Ведун вышел обратно во двор, выглянул на дорогу:
– Что замерли? Коли нежити боитесь, то ни к чему. Ничего колдовского тут нет. Правда, и хозяев тоже. Решайте быстрее, здесь ночевать станем, или до деревни своей доехать надеетесь?
– Часа три тут осталось, не бо… – попытался высказать свое мнение Лабута и осекся на половине фразы.
Захар оглянулся на него и выразительно сплюнул.
– А че, рядом совсем. – пожал плечами его старший сын. – Дорогу знаем…
– Какое знаем? – подал голос еще незнакомый Олегу мужик с первой подводы. – Темнеет уже, небо всё тучами обложило. Скоро тьма будет, хоть глаз выколи.
– Беда стряслась, – неожиданно прохрипел с задней телеги старик Рюрик, прокашлялся и заговорил уже вполне нормальным голосом: – А ну, еще чего впереди стряслось? Мыслю я, засветло дале трогаться надобно. На свету и нежить мельче, и страхов меньше, и путь чище…
– Поворачивай во двор! – не стал спорить с самым старшим Захар. – Заворачивай! Здеся заночуем. Приберем заодно у Творимира, осмотримся. А там, глядишь, и сам объявится.
Олег согласно кивнул и, пока нужную вещь не размолотили колесами, поднял длинную прямую жердину, что, скорее всего, заменяла у пропавшего хозяина засов. Как все заедут, створку можно поднять да обратно засовом подпереть. Всё спокойнее.
Вскоре лошади уже уминали под навесом свежее сено, из трубы дома повалил сизый дым, девки вымели на улицу грязь, свалили кучкой осколки посуды. Запертые ворота и калитку путники на всякий случай заставили телегами, договорились в очередь дежурить во дворе – на случай, если объявится кто из пропавшей семьи. В этот раз ведуна накормили гречей с крупными кусочками копченого мяса и салатом из свежей капусты – Олег тихо заподозрил, что срезали кочаны с грядок напротив.
Потом все начали располагаться спать – старик на узком топчане, рядом с ним сыновья Захара. На широком топчане начали устраиваться сам Захар и рыжебородый, сбоку притулился еще мальчишка. Кто-то из мужиков, тихо обругав хозяина за то, что тот не сделал полатей, начал укладываться на полу, девки полезли на печь. Середин понял, что касательно спальных мест здесь тоже соблюдается некое старшинство, уже распределенное среди спутников, и, не желая встревать в чужую иерархию, вышел во двор.
Почему-то никто из деревенских, свято чтивших старшинство в роду и иерархию мест, не подумал о том, что мягкого ложа в доме нет ни одного – все куда-то выметено. А ведун предпочитал спать не только под крышей, но и с удобствами. Середин вытянул из вьюка свою неизменную медвежью шкуру, отошел под навес и зарылся у самой стены глубоко в сено – чтобы и тепло было, и мягко, и на глаза никому раньше времени не попасться, коли неприятности вдруг ночлежников посетят. Однако не успел он, завернувшись в шкуру, закрыть глаза, как входная дверь хлопнула и несколькими секундами спустя сено вкрадчиво зашуршало:
– Я знала, что ты сюда заберешься, – услышал он голос Всеславы. – Я тоже люблю в сене спать. В нем мягко и летом пахнет. Токмо холодно ныне…
– Так забирайся сюда, – приоткрыл ведун край своего покрывала, и девушка с готовностью забралась под густой мех, прижалась к его груди, поскольку места в сложенной вдвое шкуре было не так уж и много.
– Говорить про тебя чего не станут? – тихо поинтересовался. – Вроде двор кто-то сторожить должен.
– А они нашли кого поставить. Малюту Рыбкина. Он на телеге, что ворота подпирает, под попоной ужо храпит, – презрительно хмыкнула Всеслава. – Да и пусть болтают. Языки поганые от немочи завистливы. Как Коловратов день[3 - Коловратов день – он же праздник Коловорота, он же день Ивана Купала, он же день рождества Иоанна Крестителя, сопровождался не только собиранием целебных трав, цветов, обрядами с огнем и подои, песнями, играми, хороводами и гаданиями, но и, мягко говоря, широким сладострастным весельем.] настает, так все, небось, в лесок на охоту сбегают, не скромничают. Али я собой не вышла?
– Еще как вышла, – согласился Олег и сжал ее левую грудь. Чего уж стесняться, коли такие разговоры пошли?
– А ты меня вправду научишь облака разгонять?
– Научу… – Ведун склонил голову и начал целовать ее шею.
– Так учи. Чего лезешь?
– Как я тебя здесь научу? – возмутился, отстранившись, Середин. – Ни одного облака на небе нет! А коли и есть – чего ты там увидишь?
– Вот, стало быть, ты каков, – фыркнула девица. – Как все – наврут с три короба, а самим лишь бы под юбку залезть.
– Ты же сама хвалилась, что собой вышла, – усмехнулся Олег. – Вот к тебе каждого и тянет.
– Иди ты лесом, – отпихнула его Всеслава и поправила ворот сбившейся рубашки. – Я думала, ты, колдун, особенный. А ты как все. Пусти, надоел.
– Это какой же? – обиделся Середин.
– Все вы одинаковы. В стог затащить, пару раз потискать, по-быстрому подол задрать, да на боковую отвалиться.
– А тебе такой ночи хочется, чтобы потом никого другого не хотелось? – припомнил ей, удерживая за руку, ведун. – Не боишься?
– Чего бояться-то?
– Того, что сбудется.
– Так, сам молвил, не полнолуние сегодня, – задержалась Всеслава.
– На полнолуние еще сильнее всё ощутится. А попробовать колдовской любви ты хоть сейчас можешь. Только по-быстрому она не получается, половину ночи отдать надобно. Не боишься?
– Половину ночи? – презрительно хмыкнула девушка. – Это когда мужиков на такое хватало?
– Половину ночи. – Ведун, раззадоренный ее неверием и к тому же не касавшийся женщин уже много недель, завелся всерьез. – И то, что ты познаешь, будет обрядом самих Уда и Лады, для любви богов, а не смертных придуманным. После этого обычная связь плотская тебе скучной казаться будет. Не забудешь ты этого уже никогда, и никогда ничего иного тебе не захочется…
– Врешь ты всё… – без уверенности в голосе ответила Всеслава. Воистину – любопытство сгубило кошку.
– Мало кому из женщин такое дано познать, – ослабил свою хватку Олег. – Да и боятся они этого почти все.
– Врешь… – повторила девушка, однако обратно в дом уже не рвалась.
– Только просто под юбку при этом не лазят… – Середин привлек уже практически сдавшуюся жертву к себе и крепко поцеловал в губы. – Коли решилась, полностью отдаться должна, а не просто ноги развести.
– Это как? – всё-таки хмыкнув, поинтересовалась Всеслава.
– Хочешь страсти богов – раздевайся. Полностью. И мне раздеться придется.
– Как в бане, что ли?
– Можно и как в бане, – не понял смысла издевки Олег.
– Ну, ладно, колдун, – прикусила губу девушка. – Но коли обманешь, враз опозорю…
Она скинула душегрейку, положила ее на сено. Задрала подол сарафана, распустила завязки и вытащила наружу три нижних юбки, потом сняла через голову сарафан, нижнюю рубашку, оставшись только в низких сапожках со шнуровкой спереди. Откинулась на разбросанные тряпки, образовавшие довольно широкую постель.
– И что мы станем делать теперь?
– Закрой глаза… – Олег, тоже успевший раздеться, развернул шкуру и накинул ее сверху, послюнил палец: – Ты готова?
– Ну и? – с закрытыми глазами улыбнулась она.
– Знаком Кроноса заклинаю и плоть, и небо, и землю, и огонь. Поднимись, камень-Алатырь, на двенадцать сажен, выпусти, камень, силу станаетную, на жизнь… – Олег нарисовал па животе Всеславы знак женщины, похожий па зеркальце, – на огонь, – под левой грудью он начертал свастику, – на вечность, – под правой грудью появилась волнистая линия, – на мир. – Он обвел «ямку жизни» под ее горлом кружком. – Теперь дыши. Часто и так глубоко, как только можешь. Дыши, не останавливайся, что бы тебе ни почудилось. И постарайся ни о чем не думать…
Он провел ладонями по ее бокам снизу вверх, закинув руки девушки за голову, коснулся губами одного соска, другого, скользнул щекой вниз от груди по животу и, почувствовав изменение в ее груди, предупредил:
– Дыши! Глубоко дыши!
Ладонь тем временем пробежала по бедрам, зарылась в курчавые волосики внизу ее живота, но тайных врат не коснулась, двинувшись обратно вверх. Олег не спешил, у него было много времени. Душа женщины во время этого обряда не открывалась небу раньше, чем через полчаса – при условии, что та не прерывала глубокого дыхания. И удел мужчины – всё время ласкать ее, не давая лишиться настроя.
– Хорошая моя, прекрасная, желанная…
Время шло. Всеслава уже не сбивалась с ритма, откинув голову и вдыхая через широко открытый рот. А губы ведуна продолжали путешествовать по ее телу, выискивая самые чувствительные места. Руки то сжимали грудь, то оглаживали мягкие бедра, всё чаще и чаще касаясь врат наслаждений. Внезапно девушка застонала, ее колени согнулись, руки опустились к телу, голова заметалась из стороны в сторону. Это означало, что она открылась, вошла в единение с миром, с небом, со Вселенной. Чародей осторожно проник пальцами в ее пещерку, мягко пробежался подушечками, выискивая и здесь чувствительные точки. Всеслава завыла на одной протяжной ноте, но теперь она уже вышла из-под его власти, и ведун ничего не мог изменить. Ее тело начало вздрагивать от мелких судорог – и Олег наконец-то позволил себе нависнуть над ней и плавно войти туда, куда вся его сущность рвалась, казалось, уже целую вечность.
Тело девушки дернулось навстречу, его опять пробило судорогой, Всеслава на миг сбилась с дыхания, замерла. Тело – земля, вдохи – небо, душа – огонь. Она рвалась навстречу – однако плоть не могла шевелиться. Но Всеслава всей силой стремилась… а потому навстречу любви двинулась душа – перехлестывая пределы тела, заливая Олега горячей волной, кружа его в страстном вихре, лаская невидимой силой, вырывая из мира реальности в эфемерный океан вожделений.
Ведун потерял ощущение времени, верха и низа, кувыркаясь где-то между сном и явью, в мире видений и желаний, в вихре чужой и своей страсти – пока всё это не закончилось сладким взрывом, заставившим его рухнуть с высот небытия в ароматные травы, под теплую шкуру, в горячие объятия.
Первые несколько минут он не мог даже шелохнуться, совершенно лишившись чувств – как и распластавшаяся рядом Всеслава. Олегу было так хорошо, что ему и в голову не приходило поторопить девушку одеться или облачиться самому – было всё равно, что случится, если сейчас их застанут вдвоем. Наверное, в этот миг он был готов соединиться с ней навеки, навсегда, пока Мара не разлучит их, выполняя свою давнишнюю клятву.
Потом реальность постепенно вступила в свои права, и ведун вдруг осознал, что примотанный к запястью крестик не просто греет – он пульсирует на руке нестерпимым раскаленным жаром. Середин дернулся, попытавшись встать, но Всеслава, чуть поднявшись, придвинулась, положила голову ему на грудь:
– Любый мой… Как же я ждала тебя… Нашла…
Олег опять упал в сено, гладя ее по голове. Девушка ровно задышала, явно уснув, и он сделал еще попытку выбраться, осторожно приподняв ее голову и переложив на скатанный край шкуры. Тихонько сполз вниз, прихватив по дороге штаны и рубаху, торопливо оделся, нащупал в сене саблю, опоясался и наконец-то выбрался из сена.
Крест у запястья продолжал жечь руку – однако двор выглядел спокойно. Кони, прядая ушами, спокойно перетаптывались возле яслей, выдыхая белые клубы, курицы затаились где-то в хлеву. Никаких посторонних звуков, никакого движения. Правда, стены, телеги, крыльцо, столбы навеса из коричневых стали белыми – но это была всего лишь изморозь. Олег открыл рот, коротко дохнул, наблюдая за появившимся облаком, неспешно поплывшим к навесу, потом передернул плечами и полез обратно в сено.
– Где ты был? – сонно поинтересовалась Всеслава, тут же по-хозяйски забрасывая на него руку и укладывая голову на плечо.
– Осмотреться ходил.
– И что там?
– Зима пришла. Заморозки.
– А Малюта?
– Не видно никого…
– Спит, – улыбнулась Всеслава и неожиданно продолжила: – Как же я тебя люблю, как же я люблю тебя, единственный мой.
* * *
– В кого ты только уродился такой, балбесина великовозрастная, чурка дубовая, телок березовый?! Ты хоть понимаешь, что по твоей милости нас всех порезать тут могли, как утей в курятнике?! А ну, тать какой бы забрался, али половцы наскочили? Ничего поручить нельзя, дубина стоеросовая!
Бесшумно зевнув, Олег потер запястье, на котором всё еще исходил жаром освященный в Князь-Владимирском соборе серебряный крест, приподнял голову и понял, что распекает Захар мальчишку, что сидел на телеге с рыжебородым Лабутой. Точнее, с Лабутой паренек сидел в пути – а здесь стоял, понурив голову, и выслушивал нотацию, ковыряясь в земле носком сапога. Середину даже жалко его стало – совсем ведь мальчишка еще. Ну, заснул, бывает. Не в походе ведь, и не случилось ничего. Сами тоже хороши – никто за всю ночь не проснулся, пост не проверил, наружу носа не показал.
– Баклуша липовая! – закончил лекцию мужик. – Без завтрака бы тебя оставить, недоумок! Ступай в дом!
Дверь хлопнула, пропуская внутрь незадачливого сторожа и бородача, девушка тут же шевельнулась и захихикала в ухо:
– Говорила я, у Малюты хоть весь обоз уведи, не заметит…
Всеслава перекатилась ему на живот, крепко поцеловала:
– Теперь ты мой, колдун. Никому не отдам. – Потом принялась собирать в сене свои одежды, спешно одеваться. – Акулина, вестимо, извелась уж вся. И ты иди, перекусишь на дорогу.
– Сейчас, догоню. – Входить в избу вместе с Всеславой Олег всё-таки не хотел.
Свернув шкуру, он запихал ее в сумку, провел пальцами по столбу, оставив на инее четыре черные полосы, выдохнул пар, поднял глаза к низкому, темному от туч небу. Вот и зима. Пожалуй, задерживаться в Сураве надолго ему не придется.
К тому времени, когда он зашел в дом, путники уже поели. Разумеется, готовить никто ничего не стал – пожалели времени, хоть и печь рядом. Пара огурцов, толстый ломоть сала, положенный вместо хлеба на четвертину капустного кочана. Не много, но пока Олег, молча переглядываясь с Всеславой, прожевал угощение, сноровистые мужики успели запрячь лошадей.
Впрочем, ведун особо не переживал – всё едино верхом он обоз нагонит, не успеют они и до леса докатиться. Он накинул уздечку на морду чалого, затянул снизу ремешок, потом перешел к гнедой.
– Не отставай, колдун, – громко рассмеялась Акулина, помахав ему рукой. – А то опять заплутаешь.
– Да открывай же, Трувор, – поторопил Лабута возящегося с тяжелым засовом мальчишку. – Домой хочу поспеть к обеду. По щам соскучился, с убоиной да капустой кислой. А то всё каша да огурцы. Обрыдло!
– И баньку горячую к вечеру протопить, да медком хмельным стоячим брюхо промыть, – согласился с ним кто-то из мужиков. – И на перинку под утиное одеяло.
Олег, раскладывая потники скакунам на спины, мысленно подписался под каждым услышанным словом. А потом вдруг настала мертвая тишина. Ведун, почуяв неладное, резко обернулся…
Дороги за отворенными заиндевевшими воротами не было. Прямо от порога начиналась залитая коричневой водой топь, из которой тут и там выпирали кочки с пожухлой травой, местами покачивались кривые болезненные березки, да торчали повсюду, раскинув резные листья, радостные зеленые камыши. Вдобавок ко всему, мороза за воротами не было и в помине – там, покрывая вязь мелкой рябью, шел затяжной моросящий дождь…
– Ква… – ошалело выдохнул Середин, быстро подошел к воротам, наклонился, огладив ладонью ближнюю из кочек. Рука ощутила влагу, кочка заметно подалась под нажимом, однако никуда не делась. На морок не похоже. Вдобавок, жар в кресте заметно ослаб. Значит, чары таились не снаружи, а внутри двора. Однако ехать путникам всё равно оказалось некуда.
– Коля, за калитку глянь! – указал пальцем на противоположную сторону двора Захар.
Его сын спрыгнул с телеги, быстрым шагом прошел к дальнему сараю, толкнул створку… За углом сруба открылся всё тот же унылый вид.
– На крышу заберись. Может, подъезды затопило!
– Трувор, подь сюда, – подозвал младшего брата мужик, рывком подсадил его на крышу. Тот, скользя по заснеженной дранке, забрался на конек, примостился там. Глянул в одну сторону, другую…
– Не, бать, везде топь плещется, – облизнулся он. – И леса нет.
– Чего?
– Ну, не на холме мы Творимировом, бать. Ни заводи его не видать, ни мельницы, ни загона, ни леска. И леса нашего, соснового, тоже нет. Ну, через который тракт идет. И откоса песочного не видать.
– Подожди… – выпрямился Олег. – Какой мельницы?
– Водяной, – отозвался Захар. – Творимир мельник наш. От отца в Кшени отделился да тут и осел. Уж лет двадцать, почитай, свое хозяйство ведет. Ручей под холмом загородил да мельницу поставил. К нему с зерном со всех наших деревень ездят, и с Селезней, и с Глазка, и с Долгуши… Постой, ты ведь колдун! Ну, так скажи, откель зыбун сей взялся?
– Мельник, – раздраженно отмахнулся Олег. – Что же не упредили вчера, чей дом?
То, что все мельники – колдуны, на Руси каждый знал с младых ногтей. Кузнецы и мельники. Причем, если волхвы знались с богами и духами, то кузнецы и мельники – только с нечистой силой. Да и как без этого обойдешься, коли селились они всегда на отшибе, в неудобьях всяких. Деревня в спокойном закутке – а мельник на холме, на самом ветродуе. Деревня – у тихого озерца, а мельник – к перекату устраиваться едет. И для ремесла своего мельнику, вестимо, с Похвистом нужно сговариваться, с духами воздушными. А коли мельница водяная, то и того хуже. Поди, заставь ее ладно работать, с водяными, мавками и русалками общего языка не найдя? Посему каждый знал, что и кикимора, и вий, и упырь какой, от которого даже мыши в стороны бегут, для мельника запросто лучшим другом оказаться может и приют, а то и убежище от врагов у него найти.
– Чего упреждать? – не понял Захар. – Мельник и мельник, ничего за ним отродясь не водилось. Опять же, здесь дом его, а мельница на ручье, за холмом стоит.
– Хоть бы упредили… – повторил Олег.
– Че ты заладил, дили-недили? Ты скажи, творится тут что, колдун? Откуда топь за воротами появилась?
– Я не колдун, – тихо поправил его Середин. – Просто ведаю поболее прочих.
