груди, когда Поненте слышал тихую поступь её шагов, он никогда её не простит. Но всё равно, против своей воли, он постоянно возвращался к самому началу, не понимая, где допустил ошибку.
Ты помнишь, конечно, как все начиналось:
Дружили, любили и в счастье купались.
И мы не боялись забвенья, когда,
Друг друга сменяя, сбегали года.
Искал, но не находил. И помнил каждую строчку стихотворения, придуманного здесь и здесь же похороненного. Трамонтана никогда больше не услышит от него ни слова, ни этого стихотворения – плода его бесконечных размышлений. Ведь здесь, в этом иллюзорном мире, куда она заперла Поненте, не было времени.
И, по иронии судьбы, после своей смерти Трамонтана оказалась запертой с ним в этом бесконечном кошмаре. Понимала ли она, что всё могло быть по-другому? Жалела ли? Вспоминала ли былое?
Ты помнишь, как падали осенью листья,
Что были божественной созданы кистью?
И помнишь, как все возрождалось весной —
Полной надежд и стремлений порой?
Поненте помнил. Каждый день после их знакомства, он помнил каждый её взгляд и каждый вздох и проклинал свою бессмысленную память, не позволяющую это забыть.
Но он не был бы Хранителем величайшей империи, если бы позволил чувствам и сожалениям помешать плану. А план был прост – он должен во что бы то ни стало покинуть этот созданный Трамонтаной мир. И желательно сделать это до того, как Триана потерпит ещё одно сокрушительное поражение.
Поненте почти слышал, как на Солос падают бомбы, и каждая из них разрывалась в его сердце. Он не видел войны, но знал, что она идет – он чувствовал чужую боль, от которой ныло за грудиной, значит, трианцы продолжали сопротивляться. Это радовало, но в то же время удручало – слепая, бессмысленная война не приведёт к победе. Он ошибся много лет назад, и эта ошибка грозит вот-вот уничтожить его лучшее творение.
Насколько бы не был прост план, его все равно нужно начать. А как это сделать, если он постоянно здесь, в параллельном реальному мире? Есть лишь один способ выбраться – пробить это пространство снаружи предметом, который некогда принадлежал ему. Но как объяснить это трианцам? Ведь они наверняка считают, что он мертв. Да и тот предмет найти крайне сложно.
Карты привычно лежали в руках, только теперь они стали бесполезны. Это и не были те карты, которыми он так привычно менял судьбы. Лишь жалкая копия, игрушка, словно в насмешку созданная Трамонтаной.
Как много унылых осенних ночей
Ты не смыкала прекрасных очей?
Как быстро весенняя буря цветов
Стала тебе тяжелее оков?
Что чувствовала Трамонтана, когда предавала единственных, кто любил её?
Поненте даже в мыслях не допускал предательства близких. Да что уж там – он был готов отдать многое, чтобы вернуть к жизни Хорго. Поненте помнил последние слова друга, наверное, не только потому, что он мог с легкостью заглядывать в прошлое
. Просто Хорго был другом.
Поненте давно привык к тому, что Хорго постоянно менялся. Каждый день, иногда чаще. Поненте прекрасно знал причину таких изменений – просто реальность, в которой он жил, была всегда в прошлом для Хорго. Тот проживал одни и те же дни десятки, а то и сотни раз, но неизменно возвращался назад, чтобы снова все изменить. И уходил вновь, и снова возвращался. Он уверял, что никогда не потеряется в лабиринтах времени, что никогда не покинет ни Поненте, ни Трамонтану. Но Поненте все равно каждый день боялся, что однажды друг станет совсем другим. Эта мысль так изводила его, затмевая все другие, что он не сразу понял: Хорго может и вовсе не измениться.
Так и произошло двести четыре года назад. Перед новым переходом из будущего Хорго сказал ему такую фразу: «Однажды тебе будет очень больно, но прежде, чем уничтожать себя и всё вокруг, попробуй облечь свои чувства в слова».
Время шло как обычно. Хорго был рядом и никак не менялся. День за днём он оставался прежним, и Поненте вдруг понял, что статичность лучшего друга даже страшнее его изменчивости. Это означало, что или он умрет в будущем, не успев вернуться в безопасное прошлое, или сейчас ничего нельзя изменить. Тяжёлые слова не шли из головы Поненте, а на фоне разгоревшейся войны они звучали приговором.
Через полгода Хорго погиб, а Поненте оказался заперт в Безвременье. Спустя пару месяцев к нему присоединилась Трамонтана, и с тех пор он оказался навсегда оторван от внешнего мира. А та как ни в чём не бывало удивлялась его молчаливости. Лишь щебетала обо всём подряд, иногда даже не замечая исчезновения Поненте среди ночного мрака.
Или ты все поняла за мгновение?
Однажды проснулась, пришло озарение,
С тоской посмотрела на новый рассвет:
За спиною оставила тысячи лет.
Трамонтана была Хранительницей Клантанской Империи – почти такой же могущественной, как Трианская. Они с Поненте провели вместе две тысячи лет, так почему же она пошла на тот шаг? Когда на одной чаше весов лежит твой народ, а на другой – любовь всей твоей жизни, перевесит все равно первая. Он понимал причину – но от этого легче не становилось.
Больше века после заключения в Безвременье он дышал лишь ненавистью к бывшей возлюбленной. Потом начал задаваться вопросами, но так и не нашел разумных ответов. Душа Трамонтаны оказалась такой же темной, как лес, ныне окружающий Поненте.
Или ты этих веков испугалась,
Которые к нам исступленно цеплялись?
Как жаль, что тогда ты понять не смогла:
От боли не спрячут тебя зеркала.
Она любила зеркала, а вслед за ней их полюбил и Поненте. Если бы он только знал, как подло она использует эту любовь!
В памятную ночь (которая, впрочем, никогда не прерывалась) два года назад Поненте снова и снова прокручивал в голове строчки своего стихотворения, с упоением смаковал каждое слово. Он послушал последний совет друга и запомнил эти слова, влив в них силу своей боли, своего разочарования.
Та ночь ничем не отличалась от других, но именно тогда он смог понять, что нужно делать. Зеркала. Знал ли Хорго о том, что Поненте будет пленён? Догадался ли, как выбраться? Или та фраза была лишь совпадением? Так или иначе, теперь Поненте знал, как рассказать о себе миру. Все же между реальностями существовал нерушимый, пусть и зыбкий мост – тонкий мир сновидений. К тому же одна из его карт все ещё продолжала свое действие в реальном мире – а его душа была с ней неразрывно связана.
Не знаю, как с этим смогла примириться.
Может, легко, как свободная птица,
Может, чудесные кудри рвала:
Но мне все равно – ты меня предала.
Глава 8
И, пройдя сквозь шторм и грозы,
Он забудет, кем был раньше.
На щеках замерзнут слёзы;
Отряхнется – пойдёт дальше.
Такора почти всю дорогу молчала, а Этер даже не пыталась заговорить. Во-первых, она боялась юнарских солдат, которые могли находиться поблизости, во-вторых, ей не хотелось перебивать задумчивое и отстраненное молчание Такоры. К тому же она все никак не могла придать словесную форму разрозненным мыслям, которые вились в голове.
Когда девушки подошли к месту встречи с отделением, уже давно стемнело. Редкие деревья едва заметно качались, ловя последние отблески солнца. Страх постепенно отступал, на его место пришли гордость и, как ни странно, сожаление.
Какие бы отношения не складывались между Трианой и Юнаром, жители оставались обычными людьми со своими мыслями и чувствами. Они одинаково любили свою страну и одинаково желали её победы. И хотя разумом Этер понимала, что военные ни на миг бы её не пожалели, сердце всё равно ныло. Ведь наверняка у каждого была семья, близкие и любимые люди. Теперь они не дождутся с войны своих героев, не обнимут их.
– Твоя проблема в том, что ты не можешь определить, что главное, а что – второстепенное, – когда до временного лагеря оставалось метров пятьдесят, Такора впервые заговорила. – Если ты каждую проблему будешь принимать за главную, то все они однажды станут второстепенными. Ты не сможешь сражаться, лечить. В принципе, потеряешь часть своей жизни. Когда встанешь перед выбором, не сможешь принять решение.
Интересно, как долго Такора думала об этом, прежде чем сказать? Неужели всю дорогу?
– Триана, Юнар, Файлор… И Парас с Артеоном, и Кланта – все эти страны одинаковы, и люди в них тоже. Там есть женщины и дети, они любят и ждут. Им бывает больно, они боятся войны, желают родине процветания. Но ты родилась в Триане, и, как бы не жалела иностранцев, твои любовь и верность должны принадлежать только ей. Только трианцев ты можешь считать за людей и только их интересы должна учитывать. У тебя есть один выбор и лишь два варианта: что ты любишь – Триану или весь остальной мир? – Такора вздохнула. – Когда поймёшь, может стать поздно. Не выбирая, ты обречёшь себя на муки. Учись отпускать мертвых, иначе однажды они утянут тебя за собой. Когда я была ненамного младше тебя, гналась за теми, кто давно сгнил в земле. Я бежала за своими родителями, за сестрой, за друзьями и просто знакомыми, – Такора остановилась, когда впереди показались смутные силуэты товарищей. – Я бежала к ним в прошлое, а в итоге оставила себя без будущего. Теперь я ничего не могу поделать. Словно мое тело здесь, но душа осталась с теми, кого теперь нет в живых. Я не смогла выбрать главное и думала, что смогу удержать и то, и другое.
– Это выбор без права выбора, – горько усмехнулась Этер. – К чему бы я не пришла, другое придется оставить. Ты боишься отпускать, это нормально, – она осторожно коснулась плеча Такоры ладонью. – Но я – не ты. Я смогу принять решение, и, что бы ни случилось, всегда выберу Трианскую Империю. Уж поверь, мне хватит мужества уничтожить ради нее Артеон и Парас, если это понадобится. Но для этого мне придется забыть о своей человечности, а после останется только умереть.
– Жестокая, – почему-то с улыбкой произнесла Такора. – А кажешься милашкой. Хочу взглянуть на тебя, когда будешь принимать это решение.
С этими словами она подошла к товарищам, а Этер всё еще не могла унять внезапную дрожь сердца. Такора советовала забывать умерших, но сможет ли Этер это сделать? Она не лукавила, сказав, что пойдет на все ради спасения Трианы. Другой вопрос – сможет ли она с этим жить. И предполагала, что ответила верно.
Только когда из палатки показался командир, мысли сразу же закрутились вокруг его фигуры.
– Где Грегаль? – вместо приветствия спросила она у подошедшего Эона.
– Отдыхает в палатке, командир Кирент, – процедил он, однако от глаз Этер не укрылась тень насмешки, скользнувшей на его лице. Значит, у сержанта сегодня хорошее настроение. Какой же он всё-таки переменчивый.
– Можете называть меня просто Этер, – в тон Эону ответила девушка и прошла мимо, едва не задев его плечом.
Настроение Грегаля заметно ухудшилось, но Этер была уверена, что это из-за вынужденной изоляции. Наверное, отделить его от группы было верным решением: из-за смеха или длительного разговора раны могли открыться.
– Как себя чувствуешь?
– Паршиво, – возмущённо процедил Грегаль. – Мне не разрешают даже на другой бок перевернуться!
Этер едва сдержала смех, однако это не укрылось от глаз Грегаля. Пожалуй, такие запреты были лишними, однако Эону действительно правильно было перестраховаться. Новый прилив беспричинной гордости согрел Этер. Врачей всегда боялись и уважали, даже собственный командир относился к ней чуть уважительнее, чем к остальным подчиненным.
– Это твой план мести? Спасти мне жизнь и заставить страдать?
– Нет, это план не мой, – притворно вздохнула Этер, садясь радом с Грегалем. – Командир попросил заботиться о раненых, что я и делаю. Хотя такая забота довольно необычна на задании. Было проще взять с собой больше солдат, кому нужны раненые? От них больше проблем, чем пользы.
– Командир всегда о нас заботился, – как она и ожидала, Грегаль начал решительно защищать Эона. – Просто врачей с собой не брали – зачем? Мы редко вступали в бои, чаще просто устраивали диверсии или вроде того. Сама понимаешь, лишний раз светиться ни к чему.
Хотя бы на один вопрос Этер наконец получила внятный ответ. Но тогда почему диверсионный отряд, который и в бои-то не вступал, отправили в сердце вражеского королевства для важной миссии? Или это миссия не такая уж и важная? Или что-то пошло не по плану? Или план вообще другой? Слишком много вопросов, которые запутывают еще больше. И снова в центре этого темного вихря оказывается Эон. Даже если распоряжение отдали сверху, он знает больше, чем говорит. С одной стороны, это разумно – если кого-то возьмут в плен, то они даже под пытками ничего не скажут. Но, с другой стороны, сокрытие фактов от отделения могло вызывать подозрения.
– В таком случае странно, что он взял меня с собой сейчас, – протянула Этер. Она до сих пор не понимала, что здесь делает.
– Значит, так нужно.
