Ничего, оглянутся не поспеет его Катюша, придёт весна, и пока стоит ещё путь, Николай вернётся с промыслом домой. Меховщик в уезде хорошую плату даёт за шкуры, здесь добытые, потому как заповедные тут места, сытый зверь ходит, хороший мех на зиму оправляет.
Приготовил заряды, ружьё проверил, провианту брать не стал – нынче далеко не пойдёт, проверит вокруг озера, чьи следы имеются, кого ему в первую добычу удача прочит. От чего-то томило душу чувство, словно позабыл он что-то… Поскрёб Николай в затылке, да уж очень хотелось поскорее на охоту пойти, так и не припомнил ничего.
Следов вкруг озерка-то было много, и лисьи, и лось ходил, большой, судя по следу. Он хоть и без надобности для Николая, а всё ж… Есть-то ведь чего-то надо до весны, охотник тем и кормится, на сухарях до весны не протянуть.
Удачлив был Николай в те дни, месяца не прошло, а добычи у него было уже много, лисье семейство ему попалось, соболей добыл да белок, ну да это так, по мелочи. Передохнуть решил охотник, да и зверь ушёл дальше от Каркылаевской заимки, теперь за добычей на день-два дальше придётся в тайгу ходить, ну да и это дело привычное. А ежели так дело пойдёт, то и весны Николай ждать не станет – жадность для охотника гиблое дело, потому – как набьёт столько, чтоб нарточку свою утянуть мог, тут домой и отправится. Катерина обрадуется, коли он раньше оговорённого срока домой вернётся!
Да вот только не всякий охотник со своим азартом справиться может… Вот и Николай, вроде уж и по?лно, довольно добычи ему, а всё думается – остаться ещё, покуда удача такая выпала. Когда ещё так-то повезёт?
Хоть и устал уж сам, ноги чуть застудил, когда на два дня в тайгу дальше ходил… А всё кажется – ничего, еще немного, и довольно будет. Как-то остался Николай в избёнке, два дня решил себе отдыху дать, шибко ноги ломило, всё казалось, что и у печи не может он согреться, уж ни банька не помогает, ни Катины травы на взвар. Ничего, вот дома окажется, там и пройдёт всё!
Вышел Николай из избушки, ночью снегу намело, чуть не по самую крышу избёнку занесло, труба торчит, да шест высокий, что охотник приладил, с тряпицею на конце – чтоб ветер определять. Небо облаками затянуто, видать снова снег будет, подумал Николай, хорошо, что остался в избе, по такой погоде в тайге бродить…
Глядит охотник, а на тропке, что к роднику вела, сидит она, знакомица Николаева, кисточками на ушках поводит, а сама в его сторону и не глядит.
– Пришла? Поди голодно тебе стало здесь, зверя-то я распугал чутка, – усмехнулся Николай, а рысь всё в сторону глядит, туда, где дорога домой ему была…
Вынес Николай мяса вяленого большой кусок, лося-то он не зря два дня выслеживал, кинул рыси, а та как на него глянула… Будто человек – сердито и с жалостью, фыркнула и тряхнула головой. Не тронула угощения, ушла, в три прыжка оказалась у высокого ельника и скрылась, как небывало.
Вздохнул Николай, тоскливо стало как-то… Да что, и немудрено, уж сколь времени он тут один, а ведь душа человека завсегда к живому тянется. Но ему, охотнику, одному в тайгу ходить, дело привычное.
На другое утро снова пошёл Николай в тайгу, в этот раз к большому озеру Санадыш отправился, он там приметил бурую лису, вот и хотел её для Катерины добыть. Да только в этот раз удача от него отвернулась, никакого зверя, как вымер лес… А когда назад на заимку вернулся – тут новая напасть! Разорена избушка, клеть холодная вся поломана…
Видать по следам – шатун баловал, видать обеспокоил его Николай как-то, вот тот и встал посередь зимы. Мяса солёного, что Николай в клети припас, не осталось почти, а шкуры… вся добыча охотника попорчена! Клочья вокруг избушки раскиданы, далеко видать, как по снегу ошмётки валяются.
Заругался Николай, и такая злость душу его обуяла! Нет, чтоб проверить, может что из шкур и уцелело от когтей медвежьих, так вместо того кинулся Николай по следу медвежьему, отплатить обидчику! Только позёмка вслед стареньким лыжам завивается!
Остановился Николай, след медвежий за сопку идёт, да и снег повалил, скоро вовсе приметы скроет… А тут ещё и на поваленном стволе «подружка» его сидит, уши прижала, рычит на него, шерсть на холке так и ходит буграми.
– Что?! – крикнул Николай, – Что глядишь этак?! Вся добыча моя пропала, зря я что ли тут лишения терпел, мёрз да сухарям счёт вёл, чтоб хватило?! Уйди! Иначе и твою шкуру прихвачу, на шубу да варежки!
Повернулся спиной и зашагал прочь, рык за спиной громче стал, грозно этак и тоскливо… Не нашёл тогда Николай шатуна, следы замело – снег крупными хлопьями шёл, густо, и скоро стало всё пышным одеялом укрыто.
Решил Николай возвращаться к избушке, надо ведь ещё заимку, зверем разорённую, в порядок привести. Но тут глядит – никак берлога? Уж не его ли обидчик там? Не бывало такого, конечно, чтоб шатун так быстро обратно укладывался, не человек ведь это… Ну дак что, не зря ведь Николай заряды на медведя готовил!
Знал охотник, как медведя из берлоги поднимать, все опасности учёл! Будет ему шкура медвежья, а после и до обидчика своего доберётся, недолго ему тут бродить. Тем более, если уж раз на заимку наведался такой зверь, то в покое не оставит теперь, так и будет промышлять, и до охотника доберётся!
Не так всё оказалось, как Николай замыслил, поднял он из берлоги вовсе не шатуна, а медведицу с медвежонком… Мать своё дитя всегда станет защищать истово, что зверь, что человек!
Досталось Николаю, плечо раненая медведица сильно ему порвала, бок через кожух когтями достала, думал охотник, тут ему и конец будет за то, что медвежонка первым убил…
Кричал сам Николай, раненая медведица рычала в неистовом горе, а позади Николая взвился снег, из этой позёмки выскочила рысь да не поспела, всё было кончено. Рухнул мертвый зверь, придавила медведица Николаю ногу большой своей головой…
Ничего, не впервой ему раны-то от звериных когтей лечить! Только от чего же так худо, словно звенит всё кругом, гул прошёл по лесу волной, и отразился от сопок. Или это ему показалось? Померк свет в глазах Николая, только и увидел перед собой ушки с кисточкой, да глаза, будто человечьи, полные боли и тоски…
Глава 4.
Пришёл в себя Николай, тело уже застыло на снегу-то лежать. Кое-как выпростался из-под медвежьей туши и осмотрелся. Снег вокруг был красным от крови, и хоть не привыкать было охотнику, а в этот раз вдруг стало муторно.
Однако нельзя лежать, можно и навсегда тут остаться! Николай достал из кармана чистую тряпицу и скинув кожух кое-как перевязал себе плечо. Нужно вернуться в избушку за нартами, разделать туши на месте и уволочь на заимку. Там и займётся добычей, когда чуть отлежится. Сейчас мороз, ничего не сделается… Поторапливаться надо, зимние сумерки ранние, а небо всё заволокло снежными сизыми тучами.
Собрав последние силы и пошатываясь, Николай отправился на заимку, ничего, вроде бы и получше. Зря он за шатуном погнался, глупо поступил, думал Николай, из сил только выбился, а тот никуда не денется, сам придёт. Да и медведица…
Ладно, теперь он не станет петлять по лесу, Николай свернул на лёд замёрзшего озера, этак он быстрее на своей заимке окажется. Да и обратно тоже этим путём пойдёт, к вечеру управится, ничего.
Лёд озера чуть потрескивал под лыжами охотника, Николай знал – в этом месте тёплые ключи, но лёд стоит, морозы-то были нешуточные! Вот и показалась разорённая шатуном заимка, Николай чертыхнулся, вот же, пакостник, столько трудов насмарку!
Поспешать надобно, некогда горевать, Николай подцепил нарты и заскользил обратно, стараясь двигаться шустрее, чтоб не замёрзнуть. Нестерпимо хотелось пить, он хватил горсть снега, но много нельзя – от снега пуще захочется пить. Вот окончит дела и заварит себе хвойного взвара, как его старый остяк, раны омоет, болеть меньше будут.
Вот и добыча его, Николай без труда нашёл ту поляну, где медведицу поднял со спячки. Никакой хищник пока не поспел тронуть Николаеву добычу, и охотник порадовался этому. Приметил только, тишина какая разлилась по лесу, словно всё живое ушло куда-то от гиблого места, только где-то вдалеке протяжно и тоскливо выл волк.
Кое-как заволок Николай тушу на нарточку свою, из сил совсем выбился, разделывать уже на заимке станет. Хорошо ещё, видать молодая была та медведица, не шибко крупная, хоть и с этой едва справился раненый охотник. Сверху медвежонка положил, шапка будет, как меховщик уездный обычно говорит.
Дёрнул Николай нарточку – тяжело. Ну да что толку жаловаться, поспешать надобно, снова снег пошёл, всё сильнее засыпало округу, да и сумерки сгустились раньше обычного. Ничего, это сперва тяжко, а потом покатится нарточка, шибче дело пойдёт.
Пошёл Николай, пошёл, потянул, наклоняясь вперёд и покатились. Вот уже с пригорка пошёл, ничего. Идёт охотник, метель ему сопутствует, подпевает, да след заметает. Час идёт Николай, уже должна заимка показаться, а впереди только тайга да белый снежный ковёр, дорожка стелется, словно тропа…
Идёт, едва дышит уже, а остановиться не может, в глазах уже темнеет, того и гляди упадёт замертво. А тропа меж елей вьётся, вьётся меж высоких елей, и словно сама ведёт обессиленного охотника всё дальше и дальше, не отпускает и заставляет ускорить шаг.
Потемнело в глазах у Николая и от страха занялась душа, когда понял он, что не в силах остановиться! Неведомая сила захватила его, и тропа эта имеет конец… там Николая и поджидает его смерть, и наступит это очень скоро, потому что он уже совсем обессилел. Рукавицы он потерял, и руки окоченели от холода, хотя кожух и промок от пота, вверх поднимался пар от прерывистого, хриплого дыхания человека.
– Хозяин!… Прости! – из последних сил закричал Николай, вспомнив, как рассказывал ему когда-то старый остяк-охотник про Хозяина леса и его Волчью тропу, которая убить может, а может и к счастью вывести, смотря что заслужил.
– Прости! Алчность меня обуяла, позабыл я, что деды да прадеды нам заповедали! – хрипел Николай, он понимал, что вот-вот испустит дух, – Прости…
Ему казалось, что деревья пролетают мимо него так быстро, что сливаются в одну синюю игольчатую полосу, а снег начинает гореть под ногами голубовато-белым пламенем. Мир померк, словно ночь упала сверху на Николая, скрыв всё вокруг.
Неожиданно он остановился, словно споткнувшись о невидимую преграду, и тут же рухнул, хватая ртом воздух. Отдышавшись, он огляделся и не понял, где он находится. Он стоял на берегу небольшого озера, окружённого стеной высоких елей, ледяная поверхность озера блистала в свете взошедшего на синий небосвод месяца.
Николай отёр лицо. Как же он теперь? Что будет делать, ведь нет у него при себе ничего, чтобы хоть как-то в лесу заночевать… Но это… это ничего! Он справится, есть в кармане старое огниво, что дед Ерофеев дал!
Он кое-как пришёл в себя, стараясь успокоить бешено колотящееся в груди сердце, и снова огляделся окрест. В этот раз он углядел на противоположном берегу озера, самой кромки леса, мерцали отблески костра.
Надежда вспыхнула в душе Николая! Там люди, огонь горит ярко, видимо, охотники ночуют, такие же, как и он сам. Сбросив нарточку, Николай задумался…. Оставить здесь? Нарточку жаль, сколько она ему служила верно, крепкая, ладно сработанная! Волочь за собой через озеро не так и тяжело, вон какой лёд гладкий. Дойдёт, что уж!
Ноги дрожали от усталости, нестерпимо хотелось пить, он совершенно обессилел, но и озеро было небольшим, изгибалось меж берегов, и Николай ступил на лёд, подтягивая за собой ношу. Лёд под ним потрескивал, кое-где темнели пятна, видать горячие ключи били из земли, но вскоре Николай увидел перед собой берег, и костёр горел прямо под огромной елью, у огня виден был силуэт крупного человека, он сидел на корточках, протянув руки к костру. Заслышав шаги Николая, человек поднялся, вышел к берегу и приложил руку ко лбу, закрываясь от света костра и вглядываясь в темноту ночи.
– Человек добрый, не страшись, худого я не сделаю, – задыхаясь, прохрипел Николай, – Я… сам не ведаю, где оказался, и как попал сюда… Охотник я, вот, добыча есть, ружьё… Нет ли у тебя водицы испить?
– Да знамо дело, как тут ты оказался, – сказал человек, – Так же, как и другие прочие попадают сюда, так и ты. Вода есть, поди вон к огню…
Человек этот был сложения богатырского. Высокий, широкоплечий, с большими ладонями, он в своей меховой парке с капюшоном и сам немного походил на медведя. Черноволосая голова на крепкой шее, ну чисто медведь.
– А что за добыча у тебя, охотник? – спросил человек, наливая из висевшего над огнём котелка взвар в большую берестяную кружку, – И как звать тебя? На, испей.
Николай трясущимися руками принял кружку, а сам махнул рукой в сторону оставленной на берегу нарточки, дескать, там всё… сил нет, опосля уж…
– Николаем меня звать, на Каркылаевской заимке я зимовал, охотой промышляю. А скажи, мил человек, где я теперь?
– На Каркылае, говоришь? – удивился человек, – Так это вёрст десять отсюда, коли не больше будет. Как же ты… нешто шёл?
– Шёл, – кивнул Николай, напившись взвару, который придал ему сил и ясности в голове, – Сам не ведаю, как это всё приключилось. Ты вот послушай…
– Постой! – сказал вдруг человек и поднялся, – А ну, добычу свою покажи!
Он пошёл на берег озера, к нарточке, Николай за ним едва поспевал, не понимая, чего пристало ему поглядеть, добыча как добыча…
Страшный рёв пронёсся над незнакомым Николаю озером. Это рычал человек, увидев, что лежит на нарточке у Николая…
– Ты! Ты! Да знаешь ли ты, что натворил?! – голос человека стал похож на звериный рык, и сам он, скинув с головы меховой капюшон, всё больше становился похож… на медведя.
Николай отшатнулся, споткнулся о нарточку и та покатилась за ним, он ступил на лёд озера, поскользнулся и упал на колени, больно стукнувшись и лязгнув зубами. Человек наступал на него, страшно рыча, вместо рук явились когтистые лапы, а Николай только и мог, что отползать дальше по льду, встать он не мог.
– Сгинешь здесь за то, что натворил! – крикнул человек и пнул Николая огромной своей ногой.
Тот отлетел в сторону, туда, где стояла нарточка и темнело большое пятно на льду, ключ… Лёд затрещал, но выдержал, Николай задохнулся от этого крепкого удара ногой и страха.
– Стой, Аркынай! – раздался звонкий окрик.
Николай, ошалев, словно в бреду, увидел стоявшую на берегу девушку. Она была в серебристой короткой шубке, отороченной белым мехом, и вся сияла в свете месяца. Как будто он видел её ранее…. Когда? Где?
– Стой! – снова крикнула девушка, но в этот миг лёд под Николаем лопнул, словно выстрел разнёсся над озером.
Николая обожгло, он провалился в ледяную воду вместе с нарточкой своей, только и успев взмахнуть руками… над головой мелькнул месяц, словно отражение в воде.
Глава 5.
Николай открыл глаза и вскрикнул… Это что же, ему всё приснилось?
Он лежал на большой деревянной кровати с резными спинками, в окно лилась широкая дорожка солнечного света, лучи скользили по лицу Николая, по его груди, которая была туго перемотана полотняной повязкой.
Окно было растворено настежь, лёгкий тёплый ветерок приносил запахи скошенного луга и речного горячего песка. Птичьи трели звенели совсем по-летнему, и Николай подумал – сколько же он лежит здесь… И где он оказался?
Оглядевшись кругом, он понял, что находится в доме, сложенном из брёвен такого обхвата, каких он не встречал никогда в жизни. На дощатом дубовом столе возле окна стояла масляная лампа, рядом – глиняная крынка, покрытая белой тканью.
Николай попробовал пошевелить руками и ногами. Всё тело его болело, мягкая перина под ним ласково обнимала, но даже несмотря на это он ещё ощущал тот холод… Закрыв глаза, он будто снова ощутил пронзающую всё его тело боль, и обжигающую ледяную воду, больно сдавило грудь, словно нож вонзился в самое сердце. Провалившаяся нарточка тянула его вниз, на дно, во мрак. Он тонул, и сейчас вдруг понял, почему вокруг него это всё – лето, незнакомый дом… Он просто-напросто умер!
Дверь открылась, вошла женщина в средних годах, высокая и черноволосая. На ней была шитая зелёным шёлком рубашка и синий сарафан, чёрная коса обёрнута вокруг головы и украшена тонкой синей лентой. Она несла в руках небольшой чугунок, прихватив его рушником.
– Давай-кось, поглядим тебя, – сказала она грудным, чуть низковатым голосом, и поставила чугунок на стол.
– Где я? – просипел спросил Николай, – Я… умер?
– Да покуда жив ты, Николай. Хоть и застыл сильно, да и пораненный… Но это ничего, заживёт.
– А как ты, матушка, знаешь, как меня звать? – Николаю было больно говорить, каждый вдох давался с трудом, горло словно ободрали ему, саднило, – Тебя саму как звать, матушка?
– Марьей зови. Говорить тебе не надобно, помолчи. Сейчас раны твои погляжу, а после накормлю тебя.
Сильными руками ворочала Марья охотника, сняла повязку и оглядела раны, которые оставила Николаю убитая им медведица. Теперь вот ему ни добычи, ни нарточки не осталось, даже ружьё – всё в озере потонуло… И сам он… как тут оказался, если теперь здесь лето?
Марья положила на раны примочки, потрогала прохладной ладонью лоб Николая и нахмурилась. Он и сам чуял, как наливается жаром тело, голова стала тяжёлой и от света, проникающего в растворенное окно, заболели глаза. Есть не хотелось, Марья это тоже поняла и принесла тёплое питьё, оно было терпким и освежающим, и напившись, Николай провалился в сон.
А как и не спал будто, в горячке снова мерещилось ему, как уходит под ногами лёд, и мёртвая, чёрная вода поглощает его… как опускается он на самое дно, ещё не мёртвый, но уже и не живой. Не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, ложится Николай на чистое песчаное дно, рядом со своей нарточкой, и как раз в лицо ему глядит и скалится убитая им медведица.
– За что же ты, и дитя моё, и меня…, – открыв пасть, сказала ему вдруг медведица, изо рта её вырвались пузырьки воздуха и взвились вверх, туда, где зиял провал во льду, в него глядел теперь месяц, окружённый рябью на поверхности воды.
Кричал Николай, метался в бреду, потому что нестерпимо больно было от того, как разрывает его грудь ледяная вода, и страшно от того, как скалится ему в лицо медведица, а её медвежонок ревёт и подмигивает уцелевшим глазом…
Просыпался Николай от того, что заботливые руки Марьи обтирали испарину с его лба, давали попить, а карие её глаза глядели на него с жалостью. После он засыпал, но снова чудны?е картины являлись ему…
Будто солнечный свет заливает всю его кровать, а у стола стоит девушка… Её светлые, золотистые волосы были заплетены в причудливую косу, перекинутую на высокую грудь. Одета девушка было тоже чудно? – её светлое, словно серебряное платье богато расшито узорами, и вся она словно соткана из морозного инея. Она глядит на него, и укоризненно качает головой.
– Что ж ты, Николай… ведь дано тебе было довольно добычи, хоть и не просил ты, а мы тебя приветили, не обидели ничем, помогали. Как ты отплатил?
В двери показалась огромная фигура человека, и Николай признал его – это был тот, что сидел у костра. Именно его видел Николай перед тем, как провалился под лёд!
– Ирвил, – сердито и гулко прогудел голос этого человека, он отразился от потолка и стен, – Почему ты спасла его? Его надо убить! Он преступил… Я желаю мщения за жизни моего рода, погубленные им! Твой брат рассудил бы так!
– Аркынай, – голос девушки звучал ласково и повелительно, она глядела на Николая и глаза её наполнились слезами, – Ты же сам видишь, что ему предстоит. И он ещё не исполнил то, что должен! Потому и пошёл он Волчьей тропой, а она его к тебе привела. И ты исполни то, что назначено тебе свыше.
Высокий человек, похожий на медведя, глядел на Николая сердито и скалил зубы, словно хищник, лицо его было тёмным от злости, собранные в хвост длинные коричневые волосы делали его ещё больше похожими на зверя. Он снова окинул Николая взглядом чёрных глаз и скрылся в дверном проёме, пригнув свой рост.
– Видишь, что ты наделал, – шелестел голос девушки, которую назвали Ирвил, – Сколько горя ты принёс этому народу… и теперь никто из них тебе никогда не поможет. Смотри…
И перед Николаем возникло другое видение. Он видел много людей, они собрались на широкой поляне перед озером, стояли, склонив скорбно головы. Все они, и взрослые, и дети, имели крепкое сложение и коричневые волосы. Мужчины несли на себе кожаные нагрудники, удивительной выделки, у некоторых на поясе висели короткие ножны.
Посреди поляны был сложен большой погребальный костёр, пламя ещё не охватило политые смолой брёвна… на устроенном для погребения ложе Николай увидел женщину и ребёнка. Одеты они были в светлые платья, последнее их пристанище было украшено белыми цветами…
Николай понял, это он их убил… но ведь… это была медведица! Не человек! Не женщина и ребёнок, а звери! Как же это получилось? Ведь если бы он знал… то никогда, никогда!..
– Им назначено было три года прожить там, и вернуться сюда, – сказала ему Ирвил, она не оставляла его, всегда была рядом, – Не тебе было нарушать этот порядок, и потому тебе дано было по твоей нужде, ни больше, ни меньше! А ты не смог совладать, ты убил тех, кто должен был жить!
– Я не хотел! – Николаю было так больно, как никогда в жизни, и вовсе не телесная боль его терзала, нестерпимо болела душа, – Обуяла злость меня, я не хотел… не желал такого! Я хочу всё исправить! Как это сделать? Помоги мне!
Сильно и яростно вспыхнул погребальный огонь. Люди стояли, опустив головы, дети прижимались к материнским коленям, но никто не плакал. Ни стона, ни горестных слов не было слышно, только ревел огонь, унося ввысь россыпи искр. Огонь отражался в синей озёрной воде…
Снова видел Николай кровать и комнату, стол у окна и лампу, которая горела тоненьким огоньком. За окном виднелся кусочек тёмного ночного неба, усыпанного звёздами, а возле стола сидела Марья, в её пальцах мелькала иголка. Рядом с нею на скамье сидел Аркынай, он глядел на Николая сердито сдвинув кустистые брови.
– Лучше будет, если ты дашь ему умереть! Потому что я всё равно его убью!
