Я прошел мимо углей у Зии в очаге. По соседству был загон, где жила пара пушистых зеленых травоядных размером с обычную кошку, они подскочили к решетке, чтобы посмотреть на меня. Мерл был специалистом-животноводом, и они стали его экспериментом по одомашниванию. Венди назвала их фиппокотами в честь придуманного ею в детстве зверька с розовым носом и загнутым хвостом, хотя мне казалось, что они больше походили не на кошек, а на кроликов. Со временем мы создадим четкую таксономию представителей местной биологии. Мы все решили, что самого важного назовем в честь Стивленда Барра – первого нашего погибшего. Я намеревался дать имя пшенице.
Гран вышел из лаборатории, дошел до Снеговика, сорвал плод и отправился обратно. Похоже, он работал всю ночь – что не удивительно. За педантичность его прозвали Граммом.
Я прибавил шаг, чтобы догнать его.
– Завтрак? – спросил я.
Даже при этом слабом свете было видно, как у Грана покраснели глаза.
– Те плоды, которые вчера ели женщины, оказались ядовитыми. Плоды Снеговика – нет. Кажется. Раньше не были. Буду проверять.
– Я помогу.
В лаборатории Рамона сгорбилась у компьютера, ее нежное лицо осунулось. На столе неподвижно лежал фиппокот. На боку у него был длинный разрез, красная кровь ярко выделялась на зеленом мехе. Я поспешно отвел взгляд. Древесный сок – пожалуйста, но не кровь. Хорошо хоть мертвых женщин уже унесли.
– Я скормил Флаффи западный плод, чтобы посмотреть симптомы, – сказал Гран. – Он просто заснул. Паралич. Он не страдал. Хоть это хорошо.
– Что это за яд?
– Проверяем, – ответила Рамона.
– Вы кожуру тоже проверили? – спросил я. – Не только сок? Надо проверить мякоть, кожуру, всё.
– Мы просто измельчили плод целиком, – сказал Гран. – Даже мелкие семечки.
– Могу приготовить образец от Снеговика. Отдохните.
Вместо отдыха Гран стал осматривать мертвого фиппокота. Я сосредоточил взгляд на плоде, а когда образец был готов, Рамона уже успела получить результат.
– Тут новый алкалоид. В том плоде, который ты проверял две недели назад, Октаво, его не было. Вот оба списка. – К ее голосу с мощным лондонским акцентом постепенно возвращалась присущая ей бодрость. – Есть мелкие отличия, но вот это – значительное.
Мы все знали, что алкалоиды часто бывают лекарственными или даже токсичными. Я передал ей образец и отправился за новыми плодами к восточным зарослям в слабых лучах рассвета и в окружении утреннего щебета и жужжания. Я обдумывал то, как могут различаться эти плоды.
– У Снеговика этого алкалоида не было, – сообщила она, когда я вернулся. Она переключилась на другой экран. – Посмотри на структуру. Немного похожа на стрихнин, да?
– Надо проверить количество сахара и органелл.
Я потянулся за микроскопом.
Работая максимально быстро, уже через час, когда солнце взошло и осветило комнату, мы разобрались в случившемся. Я понял, что это я во всем виноват – и мне пришлось прекратить работу, опасаясь уронить и сломать какой-нибудь важный прибор. Паула пришла как раз в тот момент, когда я пытался все объяснить.
– Плоды не просто созревают, – говорил я. – Они могут созреть и измениться со сменой времени года. Они могут стать более подходящими для определенного вида животных, которые станут эффективнее распространять их семена – а для других животных станут ядовитыми. Или, может быть, западные лианы и восточные – это разные виды. А может, почва разная.
– Может быть, – отозвался Гран. – Мы еще мало знаем.
Рамона кивнула. Они оба смертельно устали – и не поняли.
– Я ошибся, когда сказал, что плоды безопасны, – и это их убило, – не сдавался я. – Возможно, изменения в метаболизме азота вызвали избыток алкалоидов. Или это могло стать реакцией на паразитов или патогены. Или это фотоингибирование. А может, было нетипично сухо. Могли как-то измениться деревья, на которых они паразитируют.
Паула взяла меня за руку.
– Давай выйдем и поговорим.
В теплом солнечном свете она ласково посмотрела на меня:
– Это всегда удар, но мы же знали, что что-то может идти не так.
– Я их убил.
– Мы уже ели западные плоды, и все было в порядке. Ты не виноват.
– Мы устроили поля по моим рекомендациям. Там тоже может что-то пойти не так. И еще много людей могут погибнуть.
– Мы просто не станем есть западные плоды, пока не разберемся.
– Но что мы будем есть?
– Что-нибудь найдем. Я уверена, что ты делаешь все возможное.
Она взяла меня за обе руки и поцеловала.
* * *
Помимо поиска съедобных растений в мои обязанности входило описание и классификация растительности Мира.
На первый взгляд она была похожа на земную: деревья, лианы, травы и кустарники. Однако кустарники с синеватыми листьями, похожими на крылья бабочек, оказались какими-то сухопутными кораллами, трехсторонним симбионтом фотосинтезирующих водорослей и крошечных животных с каменными скелетами, в которых были заперты крылатые ящерки. Другие виды наземных кораллов ловили и пожирали мелких животных, и в какой-то момент кустовой коралл обнаружил, что содержать пленных выгоднее, чем охотиться.
Более внимательный взгляд говорил, что небо, хоть и синее, но тоже не земное. Зеленые ленты с пузырьками водорода плыли по воздуху и запутывались в верхушках деревьев – или, возможно, намеренно за них зацеплялись. Другие парящие растения напоминали воздушные шары с иглами кактуса.
У некоторых деревьев кора была из ацетилцеллюлозного пластика, отслаивающегося листами с бритвенно острой кромкой. Возможно, со временем мы сможем получать из нее вискозу или лак. Я постепенно находил плоды, семена, корневища, стебли и цветки, которые могли бы оказаться съедобными – что было весьма важно. Кроме того, как ботаник колонии я должен был разработать какую-то таксономию. Любой факт поможет нам в поисках своего места в этой экологии.
* * *
Незадолго до отлета с Земли мы репетировали прибытие. Мы якобы не знали, где оказались, но уже через несколько минут после того, как нас высадили из грузовиков на грунтовую дорогу в лесу, мы обо всем догадались.
Я заметил величественные белые сосны с длинными голубовато-зелеными иголками, американские лиственницы с шишками и осинообразные тополя, чьи плоские листья трещали на горячем ветру.
– Это север Соединенных Штатов, восточнее Миссисипи, – сказал я. – Будь это Канада, деревья были бы здоровее.
Мерл прислушался к крикам и песням птиц.
– Точно. Граклы и каролинские гаички. – Он пожал плечами. – Это не значит, что мы в Каролине. Они сильно сместились из-за жары.
Паула посмотрела на облака.
– Грозовые тучи. Надо озаботиться укрытием.
Постепенно мы определились точнее и поняли, что это Висконсин, еще до того, как наткнулись на пару индианок-меномини, собиравших лозу для корзин. Совет племени поддерживал наш проект и разрешил нам провести два месяца в лесу их резервации, пытаясь выживать, так что женщины извинялись за то, что нарушили наше уединение. Однако перед уходом они посоветовали нам мазать кожу золой с жиром, чтобы отгонять тучи комаров – этот совет пришелся очень кстати.
В остальном выживание трудностей не представляло: мы уже знали об окружающей среде очень многое. Олени, например, были съедобны. Эта репетиция только усилила нашу решимость: мы наблюдали катастрофическое состояние леса, несмотря на заботу меномини. Глобальное потепление превращало лес в прерию. Вокруг нас деревья умирали от жары, жажды и болезней, обрушивая всю экологию. Флора и фауна не просто мигрировали на север. Катастрофа шла одновременно слишком быстро и слишком медленно. На юго-западе Висконсина обожаемые Альдо Леопольдом «Песчаные округа» превращались в песчаные дюны, а многие виды животных прерии вымирали. Леса на северо-востоке Висконсина еще не успели превратиться в прерию, чтобы их принять, так что к тому времени, как леса наконец станут степью, не останется тех видов, которые смогут там поселиться.
Я познакомился с Ури в лесу меномини. Тогда его английский был еще хуже. Для нас обоих английский был вторым языком, однако колонии предстояло стать строго одноязычной. Мы были намерены избежать споров о языке, которые так отравляли значительную часть Земли.
– Конечно, я вызвался в армию, – сказал он. – Работал за еду. Как сейчас, но еда хуже.
Мы стояли по колено в болоте, собирая пыльцу рогоза, которую можно было использовать вместо муки для оладий. На самом деле все восемнадцатилетние в России обязаны были служить в армии. Он был снайпером.
Он наклонял верхушку рогоза и стучал по ней, а я держал ниже миску, чтобы ловить падающую желтую пыльцу.
– Винтовка не древность. Запас, чтобы применить, если хайтек забьют. И очень забавно. Мой отряд давал представления как цирк, даже с конями, и тогда я решил войти в этот проект, когда служба кончится. Видел слишком много мать-Россию в поездках и шоу. Ее насилуют. Невыносимо оставаться и смотреть.
Это можно было сказать про любой район Земли: экологическая катастрофа, которую нам всем хотелось бы исправить, – но можно было только попытаться начать жизнь заново где-то в другом месте.
– Интересно, останутся ли на Земле люди в тот момент, когда мы окажемся на Мире, – сказала Вера как-то вечером после ужина, когда мы занимались тем множеством дел, которые требовались для выживания.
Выживать оказалось труднее, чем мы ожидали, – но и радостнее.
– Жители этой планеты не достойны того, чтобы выжить, – заявил Брайен, мастеря рыболовные крючки из проволоки.
– Главное – мы можем учиться, – сказал Мерл. – Просто надо стараться. Неужели это так сложно?
Там всем не было и тридцати – и нас выбрали за умения и характер. Мерл, светловолосый техасец, получил минимум баллов тревожности и высокий результат по добродушию. Я был ответственный и собранный. Мы все были рады хоть какой-то надежде на будущее.
* * *
Мы очнулись, замерзшие и слабые, с атрофированными мышцами, сердцами и пищеварительной системой после 158 лет спячки в крошечном космическом корабле. Компьютер вывел нас на орбиту, отправил сообщение на Землю, после чего ввел нам лекарства внутривенно.
Спустя два часа я сидел в тесной каюте, пытаясь понемногу пить изотоник, когда наш астроном, Вера, влетела туда из модуля управления: ее курчавые черные волосы плыли за ней черным облаком.
– Мы не у той звезды!
Меня захлестнули тошнота и отчаяние.
Паула кормила с ложечки Брайена, у которого не было сил есть, – и вроде бы осталась спокойной, но рука у нее задрожала.
– Компьютер мог выбрать другую, если она лучше подходила, – сказала она.
– Так и есть! – подтвердила Вера. – Лучше. Масса кислорода и воды. И масса жизненных форм. Она живая и ждет нас. Мы дома!
Мы оказались у звезды HIP 30815f вместо HIP 30756, у планеты с далеко эволюционировавшей экологией и, как я сразу отметил, изобилием хлорофилла. Уровень углекислого газа был чуть выше земного, но не превышал опасных показателей. С Земли обе звезды были мелкими песчинками в созвездии Близнецов рядом с лодыжкой Кастора. Как и было запланировано, мы назвали планету Мир, поскольку прибыли, чтобы жить в мире.
Стивленд Барр не очнулся – он умер много лет назад из-за сбоя системы гибернации. Кришна Нарашима умерла на борту от пневмонии. У Хедике отказали почки, но он поправлялся благодаря выращенным клетками мозгового вещества.
Пробуждение было всего лишь началом. Два из шести посадочных модулей разбились. При первом крушении Террел сломал ключицу, а Розмари Ваукау раздавило грудную клетку. Второе, катастрофическое, убило двенадцать пассажиров и уничтожило незаменимое оборудование, включая пищевой синтезатор, – слишком тяжелый и объемный, чтобы брать в полет запасной.
Сила тяжести, на одну пятую больше земной, порождала ошибки. Когда я выходил из нашего посадочного модуля, у меня закружилась голова и я упал, к счастью, всего лишь вывихнув лодыжку, хотя во время спячки наши кости теряли кальций, становясь ломкими. Груди женщин и мошонки мужчин весили больше и ныли, сердца работали с повышенной нагрузкой.
У нас была сыпь от местного сумаха, вспухшие следы от укусов жукоящериц и диарея, пока мы не сумели искусственно стимулировать новые пищеварительные ферменты и наша кишечная флора не адаптировалась. Какой-то местный грибок вызывал заболевание гиалиновых мембран, коллапс легких. Это убило Луиджи Дини, второго ботаника, до того, как Рамона нашла фунгицид. Венди повредила ногу, ремонтируя трактор, в рану попала инфекция, и медикам пришлось ампутировать ей стопу. Будучи неизменно стойкой, она переименовала себя в Венди Полстопы.
И вот теперь Кэрри, Ниния и Зия умерли, отравившись плодами. У нас все еще оставалось достаточно народа, чтобы заселить планету: мы могли воспользоваться привезенным с собой запасом замороженных яйцеклеток и сперматозоидов. Генетический материал нам был не особенно нужен – но нужны были рабочие руки.
* * *
Сейчас, через месяц после прилета, необходимо было разобраться с тем, что происходит со снежными лианами. Я прошелся вдоль восточных зарослей позади строений нашей деревни. Игольчатые лианы сплетались между осинами, словно костяная колючая проволока. Я искал проход: прогалину от упавшего ствола или звериную тропу. Я убеждал себя, что не боюсь какой-то лианы, – только не я, я же ботаник! Я миновал один из сортиров – и спугнул фиппокота. Он умчался в заросли. Я нашел его узенькую тропку, встал на колени и рывком пробрался внутрь. Внутри я оказался как в клетке.
Узловатые белые корни лиан и серые корни деревьев покрывали землю – твердые, как камни у меня под ладонями и коленями. Лианы выгибались над проходом, касаясь моей головы. Воздух в зарослях был неподвижен и пах истощенной почвой. Я пополз медленно: пригнулся, чтобы не наколоться на шип, и перенес вес на колено, которое уже ныло от узла на корне. Шип скользнул по моим волосам – и впился в кожу головы. Он дернулся назад, поднимая меня на ноющие колени. Я потянулся к шипу, нащупал его – и его острый край вспорол мне пальцы. Шип в голове снова дернулся. Я с трудом сумел захватить его и попытался выдернуть. Колючки рвали мне скальп, мокрые от крови пальцы скользили. Наконец я стиснул зубы и потянул.
Я резко развернулся, проверяя, что впилось так сильно: белый шип в форме рыболовного крючка был измазан кровью. Он свисал с усика, закручивавшегося спиралью. Острый шипик, вот и все, такой же, как шипы на Земле, выросший на усике вроде тех, которые поднимали вьющуюся фасоль в саду у моей матери. Это – природные инструменты лианы. Их движения естественны и на Земле, и на Мире. Ничего личного – и ничего пугающего. Растения не нападают на ботаников. Я потянул за усик, проверяя его прочность. На него вполне можно было бы повесить мое мачете.
Вокруг меня расстилались лианы и деревья, на которых они паразитируют, – и больше ничего. Тихо и пусто: ни мха, ни папоротника, ни травы, ни конкурирующих растений. Лианы их уничтожили.
Я уже сомневался в том, что смогу выполнять эту работу. На Земле диплом ботаника позволил мне получить работу на промышленной ферме, где я наблюдал за генномодифицированной пшеницей. Четыре года я просматривал спутниковые снимки в околоинфракрасном диапазоне, выискивая темные пятна, признаки корневой пузырчатки, из-за которой растения вяли и из-за которой началась война, когда я был мальчишкой. Временами вокруг нас была только война: моя семья бежала, пытаясь скрыться от летающих камер – дронов, имитирующих птиц или насекомых. Дроны призывали более крупные вооруженные самолеты-роботы. Если они нас и не убили бы, мы все равно могли умереть от голода. Мы были просто фермерами, а не чьими-то врагами, но если бы выжили, то могли бы вступить во вражескую армию, так что мы должны были умереть.
Сейчас моим долгом было исследовать планету и помогать выживать людям – и я вновь испугался. Может, на другой планете – той, куда мы исходно направлялись, – нам было бы лучше. Здесь я стоял на коленях в зарослях растения, которое совершенно не походило на послушную одомашненную пшеницу.
Вот только я – единственный ботаник колонии. У меня важные задачи, и я должен их решать, несмотря на свои страхи.
Краем глаза я заметил какое-то движение. Я увидел мох: зеленое пятно в изгибе толстого корня. Он снова пошевелился. Это оказался фиппокот. Я стал высматривать новые изгибы. Из них получались идеальные домики для фиппокотов. Земля была усыпана экскрементами фиппокотов – черными изюминами, постепенно растворяющимися в песчаной почве. Возможно, это был симбиоз, когда две жизненные формы помогают друг другу: снежные лианы предоставляли жилище, а фиппокоты – удобрение, как бромелии и муравьи на Земле. Однако это не объясняло, почему западные лианы внезапно стали давать плоды, способные убить фиппокота.
Мне нужны были образцы. С помощью перочинного ножа и пластиковых пакетов для образцов, которые я тщательно вычищал, чтобы многократно использовать, я набрал кусочки лианы, осины, плодов, почвы, экскрементов фиппокотов, опавших листьев и коры, а потом очень осторожно выполз обратно на солнце.
Я взял образцы у Снеговика и у западных зарослей, которые поранили меня, как и восточная лиана. Я провел анализ образцов, и результаты прояснили кое-что – но не самое важное. Восточные заросли и Снеговик генетически были идентичны. Видимо, Снеговик был дочкой от побега или подземного корня. Западные заросли были тем же видом, но другой особью. Я не мог объяснить, почему они стали ядовитыми. Я не мог утверждать, что восточные плоды останутся безопасными. Я так ничего и не выяснил.
* * *
Ближе к вечеру мы похоронили Нинию, Кэрри и Зию там же, где и остальных, – на южном краю поселка, на участке рядом с восточными зарослями, где землю покрывал ковер цветущего дерна, словно в саду. Мы со слезами сняли слой ароматных желтых цветов, выкопали три ямы и опустили туда тела. Все бросили по горсти земли, а потом мы закопали могилы и вернули дерн на место. Хедике начал петь. Джилл лила воду на могилы, дрожащим голосом читая стихотворение про реки и океаны. Каждый поделился самым хорошим воспоминанием об этих женщинах.
Зия вырезала мемориальные доски с именами и числом дней с момента высадки. На этот раз Мерл положил на могилы простые камни.
– Без имен и дат, – проговорил он, стряхивая с рук землю.
– Нам нужен Мирный календарь, – сказала Вера. – И Мирные часы. – Она указала на Свет в западной части небосвода. – Он садится за три часа до Солнца, а восходит на три часа раньше него. Так можно измерять время.
Она указала на еще одно похожее на звезду светило, спутник размером с астероид, который мы назвали Чандрой.
– Ее орбита почти такая же, как у оборота Мира. Для определения времени она не подходит, может, только для времен года. А вот Галилей, – тут она указала на светило на северо-востоке, – подходит идеально. Он движется в обратную сторону, с запада на восток, так что его легко заметить. Он обращается два с половиной раза за сутки.
Паула прищурилась, глядя на небо.
– Спасибо. Это…
– Теперь он у нас есть, – перебила ее Вера, – наш собственный мир. Наши собственные часы, наше собственное небо, наше собственное время. Ради этого мы сюда и летели.
С этим напоминанием о наших надеждах мы вернулись к своим повседневным обязанностям по выживанию. Мирные сутки длились примерно двадцать земных часов, а год на Мире составлял примерно 490 земных дней. Год казался огромным отрезком времени.
