На обратном пути в Норфолк Энтони и Бет еще больше ночей проводят за бдениями в церквях. В Норфолке Энтони занят нескорым делом – сборами к предстоящей кампании. Грядущее расставание с Бет нагоняет тоску, марш-бросок на север обещает быть долгим, утомительным и трудным, но без особых происшествий. Англия спит под снежным одеялом.
Нортумберленд принадлежит семье Перси, а Перси, герцоги Нортумберлендские, всегда поддерживали Ланкастера. Теперь силы, верные Маргарите Анжуйской и делу Ланкастера, окопались в пограничных замках Бамборо, Данстенборо и Алник. Энтони со своим отрядом назначен в осаду Алника. В этом походе младший Вудвилл является заместителем Томаса Невилла, Бастарда Фоконберга, дяди графа Уорика. Фоконберг, седой старый служака, мало нуждается в помощи или совете Энтони и не испытывает к нему никакой симпатии. За осадой Данстенборо надзирает Ральф Грей, пока на место не прибудет новый верховный констебль, Джон Типтофт, граф Вустер, и не примет командование. Под стенами Бамборо расположились лорд Монтегю и Бастард Огл. Ставка Уорика, на которого возложено общее руководство всей северной кампанией, находится в Уоркворте, в трех километрах от Алника. Каждый день граф приезжает оттуда, чтобы проверить, как продвигаются дела с осадой, а они продвигаются не очень.
Их встреча под стенами Алника получается неловкой. При виде Энтони Уорик морщится, но берет себя в руки.
– Милорд Скейлз, а вот и снова вы! – И Уорик разводит ладони. – Наша первая встреча получилась не самой теплой (в Кале, помните?), но что было, то прошло. Время все меняет. Теперь, когда мы сражаемся под знаменами одного короля, я приветствую ваше участие в этой кампании, поскольку нам нужны все добрые люди, каких удастся заполучить. Уверен, мы подружимся. Давайте же обнимемся.
Они обмениваются формальными поцелуями примирения, и Уорик продолжает:
– Тот церковник в Лондоне, Джордж Рипли, очень хорошо отзывается о вас. Признаться, мне он кажется странноватым и подверженным непростительным фантазиям, но я уважаю его ум. С порохом он просто творит чудеса.
Грубоватое добродушие и энергичность Уорика вызывают у Энтони некоторое восхищение. Теперь граф желает увидеть, куда пошли деньги, выделенные на Алник. Осмотрев три требушета-камнемета, которые ежедневно атакуют стены Алника, Уорик потирает заросшую щетиной челюсть, не в силах скрыть презрительное отношение:
– Все это хорошо сработало бы при осаде Иерихона или Трои, но ей-богу, мы-то живем в пятнадцатом веке! Наступление на крепости продвигается слишком медленно. Надо ускорить его. Рыцарство превращается в объект насмешек, если не располагает новейшими достижениями для ведения войны.
У графа есть шесть больших железных бомбард, привезенных на кораблях из Ньюкасла вместе с более простыми в управлении кулевринами, грубо обтесанными каменными ядрами и бочками с порохом, и он наблюдает за разгрузкой орудий. Как только бомбарды оказываются на суше, Уорик подходит их погладить, словно они собаки, а то и женщины. Для каждой из них у него есть имя. Особенно он любит бомбарду Кэти и даже целует ее ствол.
– Ах вы, мои очаровашки, – приговаривает он, а потом запускает руку в одну из бочек, чтобы достать пригоршню пороха. – Эта кучка пыли – залог будущего нашего королевства! – Обращаясь к Энтони, он поясняет: – Рипли значительно улучшил состав нашего пороха. Теперь в нем четыре пятых селитры, одна десятая древесного угля и одна десятая серы, и его мощь значительно возросла… А кстати, Рипли говорил, ты носишь власяницу. Объясни мне, как ты спишь в рубашке из волос?
Не дожидаясь ответа, Уорик вскакивает в седло, всем своим видом демонстрируя, что уж ему-то власяница ни к чему. Перед ним и так все благоговеют, ведь он совершил столько великих деяний. Перейдя на галоп, он исчезает вдали. Фоконберг и Энтони согласны, что для разворачивания прибывшей артиллерии лучше подождать сухой погоды, дабы влага не попала в порох, но дождь идет почти постоянно. Алник крепко удерживают французы и шотландцы под командованием герцога Сомерсета. Замок имеет укрепленную куртину и мощные бастионы в сочетании с неприступной надвратной башней. На крепостной стене расставлены каменные воины, и часто в серых зимних туманах статуи не отличишь от живых шотландцев, которые беззвучно передвигаются за ними. У Энтони почти нет обязанностей, кроме наказания солдат за попытки дезертирства, и бездействие сильно раздражает его. По утрам он галопом мчится верхом на Черном Саладине по отлогому морскому берегу. Стоят такие холода, что кромка моря иногда замерзает. На дальних отмелях лежат тюлени, похожие на завернутых в саван покойниц, и поют им с конем жалобную песнь, будто оплакивая их ссылку на север.
Чуть позже Энтони ежедневно тренируется сражаться на длинных мечах с Джоном Пастоном или другим рыцарем из молодых и энергичных. Теперь он отрабатывает приемы, которых не знал во времена занятий на ристалище за Чаринг-Кроссом. Он учится выбирать, когда бить лезвием меча, а когда наносить колющие удары. Вступая в схватку, старается задействовать полный вес меча и по возможности проходить над рукоятью клинка противника, а не под ней. Еще важнее, хоть и недостаточно – достаточно никогда не бывает, – научиться просто парировать режущий или колющий удар противника, ибо прием, которым отражают атаку, одновременно должен быть и контратакой. Энтони двигается, будто в танце. Отрабатывая приемы – «оборона железных ворот», «косой охранник», смертельный удар, оглушающий удар и нижнюю диагональную «тягу гнева», он учится быстро перебрасывать меч в левую руку и с его помощью прижимать лезвие меча противника к его боку. Поединок очень напоминает стремительную игру в шахматы, где он по очереди вселяется в каждую из своих фигур по мере их перемещения. И да поможет Бог всем посредственным мечникам, если они встретятся в бою с Энтони, лордом Скейлзом. Болтовню и хвастовство заслугами, характером или умом всегда можно поставить под сомнение и оспорить, но когда дело доходит до техники владения мечом, все сомнения отпадают, остается лишь суровый факт победы одного и поражения другого. Впервые Энтони чувствует себе цену и гордится собой.
Но помимо тренировок, заняться, в общем-то, нечем. Письма идут медленно. Первым прибывает послание отца: «Дорогой сын, сообщаю тебе, что мы с твоей матерью теперь отдыхаем в нашей усадьбе в Графтоне, и твоя сестра Элизабет тоже здесь, ибо после смерти ее мужа в бою при Сент-Олбансе и утраты владений его мать леди Феррерс заявляет права на три оставшихся поместья, которые по праву принадлежат Элизабет. Эти земли ей завещал покойный муж, но пособники леди Феррерс изгнали Элизабет с сыновьями из их владений. Не знаю, как исправить дело и как вернуть себе прежнее высокое положение, но твоя мать клянется, что все устроится, ибо она слепила еще две свинцовые фигурки. Со своей стороны, я считаю, что Элизабет должна обратиться к лорду Гастингсу и взывать к милости короля, чтобы тот отдал ей поместья обратно. Нам надо подыскать Элизабет нового мужа и отца для ее детей, хотя без поместий она незавидная партия. Здесь уже началась посевная, хотя мы все еще боимся морозов, а после сильных ветров крыша амбара требует починки. Других новостей почти нет, хотя ходят слухи, что несколько недель назад на шута Скоггина напали крепкие парни, вооруженные дубинами. Он лишился нескольких зубов, а затем его бросили в Темзу. Вот ему и довелось узнать, что реки и впрямь бывают глубоки и опасны. И еще поговаривают, что скоро в Бургундии для короля найдут невесту, ибо так хочет Уорик. Молюсь, чтобы ты был жив и здоров, и надеюсь в скором будущем тебя увидеть. Сейчас время разбрасывать камни. Умоляю, пошли весточку, как у тебя дела и какие новости, ибо до сих пор мы не получили от тебя ни строчки».
Следующее письмо приходит от летописца Кроуленда, который просит Энтони прислать ему сведения о продвижении северной кампании. В длинном бессвязном письме летописец сообщает, что аббат обнаружил серьезное несоответствие в расчетах универсальной хронологии. Похоже, веков оказалось слишком много, чтобы уложить их в предполагаемый возраст земли. После долгих размышлений и чтения старых летописей аббат окончательно утвердился во мнении, что изрядный период времени между 600-м и 900-м годами нашей эры попросту выдуман летописцем Х века, который работал на германского императора Оттона III. Идея состояла в том, чтобы с наступлением 1000 года провозгласить Оттона апокалиптическим императором тысячелетия. Аббату и летописцу Кроуленда бросился в глаза тот факт, что в те фантомные века произошло подозрительно мало событий, а как только лишние столетия изъяли из хронологии аббата, она отлично заработала.
Читая это письмо, Энтони сомневается в правоте аббата, но когда он пытается вспомнить какое-либо событие тех трех веков, у него ничего не получается. Он пишет в Кроуленд об осадах замка и об опасениях, что армия французов и шотландцев, которую формируют в Шотландии, может двинуться на юг, чтобы освободить пограничные замки. В свою очередь, ему любопытно узнать, зачем летописец утруждает себя записями о битвах, осадах и расстрелах. Разве он не должен ограничиваться только святыми делами?
Письмо от Рипли очень краткое. Он молится за Энтони. И тот должен как можно скорее прислать отчет о своих приключениях, действительных или мнимых, ибо пора сеять семена его славы странствующего рыцаря и идеального паладина. И пусть Энтони всегда помнит, что именно любовь движет солнцем и прочими светилами.
Проходят многие недели, прежде чем однообразие осады решительно нарушается прибытием на север Джона Типтофта, графа Вустерского. Его громогласная речь напоминает лай своры собак:
– Когда мы добирались сюда, на нас напало не менее сорока разбойников; мы отбились, но эта стычка порадовала меня, и вот почему. Их попытка вызвала у меня уважение! Из вооружения у них были только луки и стрелы, да и с теми они справлялись едва-едва, а меня сопровождали обученные солдаты. Пересекая Францию на обратном пути из Святой земли, я повидал, как те, у кого нет ни работы, ни земли, побираются или голодают. В Англии же мужчина, не имеющий возможности честно заработать на пропитание, выйдет на большую дорогу с дубиной и ножом или начнет воровать. Мы за год отправляем на виселицу больше закоренелых грабителей, чем Франция за семь лет! Говорю вам, пока в Англии найдутся крепкие молодцы, готовые к драке, враги нам не страшны.
Из облаков вынырнуло бледно-желтое солнце, и по всему лагерю от покосившихся шатров из шестов и шкур поднимаются тонкие белые струйки пара. Триптофт идет между заплесневелыми пологами и перескакивает через веревки. Он лысый, с крючковатым носом. Глаза у него сверкают, а череп загорел дочерна. Граф одет в камзол цвета киновари с желтыми полосами, и за ним повсюду следуют карлик и оруженосец, на запястье которого сидит длиннохвостый попугай. Как только Триптофту удается, не нарушая приличий, отделаться от Фоконберга, он направляется в палатку с Энтони.
Энтони ожидал, что человек, заменивший отца на посту верховного констебля, вызовет у него неприязнь. Но живость и энергичность Триптофта завораживают. Граф с ходу принимается тараторить о своей учебе в Падуе и Вероне, о паломничестве в Иерусалим, о работе на посту верховного констебля и дополнительных обязанностях в качестве председателя рыцарского суда и завершает речь похвалой внешней красоте клана Вудвиллов – Энтони, его отца, матери и сестры. Взяв Энтони за подбородок, он поворачивает его лицо, внимательно рассматривая со всех сторон.
– Люблю красоту, и мне не стыдно в том признаться. Если честно, я бы предпочел сам обладать красотой, а не любить ее в других, но будем довольствоваться тем, что имеем. Будь моя воля, я стал бы содомитом, вот только Библия запрещает. Поэтому я и не содомит. – Окинув взглядом палатку Энтони, Триптофт спрашивает: – Где вы храните книги?
Энтони пожимает плечами и признается, что не привез с собой ни одного фолианта. Правда же заключается в том, что читает он очень мало, предпочитая ярко раскрашенные картинки и геральдические эмблемы крошечным черным закорючкам, которые ползут по рукописным страницам, будто уродливые насекомые.
Триптофт недоволен ответом Энтони и замечает:
– Люди болтают о том, как прекрасна жизнь, но клянусь вам, чтение еще прекраснее. Даже если искать изо всех сил, в жизни никогда не найдешь счастливого конца. Он бывает только в книгах. Наша христианская вера зиждется на книге, и наше спасение зависит от книги, которая есть Библия. Книги дают нам в назидание жития святых и героев. А собственная наша жизнь так ничтожна, что мы просто обязаны иметь хоть какую-то возможность мечтать о великом. В моем представлении мир – тюрьма, куда мы все надежно заключены, и если не считать смерть, только книги способны нас освободить. Что же касается меня, уверяю, книги лучше всего помогают мне прогнать отчаянную меланхолию, усталость и мысли о причинении вреда себе, кои постоянно обременяют меня. Вам следует прочесть как можно больше книг и как можно скорее. Ибо книг так много, а времени так мало. – Выговорившись, граф замолкает.
Думая развлечь его, Энтони рассказывает о странных представлениях аббата Кроуленда о южном континенте и потерянных веках, но Триптофт, на удивление, не видит здесь ничего странного.
– Аббат прав, – говорит он. – В «Аду» Данте сказано о том же.
E se’ or sotto l’emisperio giunto
Ch’? contraposto a quell che la gran secca
Coverchia, e sotto ‘l cui colmo consunto
Fu l’uom che nacque e visse sanza pecca…[19 - В ту полусферу ты теперь забрел,что противостоит великой суше,где без греха родился и расцвелтот человек, что просветлил нам души,и истреблен был.(Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад, гл. XXXIV. Пер. В. Маранцмана.)]
Пораженный, что Энтони не знает итальянского языка, Триптофт переводит:
– И теперь ты подошел под полусферу, противоположную той, что нависла над великой сушей, и под которой закончилась жизнь человека, родившегося и жившего без греха.
И граф объясняет, что Вергилий и Данте, путешествуя по кругам Ада, вышли в Южное полушарие в точке, прямо противоположной холму, где распяли Иисуса. В следующей части «Божественной комедии», «Чистилище», Данте узрит великую гору Чистилище, что одиноко возвышается в Южном полушарии в залитой солнцем местности, которой никогда не достигали корабли.
Что же касается придуманных трех веков, для Типтофта идея в новинку, но он не считает ее такой уж невероятной.
– Согласен, определенная проблема с императором Карлом Великим, жившим в девятом веке, имеется, – говорит он. – О нем многое известно, и, на мой взгляд, мы знаем даже чересчур много. Он участвует в слишком многих сражениях, строит слишком много церквей, создает слишком много манускриптов. Он мудрый, храбрый, образованный, щедрый – само совершенство. Более того, его паладины, Роланд и Оливер, совершают невероятные героические подвиги, невзирая на полное отсутствие шансов, а империя Карла уж слишком велика. Сдается мне, что этот император и его рыцари могут оказаться мифическими персонажами… как король Артур.
– То есть? Вы считаете историю Артура всего лишь легендой?
– История Артура – основополагающий миф нашего народа, и раз англичане им гордятся, значит, история и правда хороша, но это лишь сказка, а реальные события наверняка были куда скучнее, ибо жизнь вечно оказывается скучнее историй, которые я читаю в книгах.
– Не может быть, чтобы Артур был всего лишь плодом нашего воображения. – Энтони потрясен. – Во-первых, кости Артура и Гвиневры обнаружены и перезахоронены монахами в Гластонбери. Я молился у их гробницы. Далее: Круглый стол находится в Винчестере, и я видел его своими глазами, как и места рыцарей, обозначенные вдоль окружности, а еще есть геральдические свитки, где изображены эмблемы всех рыцарей Артура. Каждому известно, что Гилфорд раньше именовался Камелотом. Более того, до нас дошли труды по истории Британии: один написан монахом Уильямом из Мальмсбери, другой – епископом Джеффри Монмутским. Есть и другие. Такие святые люди не стали бы выдумывать подвиги Артура.
Но предложенные доказательства не впечатляют графа.
– Основная часть нашей истории выдумана, и это даже к лучшему. История есть не что иное, как ложь, которую мы рассказываем о наших предках. Если немецкий монах способен выдумать три столетия, то непонятно, почему наше британское духовенство не может опуститься до подделки полувека или около того. Что же касается меня, я уже давно оставил романы об Артуре и его рыцарях, ибо считаю их слишком далекими от жизни. В настоящее время я читаю «Тирренику» императора Клавдия, весьма продолжительную историю этрусков, но по большей части не верю его рассказам об этрусских царях и их войнах. Наверняка многое придумано. И все-таки мне нравится читать выдумки о прошлом, пока они кажутся правдоподобными, чего нет в историях об Артуре.
– Но если Артур и братство Круглого стола никогда не существовали, то нам не с чем сравнивать себя, и попытка воскресить Камелот – просто-напросто глупость.
– Именно так. Но Эдуард не должен заподозрить правду, ибо глупость тоже полезна. Я восхищаюсь историями о короле Артуре и немного боюсь их, поскольку считаю воскрешение людей, которых никогда не существовало, своего рода колдовством. Впрочем, полагаю, вам известно о колдовстве больше моего… Хотя утверждать не возьмусь…
Затем, меняя тему разговора, Триптофт расспрашивает Энтони о семье, и тот к слову упоминает, что поместьями Элизабет в Лестершире завладели люди леди Феррерс.
– Не знал, что у вашей жены есть поместья в Лестершире.
– Я говорю о сестре, ее тоже зовут Элизабет. Внезапно Триптофт приходит в бешенство:
– Клянусь пятью ранами Христа! Это проклятие английской аристократии. Мы, лорды и леди, настолько безмозглые, что не можем придумать своим детям других имен, кроме Элизабет, Анны, Кэтрин, Генри, Ричарда, Эдварда и Джона. А потом снова Генри, Элизабет, Джон, Кэтрин, Ричард, Эдвард и Анна. Поэтому мы постоянно путаемся, кто есть кто. У простолюдинов больше разума и воображения, поскольку у них встречаются и другие имена: Ходж, Пойнс, Гарт, Алфред, Мэриголд и Беверли. Клянусь Богом, я так устал от собственного имени Джон, что уже готов назваться Актеоном, Зороастром или каким-нибудь Фабрисом.
С этими словами Джон Триптофт топает прочь из палатки. Энтони догадывается, что на самом деле граф злится на себя за реплику о колдовстве. В последний момент, уже верхом на лошади, Триптофт, вполне успокоившийся, приглашает Энтони к себе в Дастенборо. Возможно, они смогут сойтись в дружеском поединке на мечах.
Изначально Замок скорби получил свое название потому, что здесь хозяйничали злые чары. Под стенами этого замка Ланселот сражался с двумя отрядами рыцарей и победил их. Захватив цитадель, Ланселот пришел в часовню и увидел там большую металлическую надгробную плиту. Подняв ее, он обнаружил, что могила предназначена ему, а на плите вырезано его имя. Так рыцарь впервые узнал, кто он, и понял, что после смерти его тело упокоится в этом замке. А еще он нашел спрятанный в колонне сундук, из которого доносились ужасные голоса. Он открыл сундук, оттуда вихрем вылетели бесы, и колдовские чары рассеялись, а замок стал владением сэра Ланселота.
Когда сэр Ланселот радушно принимал гостей – короля Артура и королеву Гвиневру, – он переименовал свою крепость в Замок радости. Позже сэр Ланселот пригласил к себе сэра Тристана и прекрасную Изольду, и они жили там, будто король и королева, хотя у их истории печальный конец. Многие годы спустя, когда сэр Тристан и прекрасная Изольда уже почили, а королеву Гвиневру осудили за прелюбодеяние и, облачив в белую рубаху смертницы, собирались сжечь на костре, сэр Ланселот явился к месту казни и сразился со множеством рыцарей. Убив нескольких, среди которых были братья сэра Гавейна сэр Гарет и сэр Гахерис, сэр Ланселот спас королеву. Достославная королева была счастлива избежать смерти. Она возблагодарила Бога и сэра Ланселота, а он отвез свою королеву, как повествует французский роман, в Замок радости и там оберегал ее, как подобает благородному рыцарю. Тогда король Артур по просьбе сэра Гавейна объявил войну сэру Ланселоту и осадил его замок, ибо Гавейн хотел отомстить за своих братьев. Но сэр Ланселот отошел под защиту крепких стен цитадели, прихватив с собой достаточно провизии и столько благородных людей, сколько требовалось для защиты города и замка.
В конце концов через пятнадцать недель осады посланный папой епископ помирил воюющие стороны, и королева Гвиневра по условиям мирного договора в Карлайле сдалась супругу, а сэр Ланселот согласился покинуть земли короля Артура и жить в чужих краях. Когда же благородный сэр Ланселот вскочил в седло, чтобы покинуть Карлайл, все люди оплакивали его уход, а он отправился в Замок радости. Вот так сэр Ланселот навсегда оставил королевский двор. И когда, покинув Замок радости и плывя по водам, рыцарь воскрешал в памяти печальные воспоминания, то снова называл цитадель Замком скорби. После финальной битвы между королем Артуром и сэром Мордредом, в которой они убили друг друга, сэр Ланселот вернулся в Англию и долго скорбел о смерти Артура, пока не заболел и не скончался. Его тело перенесли в Замок скорби, который сегодня известен как Бамборо, и там находится могила Ланселота.
Историю Бамборо Энтони слышит из уст сэра Томаса Мэлори из Ньюболд-Ревела. Уорик послал Энтони в Бамборо, чтобы доложить об осаде под командованием Бастарда Огла, и Мэлори, один из заместителей Огла, приставлен к Энтони для решения вопросов. Мэлори, коренастый мужчина со шрамами на лице и коротко остриженными волосами, говорит рычащим басом и как-то странно поглядывает на Энтони, будто подозревает в чем-то.
На вопросы Энтони он отвечает коротко, даже небрежно. Бамборо ему не нравится: Мэлори считает, что крепость по-прежнему заслуживает названия Замок скорби. По ходу дела выясняется, что сэр Томас, как и Типтофт, любитель книг. С его слов, во время тюремного заключения книги стали для него великим утешением, и единственное, о чем он хочет говорить, это «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», «Свадьба сэра Гавейна и леди Рагнелл», «Передур», «Белая книга Ридерха», «Красная книга из Хергеста», «Мерлин», «Житие Иосифа Аримафейского», «Книга льва» Чосера и подобные им рыцарские романы.
После осмотра окопов, бомбард и палаток Мэлори незамедлительно обращается к легендарной британской истории. Некоторое время они идут вдоль самой кромки моря, а затем садятся отдохнуть под скалой, и Мэлори говорит об Артуре, Мерлине, Нимуэ, Ланселоте, Персивале, Скорбном ударе, Уродливой даме, Гибельном месте, Стоунхендже, острове Саррас, об испытании с отрубанием головы и тому подобных материях. Похоже, Мэлори с наслаждением окунается в океан историй.
Энтони не может не похвастаться своим драконьим происхождением и рассказывает Мэлори историю Мелюзины. Тот отвечает сюжетом о местном драконе, Страшном Змее. Там говорится о девушке, которая проклятьем мачехи была обращена в дракона и сброшена со скалы в море. Она научилась дышать под водой, а волосы у нее отросли и обвились вокруг тела. Временами ужасная тварь выбиралась из моря и пожирала скот. В конце концов появился рыцарь, исполненный решимости убить чудовище, но во время схватки девушка-дракон предложила ему волшебный пояс, если он трижды поцелует ее. Преодолевая страх и отвращение, рыцарь выполнил ее просьбу, и чары рассеялись. И как только Змей вновь стал девушкой, мачеха превратилась в ядовитую жабу, которая и поныне все еще прыгает по морскому берегу у замка Бамборо.
– В чем смысл этой странной сказки? – хочет знать Энтони.
Мэлори отвечает не сразу, и слова его не менее странны:
– По-моему, как и многие другие истории, это притча о страхе и риске в отношениях между мужчиной и женщиной. Каждый поцелуй – маленькая победа над отвращением.
Энтони трясет головой, пытаясь прояснить мысль:
– Но ведь в этой местности когда-то водились настоящие драконы?
– Во времена Артура драконы здесь наверняка еще попадались. Но, похоже, их всех убили. Леса и болота Англии всегда служили местами сражений, где одни звери охотятся на других в борьбе за выживание. Возможно, драконы оказались недостаточно сильными или недостаточно быстрыми, чтобы выжить, ибо люди опаснее драконов. Думаю, люди уже убили последнего дракона – а через несколько лет, возможно, человек убьет и последнего в Англии волка. Тем не менее я слышал, что в Африке все еще водятся драконы: они живут в реках и пожирают людей.
По дороге обратно в Бамборо Энтони пересказывает точку зрения Типтофта о том, что короля Артура никогда не было.
Мэлори смеется, на мгновение забывая все свои печали:
– Граф Вустер отрицал бы и существование Иисуса, если бы не боялся адского пламени. Но как этот умник докажет, что короля Артура никогда не было? Какие тут вообще могут быть доказательства? Граф Вустер сумеет указать место, где Артур никогда не бывал, назвать людей, которых он никогда не встречал, и продемонстрировать обувь, которую он никогда не носил? Его сомнение сродни безумию. Путешествия за границей породили в нем ненависть к Англии и всему английскому. Я слышал, он также не верит в существование святого Георгия, но при этом почитает сотни итальянских святых и бесконечно радуется их чудесам. Он не истинный англичанин. О нем лучше всего говорит пословица: Inglese italianato е diavolo incarnate[20 - Английский итальянец – это воплощение дьявола (ит.).].
О значении последнего выражения Энтони догадывается. К этому времени они уже вошли в лагерь под стенами замка.
– Вам пора возвращаться в Алник, – говорит Мэлори, которому будто не терпится избавиться от Энтони.
И когда тот уже в седле и готов отправиться в путь, Мэлори выбегает из палатки с книгой. Это «Обет Артура».
– Возьмите, – говорит он. – Эта книга изменит вашу жизнь.
Энтони сомневается. В историях об Артуре и его дворе слишком много печали, слишком много измен, слишком много смертей и слишком много цитаделей, заслуживающих имя Замок скорби. К тому же Энтони не любит читать, да и получается у него медленно.
Не успевает он отъехать, как его останавливает отряд всадников. После вежливого приветствия они объясняют, что граф Уорик велел сопроводить его к Типтофту в Данстенборо.
Типтофт принимает его в палатке, по роскоши превосходящей любой шатер в Алнике. У входа сидит прикованный к жердочке попугай. На полу расстелен турецкий ковер, а над кроватью свисает балдахин. Походная библиотека хранится в сундуках в глубине шатра, где ее стережет скульптура распятого Христа из каррарского мрамора. Как только Энтони ступает внутрь, у входа встает дозором Черномор, карлик графа. Типтофт что-то быстро и отрывисто говорит ему на языке, который Энтони определяет как латынь. Похоже, его догадка верна.
– Черномор говорит только по-русски и немного на латыни, – поясняет Типтофт. – Если попытаетесь уйти без моего разрешения, он оторвет вам руки.
Пока Энтони мучительно силится понять, что происходит, оруженосец Типтофта приносит книгу «Обет Артура», которая раньше лежала в седельной сумке Энтони. Оруженосец передает книгу графу, который небрежно перелистывает ее, пока не находит искомое. Это письмо, вложенное между страниц. Типтофт вскрывает его и быстро пробегает глазами. Хоть Энтони и напуган, его восхищает, как быстро граф читает, при этом даже не шевеля губами!
Граф показывает письмо Энтони и говорит:
– Так я и думал. Письмо, похоже, от герцога Сомерсета и адресовано вам. Он хвалит вас за пересмотр понятий о верности и обещает хорошее вознаграждение от короля – я имею в виду Генриха Ланкастера. Затем он подробно описывает, как можно безопасно проникнуть в замок и присоединиться к гарнизону Алника. Завтра вечером, когда вы подадите сигнал, небольшой отряд устроит вылазку и проведет вас потайным ходом в замок. Граф Уорик именно так и предполагал. По его совету вас привели ко мне, поскольку в качестве председателя рыцарского суда я обладаю властью и полномочиями решать подобные вопросы на месте.
– Но я ничего об этом не знал! – протестует Энтони. Кажется, Типтофт не слышит его. Он приказывает оруженосцу зажечь свечу, а затем подносит ее так близко Энтони, что ему обдает лицо жаром пламени. Глаза Типтофта находится прямо за свечой, и пламя отражается в зрачках, которые в неверном свете напоминают зрачки ящерицы. Граф долго и пристально смотрит прямо в глаза Энтони и наконец говорит:
– Жаль портить такое прекрасное лицо, и будет грустно наблюдать, как эта красивая голова отделится от плеч, где сейчас покоится.
Внезапно он резко отводит свечу от Энтони и держит над пламенем письмо, пока бумага не сгорает полностью.
– Не верится, что за столь прекрасным лицом скрываются предательские мысли. Придется сказать Уорику, что я не нашел против вас никаких улик. – Он пожимает плечами. – Пусть порадуется, что в наших рядах нет изменников. А «Обет Артура» почитать стоит. – Передав свечу оруженосцу, он продолжает: – Слышал, вы каждое утро устраиваете под стенами Алника поединки на мечах. Пофехтуете со мной?
С этими словами Триптофт достает два тренировочных меча и вместе с Энтони выходит из шатра. Недели упражнений под стенами Алника сделали движения Энтони более уверенными. Кроме того, будучи выше ростом, он получает больше шансов достать противника. Несколько взмахов, и он вот-вот разоружит Типтофта, но тот уже понял, на что способен противник, и быстро уравнивает шансы, после чего Энтони не удается нанести ему ни одного удара: каждый раз Триптофт медленно отступает влево и описывает мечом нечто вроде купола неуязвимости. Энтони, который раньше не видел ничего подобного, сбит с толку.
Запыхавшись и взмокнув от пота, они прерываются и возвращаются в шатер.
– Признаю свое поражение, – говорит Энтони, – хотя такой бой больше похож на колдовство.
– Вы не так уж и далеки от истины, – отвечает Типтофт. – Я научу вас этому приему. Но прежде вам необходимо уяснить, насколько мне тут не нравится. Избыток дикости в природе уродлив. Жаль, что нельзя оставить этот северный край благочестивым последователям Генриха Ланкастера вместе с шотландцами и прочим диким зверьем. В Италии порядка куда больше.
И Типтофт пускается в подробный рассказ о том, как учился в Падуе и Ферраре, где старательно совершенствовал латынь. Как посещал лекции Джона Аргиропулоса во Флоренции, а затем в Риме сочинил на латыни ораторию, красноречие которой, в чем ему не стыдно признаться, вызвало у папы римского слезы радости. Еще Типтофт переработал перевод «Laus Calvitii» («Похвала плеши») Синезия из Кирены. Дикие животные волосаты, в то время как лысые животные куда умнее. Все великие философы Древнего мира были лысыми. Сфера есть совершенная форма, повторяющая форму небес на уровне микрокосма. У гулящих женщин длинные волосы. Quod erat demostrandum[21 - Что и требовалось доказать (лат.).].
Болтовня Типтофта раздражает Энтони: ни слова о приемах боя на мечах, да и волосы у самого Энтони довольно длинные. Но теперь, обрисовав божественные свойства сфер и кругов, Типтофт переходит от своей учебы в Риме к более близким темам боя на мечах и восстающим демонам. Снова подобрав свой меч, он ведет Энтони из палатки к самой кромке воды, где песчаный берег поможет ему продемонстрировать свою мысль.
– Меч – это инструмент для изучения мироустройства, – заявляет Типтофт.
Осторожно ступая назад и вперед, он рисует на песке кромкой меча схему, которую называет магическим кругом. Окружность составляет рабочий охват его руки с мечом вкупе с тем же показателем гипотетического противника. Фехтование напоминает геометрию и тоже может быть изложено посредством математических принципов. Фехтовальщик, следующий учению итальянской школы гуманистической геометрии, двигается подобно мячу, а нанести по мячу прямой удар невозможно, поскольку он защищает себя своим движением. В большом круге Типтофт с помощью меча рисует круг поменьше, отмечая расстояние между опорной ногой обоих противников. Все части кругов пропорциональны человеческому телу. Типтофт продолжает рисовать хорды – прямые линии, соединяющие две точки окружности, – призванные отмечать не только выпады и прыжки, доступные фехтовальщику, но и оборонительные шаги в сторону и обходы. Прыжков лучше избегать, за исключением крайних случаев, хотя стремительный выпад довольно опасен, и мечник должен держаться прямо, словно подвешенный на невидимой нити к центру небес. Оборонительные хорды образуют восьмиконечную звезду. Шаги и обходы всегда совершают влево, если соперник правша. При помощи этой сложной геометрической фигуры фехтовальщик отрабатывает движения ног во время боя и учится держаться на определенном расстоянии от клинка противника. После долгих тренировок уже можно не чертить на песке круги и хорды, а держать их в голове. Благодаря урону, который эта система боя наносит жертве, ее называют «Дистреза» – «Страдание». Но всего один неверный шаг сулит смерть тому, кто решил, что уже освоил магический круг.
– Когда я учился в Ферраре, я читал в руководстве по колдовству, известном как «Пикатрикс», что человек есть мера всех вещей, – говорит Типтофт, – ибо его голова напоминает небеса в их округлости, два его глаза похожи на солнце и луну, ноздри веют, как два ветра в миниатюре, а уши обозначают восток и запад. После прочтения «Пикатрикса» я легко перешел к более древнему искусству построения оккультных пентаклей, поскольку именно на нем основываются магические круги мечника. Человек, обладающий нужными именами и символами, может составить пентакль, который защитит его от любых потусторонних атак. Оставаясь внутри пентаграммы, заклинатель может смело призывать демонов явиться перед ним. Сам я освоил Пентакль Ключицы с четырьмя защищающими ангелами – Вехиэлем, Гашиэлем, Ваолом и Шоэлем. Потом мне пришла в голову мысль, что с помощью пентакля можно призывать демонов и тренироваться с ними, ибо в Ферраре я тратил столько времени на книги, что совсем забросил тренировочные бои.
Я глубоко убежден, что сами демоны бестелесны, поэтому используют для своего появления подобия умерших людей. В результате демонов часто ошибочно считают призраками, хотя на самом деле призраков не бывает, а бывают только демонические самозванцы, которые прикидываются, будто несут послания из другого мира, однако посланиям из ада не стоит доверять.
Типтофт вздыхает, вспоминая свой первый поединок в Риме с одним из таких «призраков»:
– Стояла летняя ночь, в теплом воздухе разливались ароматы айвы и олеандра. По дороге на тренировочный бой я проходил мимо разрушенного храма, где босоногие монахи торжественно служили вечерню, и я все еще слышал их пение, когда начал колдовать. Я решил нарисовать пентакль на гравии, недалеко от терм Диоклетиана, в месте уединенном, окруженном кипарисами и олеандрами. В Пентакле Ключицы я обозначил ходы мечника и поставил свечи в местах, где хорды касались наружной окружности. Через несколько мгновений из-за деревьев показалась фигура. Мой соперник назвался англичанином по имени Роберт Элфик, он был убит в драке в римской таверне несколько лет назад.
Устрашение является важной частью поединка, и псевдо-Элфик, рассчитывая меня напугать, явился мне с рассеченной окровавленной головой и завывал, точно банши. Но я рассмеялся и завыл в ответ, ибо знал, что в пентакле я в безопасности. Мы сражались более часа, и за это время призрак пропустил множество режущих и колющих ударов, а я оставался неуязвимым, продолжая двигаться вдоль поперечин меньшей окружности. Наконец я прогнал своего смертоносного напарника словами из заклинания экзорцистов. Я был доволен, поскольку отлично поупражнялся и развлекся, и скука, от которой я нередко страдаю, хотя бы в ту ночь меня не терзала. В последующие недели я часто пользовался Пентаклем Ключицы, и, к моему восторгу, для меня всякий раз находился партнер в тренировочном поединке, являющийся по первому зову. Временами это был Элфик, но иногда попадалась и другая шушера с кладбищ Рима. Как же я был счастлив тогда! Боже, вот бы снова вернуться в Рим, – компания демонов мне куда любезнее северян…
Рассказывая, Типтофт двигается по линиям на песке и делает выпады. До сих пор они с Энтони были на мрачном берегу вдвоем. Но вот Энтони указывает на темную фигуру, которая появилась из серого тумана вдали. Человек с мечом, похоже, спешит к ним, преодолевая яростные порывы внезапно поднявшегося ветра. Типтофт поспешно стирает ногой линии на песке, уничтожая пентакль, и уводит Энтони обратно в шатер.
Уже внутри Типтофт ворчит, что Энтони надо бы научиться читать в седле, поскольку необходимо использовать любую возможность для получения знаний. Еще Энтони следует освоить итальянский язык, чтобы прочесть Данте. Кроме того, Типтофт с восторгом отзывается о новой науке пунктуации. Косая черта, заключение в скобки групп слов, использование точки и двоеточия с целью обозначить дыхательные паузы – все это ускорит чтение и улучшит понимание прочитанного. Абзац в рукописи – еще одно великое новшество. Мир меняется прямо на глазах.
– Сердцем и душой я ратую за все новое и свежее! – объявляет Типтофт.
Энтони слушает его вполуха, ибо размышляет о встрече графа с мертвецами в Риме. Разумеется, это вымысел. Но зачем? В чем смысл такой фантастической сказки? Его хотят напугать?
Типтофт, указывая на сундуки, набитые книгами, хвастается, что это лишь небольшая часть его библиотеки. Он с нетерпением ждет возвращения в Лондон к остальным книгам и своим инструментам. Из последних он особенно ценит так называемую «дочь герцога Эксетера» – орудие пытки, разработанное Джоном Холландом, герцогом Эксетером. Этот человек несомненно был гением, и Типтофт пускается в подробное описание железной рамы, деревянных штифтов и запоров. Также он упоминает приспособления, которые применяет для раздавливания кистей рук.
– Я манипулирую этими орудиями, как другой играет на музыкальном инструменте. Тут быстро, а тут медленно. По-моему, требуется определенная чувствительность, чтобы извлечь из объекта пытки правильные звуки, и я всегда тщательно отслеживаю фальшивые ноты. Заключенным я советую не впадать в отчаяние, ибо, если подумать, весь мир – тюрьма, а я всего лишь показываю им выход. Какая надежда есть для нас в мире, кроме смерти?
– Христос нас спасет, – отвечает Энтони, но его слова, исполненные должного благочестия, повергают Типтофта в задумчивое молчание.
– Правда? – говорит наконец граф. – Он может нас спасти? Я полон страха и сомнений. Когда я совершал паломничество ко Гробу Господню в Иерусалиме, я видел человека, распятого турками. Рабская смерть. Гвозди через руки и ноги… не такое уж большое дело. Маловато боли. Неужели человечество было спасено Воплощением и Жертвенностью? Не верю я в искупительную силу Распятия, когда я способен причинить заключенным большее страдания, чем перенес Христос. А я способен. Бывают очень болезненные пытки… Я поклялся служить Богу, который потерпел неудачу.
Теперь Типтофт выглядит совсем несчастным. Он хлопает в ладоши, словно отгоняя злую мысль, затем поднимает тяжелый взгляд на Энтони:
– Я слышал, что после битвы в Вербное воскресенье вы на целых три дня освободились от смертного тела и земной боли. А на третий день воскресли, как Христос. Каково быть мертвым?
