Пока мы кружили вокруг гигантского стола, эксперты продолжали фотографировать остатки вчерашнего пиршества и упаковывать каждую тарелку с объедками в отдельный пакет. Недоеденного осталось прилично.
На месте, где сидел Грабов, тарелок уже не было. Я сел на его стул. Значит, слева был Игнатьев, справа – Мацумото. Вот Грабов берет – чем, кстати, берет, вилкой или палочками? – ломтик фугу, который неведомый пока доброхот присыпал чем-то вроде цианистого калия. Вот он запихивает его в рот, жует, глотает. Вот его поражает исключительной силы спазм. Боли пока никакой нет, просто каменеют мышцы сначала горла, следом – нижней части лица. Затем холодные металлические клещи зажимают грудную клетку, ноги становятся ватными, руки – бумажными, глаза начинают вылезать из орбит. И только в самом конце этого экзотического шоу в поэтике немецкого экспрессионизма жертву пронзает неимоверной остроты боль, но испытать ее ей суждено лишь на мгновение.
Подошел Осима.
– Вот именно здесь он и сидел.
– Чем он брал фугу, вилкой или палочками?
– Палочками Грабов пользоваться умел – в Японии он давно стал своим человеком. Вчера ел как палочками, так и вилкой. И то и другое сейчас в лаборатории. Конкретно фугу, по показаниям свидетелей, он брал палочками.
– Пойдемте в кухню.
Кухня была самой обычной и ничем не примечательной. Стандартные металлические столы для разделки продуктов и приготовления блюд, две восьмиконфорочные плиты, три огромных холодильника, шкафы с утварью. С ночи все пищевые запахи уже растворились, сейчас в кухне пахло только прогорклым растительным маслом из двух огромных сковородок.
– Что здесь жарили?
– Вчера подавали темпуру и карааге, – отрапортовал Осима, захлебываясь слюной.
Упоминание обжаренных в тесте кусочков рыбы, овощей и курицы, очевидно, напомнило Осиме о том, что он толком не завтракал. Я же вспомнил о вчерашних спагетти с лососем и гребешком и тоже с трудом подавил прилив слюны во рту.
– Вы завтракали, капитан?
– Да так, если это можно назвать завтраком…
– Давайте пойдем поедим чего-нибудь. Не будем мешать вашим ребятам, они без нас лучше справятся.
– Я думал, может, сейчас опросить Осаку… – замялся Осима.
– Он спит?
– Да. У него здесь что-то типа квартирки.
– Вот и пускай спит. Время пока терпит. Единственное, что нужно сделать немедленно – это позвонить в порт и приказать пограничникам не выпускать «Пионера» ни под каким видом.
– Я это сделал еще ночью, господин майор.
Вот такие вот инициативные ребята работают у нас на местах!
Мы с Осимой вышли из темного ресторана на свет божий, дошли до «Северо-Тихоокеанского» банка и расположились по соседству, в «Макдоналдсе». Жидковатый, но горячий кофе и вчерашний, но еще вполне сносный яблочный пирожок освежили мои зачахшие за последние часы внутренности. Осима уплетал двойной чизбургер под холодный «Спрайт» и вводил меня в курс дела, не дожидаясь файла от Аоямы.
По словам Осимы, главным оппонентом Грабова в Немуро был Игнатьев. Конфликты между ними начались два года назад, когда Игнатьев сменил отработавшего на этом месте некоего Леонтьева, который, как сказал Осима, вернулся в Москву и тут же был посажен на пять лет за какие-то махинации с выделением квот на добычу лосося какому-то рыбацкому кооперативу из Приморского края. У Леонтьева никаких проблем с Грабовым не было, и Осима считает, что покойный капитан щедро оплачивал наивное неведение московского инспектора.
Игнатьев повел себя иначе. Он сразу же вступил в конфликт с Грабовым, начал требовать от него разрешение на вылов, экспортную документацию и разные финансовые декларации, необходимые в таких случаях. Его предшественник никогда этих документов с Грабова не требовал, и первые месяцы на судне Грабова, а также еще на нескольких судах, которые он фактически содержал, стояла легкая паника. Игнатьев приезжал в порт к приходу «Пионера Сахалина», запрещал портовым службам выгружать краба и добился-таки того, что Грабов стал предъявлять ему бумаги. Осима уверен, что бумаги эти настоящие, ибо Игнатьев кривился, но принимал их и давал разрешение на разгрузку.
Из слов Осимы следовало, что, кроме Игнатьева, напрямую заинтересованных в устранении Грабова в ресторане вчера ночью не было. Игнатьев сидел по левую руку от капитана и без труда мог в пьяной суете посыпать рыбу ядом.
Осима покончил с чизбургером и негромко заявил:
– В общем, если это Игнатьев, то он, с рациональной точки зрения, поступил правильно. В России у Грабова было все куплено. И бумаги на подлинных бланках и с настоящими печатями он явно покупал, и никаких проблем с пограничниками и таможенниками у него не было. Остановить его можно было только так. Никакие законные меры к нему применить было невозможно.
– Хорошо. А этот его местный партнер Мацумото?
– Партнер Грабова? По нашим сведениям, он уже более десяти лет состоит в верхушке якудзовской группировки «Син-Сэй». Лидеры ее сидят – точнее, пока не сидят, а благополучно проживают – у вас в Саппоро, а он имеет свой кусок в рыбном бизнесе здесь. Платят ему и русские, и наши. Русские делятся наваром с продаж, немуровские и кусировские покупатели оплачивают возможность закупать рыбу по демпинговым ценам.
– Короче, убирать Грабова ему было невыгодно.
– Абсолютно. Вот если бы на Грабова напирал кто-нибудь снизу, помоложе, кто близок с Мацумото и хотел бы прибрать к рукам грабовские дела, тогда еще можно было бы копать в этом направлении. Но с Грабовым даже близко никто не стоял. По нашим данным, все попытки приблизиться к себе он отсекал. Мужик он был умный и понимал, что в его пятьдесят пять молодых преемников надо опасаться. Вы ведь знаете, как у них сейчас там все делается… Так вот, ни с российской стороны, ни со стороны Мацумото никаких попыток обойти Грабова мы не зафиксировали.
– У Мацумото есть кто-нибудь из ваших?
Этот глупый вопрос был необходим. Естественно, вся наша система сыска основана на институте информаторов, и в провинции стукачество, конечно же, развито еще сильнее, чем в крупных городах. Но мне нужно было обязательно проверить Осиму на искренность. Отвечать на этот вопрос он не обязан, но вот реакция на него в любом случае показательна.
Осима не отреагировал на вопрос. Он отпил через трубочку приторный «Спрайт» и сказал:
– Я вернусь в ресторан. А вас подвезут до управления. Я вам туда позвоню в районе обеда, хорошо?
– Хорошо-хорошо.
Мне осталось только усмехнуться осимовской непроницаемости и сделать вывод, что дружба дружбой, а делиться сигаретами друг с другом мы не будем.
О моем возвращении в управление тамошние ребята были предупреждены, поэтому утренний Сато после скромного приветствия и без каких-либо вопросов проводил меня в кабинет для допросов и сказал, что сейчас приведет задержанного. Я расположился за казенным металлическим столом с прикрученными к полу ножками и попытался хотя бы немного сосредоточиться.
Этого Елизарова надо обработать как можно быстрее, чтобы после обеда начать заниматься Грабовым. Дело казалось не столь уж трудным, поскольку высказанная Осимой версия против Игнатьева звучала как прелюдия к обвинению. У Осимы наверняка задокументированы все конфликты инспектора с капитаном, и эти файлы, которые рано или поздно он извлечет из недр своего компьютера и покажет мне, должны будут помочь разговорить московского гостя.
Сато привел Елизарова. Он оказался двадцатипятилетним пареньком с вихрастыми непричесанными волосами, заспанными глазами и плохими, чисто сахалинскими зубами. Я к ним за эти годы привык. У них на Сахалине отвратительная вода, и больше половины населения мается зубами и почками.
Елизаров обнажил свои искрошенные зубы, покрытые кофейным налетом, и протянул с сахалинским акцентом:
– Ну это, наконец-та-а-а… Упарили вы меня, козлы узкоглазые!
Типичное начало беседы с подобными клиентами. Они начинают говорить по фене, хотят показать следователю с его детсадовским запасом русских слов, что он может отдыхать. Они по-другому не умеют. Но ведь им, убогим, невдомек, что у нас в Саппоро есть Ганин и что свою японскую зарплату он получает не зря.
– Узкоглазые – это, насколько я знаю, китайцы. А у нас, у японцев, глаза не намного уже ваших. А кто здесь козел – так это ты! Сядь и не дрыгайся!
Приятно наблюдать, как нокаутированный тобой, пусть даже пока только в переносном смысле слова, клиент обмякает, оседает, и с него быстренько слетает всякое подобие гонора и спеси. Эти сахалинские «братишки» разбаловались тут, в Немуро. По-русски местные ребята говорят плохо, вот они и изгаляются. Сколько раз уже осимовские парни жаловались, что от задержанных вроде как русский язык слышится, но ни одного слова не разобрать. Так что прав старый лис Нисио – почаще сюда надо людей типа меня и Ганина присылать. Иначе через пять-шесть лет здесь такой трамтарарам начнется, что даже святых будет выносить бесполезно.
Так, а сейчас надо добавить, пока он не очухался:
– Забух, фраер патлатый?.. Ну то-то!
Елизаров потух и опустился на стул.
– Чего надо-то?
– Мне? Ничего.
– А чего взяли?
– Сам не догадываешься?
– Слушай… слушайте, как вас там, я же не первый раз тут! Ну, подумаешь, без бумаги триста метров по городу прошелся!
– Ты эти баллады не пой! Зовут меня Минамото – фамилия такая. А обращайся ко мне просто: «господин майор». Усек?
– Усек.
– Усек, спрашиваю?
– Усек, усек.
– Не вижу!
– Усек, господин майор.
– Ну то-то же! Начнем или тебе еще время на репетицию нужно?
– Начнем, начнем.
Ответы Елизарова на мои вопросы вполне сгодились бы для учебного пособия по русскому языку для начинающих свою языковую карьеру полицейских. Оказалось, что зовут его Евгений Евгеньевич, служит он рядовым матросом. Судно его «Оха?134» пришло в Немуро позавчера из Корсакова, в экипаж он был включен в последний момент вместо какого-то Саныча, который в очередной раз запил и на судно к отплытию не явился. Судовая роль для выдачи разрешения на высадку на берег японским агентом была подана в иммиграционную службу заранее, поэтому Саныч там есть, а Елизарова нет. Офицеры из иммиграции доставили разрешения непосредственно на судно. Елизаров его не получил, но на берег сошел.
– Ты в Японии не в первый раз, значит, тебе известно, что на берег без разрешения сходить нельзя?
– Ну, известно.
– А зачем сошел?
– Да пройтись захотелось. Вы на судне потряситесь с мое, так вас еще не так на пирс потянет!
– Сколько же ты трясся?
– Со среды.
– С какой среды?
– На этой неделе только одна среда была.
– И что ж, ты за сутки весь истрясся?
– Да ладно вам, господин майор!..
– Что ты делал после схода с судна?
– Да прошелся по порту, и все. Зашел в «Мистер Донатс», коктейль молочный выпил за двести двадцать йен. На улицу вышел, и тут меня и помели.
– Какой коктейль пил?
– А?
– Коктейль, спрашиваю, какой пил?
– Не знаю. Я в меню ткнул, и девка дала. Белый такой.
– Ванильный, что ли?
– Наверное.
Я пролистал тощенькую папочку с делом Елизарова. Ничего выдающегося, одна сплошная рутина. Опять этот выбор! С одной стороны, по инструкции надо начинать поиск свидетелей и прописывать в деле все пятничное пребывание Елизарова в окрестностях порта по минутам. С другой, пошерстить парня нам еще шанс представится, и, уверен, не один. Он к нам рыбку еще лет тридцать будет возить, а если пить будет с толком, то и все сорок. И без бумаги на берег сходить будет регулярно. Но вот капитанов в Немуро на тот свет регулярно не отправляют, поэтому надо воспользоваться случаем и заняться именно капитаном.
– Так, ладно. Разговаривать я с тобой больше не буду. Сейчас я доставлю тебя в иммиграционную службу, там тебя обработают и вернут на судно.
– А обрабатывать долго будут?
– А что такое? Коктейли в «Мистере Донатсе» каждый день продают.
– Да судно ж мое уходит.
– Когда?
– Утром завтра.
– Ну, может, до утра обработка закончится.
– А мне что, в камере сидеть? Или что?
– Или где.
– А?
– Поехали, Женя, поехали.
– Я не Женя, я Жека.
– Жека?
– Жека.
– Ну тогда это меняет дело.
Я вытолкал Елизарова в коридор, отослал его с конвойным в машину и оформил в канцелярии передачу задержанного.
В иммиграционной службе нас не любят. Побаиваются, уважают, преклоняются – оттого и не любят. Мы им доставляем хлопот в сто раз больше, чем они нам – привозим к ним постоянно таких вот бедолаг без виз и разрешений, а они должны с ними разбираться. К нам они народ направляют редко, только в случае международного рукоприкладства или интернациональной поножовщины.
Так что, хотя дежурный по управлению по телефону предупредил их о нашем приезде, нас демонстративно никто не встретил. Более того, когда я провел Елизарова в приемную, там у всех округлились глаза в духе популярной среди не балующих своим присутствием родимые семьи картины русского художника с благополучно позабытой мною фамилией (Репкин, что ли?). Нам навстречу даже никто не удосужился подняться. Сначала я подумал, что это в связи с выходными. Иммиграционным отделениям при портах приходится работать до обеда в субботу, и по случаю такой сегрегации (центральный офис в Саппоро оба дня гуляет) у них решено не баловать визитеров лишними проявлениями знания азов этикета и протокола. Три девицы и двое мужчин смотрели на нас с Елизаровым удивленно-безучастными взорами. А ничто не раздражает меня в жизни больше, чем такое вот откровенное равнодушие ко мне. Лучше бы уж метали ненависть и презрение, чем эту тупую, водянистую лупоглазость.
– Доброе утро! Где ваш начальник? – выбрал я в качестве жертвы ближайшую ко мне девицу.
– Э-э-э? – протянула она так, как будто я обратился к ней по-русски.
