– Мы такого не делаем.
– Что это? Дай подержать.
– Какая красота!
Алеша взвыл по-львиному.
– Что-то… кто-то это сделал, – выпалила я. – Мы не одни. Ни здесь, на Мире, ни во Вселенной.
Мы несколько мгновений смотрели на шар.
– Тут есть разумная жизнь кроме нас, – сказала я. – Где-то поблизости.
– Поблизости, – повторил Алеша, щурясь.
Он не всегда быстро соображал.
– Насколько он старый? – спросил Джулиан.
– Износ должен что-то показать, – отозвался Даниэль. Он взял шар и медленно покрутил его в руках. – Не особо старый. То есть ему не тысячи лет.
– Значит, они еще живы, – сказала я.
Даниэль вернул его мне, и я на мгновение удивилась, почувствовав, что он мокрый: я совсем забыла, что мы стоим под дождем. Я вымокла, дождь лил на шар у меня в руке, и по нашим лицам стекала вода, но меня это не волновало. Мы на Мире не одни!
– Для чего он? – спросил Алеша.
– Может, это приглашение, – предположила я. – Нам надо их найти.
Джулиан улыбнулся:
– Скоро.
Когда мы вернулись в поселок, они с Алешей понесли льва на разделку, Даниэль отправился докладываться рыбакам, а я пошла прямо домой, где должна была находиться Вера. Как только я открыла дверь, меня окатила волна вони. Я понимала, что мне не следует спускаться в подвал и все заливать текущей с меня водой, так что надо попросить кого-то, чтобы ее позвали наверх.
Она поднялась по лестнице, тяжело дыша, обеспокоенная.
– Есть проблемы? Мы остались без лодок?
– Нет, они в порядке, но…
– Без полей?
– Ну, их затопило, и ущерб есть, и у зданий тоже, но…
Она тряхнула головой, закрыла глаза и вздохнула:
– Тяжело. Так тяжело!
– Я вот что нашла. – Я протянула ей шар. Может, это поднимет ей настроение. Она открыла глаза и недоуменно на него уставилась. – По-моему, его сделали какие-то другие разумные, – сказала я. – Он был у озера.
Сзади к ней подошел Террел. Он был родитель и металлург, так что я добавила:
– Вокруг него золото. Надо искать тех, кто его сделал.
Он был высокий и иссохший, словно осина с паразитом, так что, когда он потеснил Веру, ей пришлось задирать голову, чтобы обменяться с ним взглядом. Им было интересно, так что я вытащила несколько радужных прутьев.
– И вот это я тоже нашла.
Они замерли от удивления, но Вера сказала:
– Не до того сейчас. Дел слишком много. – Она взяла у меня шар. – Я внесу это в повестку дня следующего собрания.
Но следующее собрание Содружества будет только через четыре дня. Четыре!
Тем не менее люди узнали про шар и захотели на него посмотреть уже вечером, когда мы ужинали в темном погребе.
Рамона сказала:
– Похож на елочную игрушку.
Она запела какую-то рождественскую песню, но Брайен – еще один родитель – пожаловался, что Рождество – это кошмар.
– Спорят о прошлом, – фыркнула Розмари, ребенок чуть старше меня.
А Брайен это услышал и отругал ее за неуважение к родителям. Я читала про Рождество, и мне запомнилось слово «легкомыслие», и легкомыслие казалось интересным. И маловероятным на Мире.
Прежде всего – выживание. Требовалось многое отремонтировать и заново посадить, но это требовалось всегда.
– Неужели это действительно лучше, чем Земля? – как-то прошептала Николетта, когда мы были еще маленькими, а родителей рядом не было.
Сейчас она работала на месте моей матери, выбирая детали от отказавших радиоустановок для ремонта медицинского томографа, а если оставались лишние детали – то на обслуживание пропольщиков. Машины выполняли элементарные работы, чтобы у нас оставалось время ухаживать за больными родителями, или готовиться к очередному урагану, или заготавливать какие-то продукты на зиму.
Николетта родила уже троих детей, и двое выжили. В детстве мы закручивали ее вьющиеся волосы в локоны. Сейчас у нее не было времени на возню с волосами. И порой она плакала без всякой причины.
Даниэль рыбачил, но во время сильной засухи в озере не осталось кислорода, и вся рыба сдохла. Мой брат пытался обогатить почву на полях и жаловался, что снежные лианы забирают питательные вещества, едва он успевает их вносить, однако снежные лианы кормили всех при неурожае или когда посевы выбивало дождем.
Порой Октаво устремлял взгляд в никуда и ворчал:
– Параметры. Здесь фиппокоты. Ури, пошли на прополку.
Ури умер десять лет назад. Октаво был болен и должен был вскоре тоже умереть. Мне будет его не хватать: он всегда был со мной терпелив.
Я сидела на площади и плела основу под временную крышу, когда ко мне прихромал Октаво и попросил образец радужного бамбука – так он его назвал.
– Для собрания, – пояснил он и зашелся лающим кашлем. – Нечто требует объяснения.
Он знал растения лучше всех, и мне стало интересно, что именно требуется объяснить.
Вот только в день собрания к вечеру пришли грозы, и ни одно здание не могло вместить всех жителей сразу, хоть нас и было всего шестьдесят два человека. На моем доме крыша с черепицей из пластиковой коры держалась почти без протечек, так что кое-кто меня с этим поздравил – но не Вера. Она все еще доказывала, что она – модератор, и переназначала нам комнаты, потому что много помещений были повреждены во время сильного урагана, хоть мы уже и сами переселились без ее помощи, и никто не жаловался.
Я ушла в чулан – мою новую комнату, – где была только койка и коробка, вмещавшая все мое имущество. Я была так зла, что чуть не плакала. Мне уже тогда следовало знать то, что я поняла позже, – что мы все равно не проголосовали бы за поиски изготовителей того стекла. Родители проголосовали бы против, а дети – так, как проголосовали их родители, и даже внуки последовали бы за родителями своих родителей. Дети самостоятельно не мыслили. Мы делали то, что нам говорили, потому что нас убедили: на самом деле мы недостаточно хорошо понимаем, что к чему, и не можем сами принимать решения. Именно это нам постоянно повторяли – и разве мы могли с этим спорить? Нам полагалось радоваться тому, что мы точно такие же, как родители, а совместная гармоничная деятельность ставилась выше самостоятельного мышления. Мы все еще считались детьми, хотя большинству из нас было от двадцати до тридцати.
А что будет, когда все родители умрут?
Октаво подошел поговорить со мной на следующий день, когда я работала в углу площади рядом со Снеговиком – большой старой снежной лианой. Я плела корзину для сбора речных личинок: широкую открытую корзину с мягко закрепленными боковыми прутьями. Ей полагалось быть мягкой и гибкой, потому что личинки легко лопаются. Я думала про собрание, которое нам следовало бы созвать. Почему Веру не интересует нечто столь значимое, как соседство с другим разумным видом, и ей так важна такая мелочь, как кто будет спать на восходной стороне дома?
Работая, я слышала ее смех. Она сидела с еще несколькими родителями в дальней части площади, они чистили трилобитов, что было вонючим занятием, и потому они устроились как можно дальше от домов и обеденного места. Слов я не слышала, только смех. Она всегда усердно трудилась, и родителям и кое-кому из детей нравилось ее руководство, и мне по-прежнему хотелось хорошо к ней относиться, но мне не давали покоя сомнения.
Тяжело дыша, Октаво устроился на скамье. Я вытащила немного мотков кои и закрепила ребра сначала с одной стороны кольца, а потом с другой. У Октаво была непереносимость некоторых грибных спор, так что ему уже три раза выращивали новые легкие, но с каждым разом они работали все хуже. Та же проблема убивала и моего отца, Мерла, но стая наземных орлов добралась до него первой. Наши охотники потом выследили эту стаю – последнюю, которая нас донимала, – и мы украсили папину могилу букетом шипастых орлиных перьев.
– Сейчас хорошо бы пошла кола, – сказал наконец Октаво. Кола была каким-то земным напитком. – Знаешь, плоды снежной лианы очень похожи на тот стеклянный шар: когда они незрелые, то их поверхность такая же граненая.
Я оторвалась от работы.
– А это важно?
Он вытащил прут радужного бамбука, который я ему передала.
– Мир на миллиард лет старше Земли. У него было больше времени на эволюцию.
Я закончила переплетать ряд и хотела уже начать следующий, но передумала и взяла кои позеленее, чтобы корзинка получилась полосатой.
– Нам надо найти тот народ, который сделал такой шар.
– Это может быть непросто, девочка. Разумов два. Шар понятен, а вот бамбук… Он относится к семейству снежной лианы. Мы отправили фиппольвов пастись на западной лиане, и восточная ликовала. Наша надежная госпожа…
Он снова замолчал, чтобы отдышаться, и посмотрел вдаль. Я продолжала плетение, не понимая, с чего он снова начал сетовать на снежные лианы.
– Этот бамбук, – сказал он, – несет на себе изображение радуги, а не преломляет свет, как поверхность пузыря. Радугу создают хромопласты. Растения способны видеть. Они тянутся к свету и наблюдают за углом его падения, чтобы определять время года. Они распознают цвета. Это растение создало цвета на своей коре, чтобы что-то продемонстрировать. Это сигнал… что это растение разумно. Оно способно интерпретировать зрительный спектр и управлять своими реакциями.
– Так оно хочет нас привлечь? То есть – привлечь разумные существа?
– Нет. Сигнал опасности. Как шипы. Кто знает, о чем может думать растение? Я… сомневаюсь, что они испытывают нежные чувства к животным. Мы… удобны.
– Но стеклянный шар красив. Ты говоришь – это плод, но тогда его должно давать дружественное растение, иначе стекловары не стали бы делать такую красивую его копию. Может, его дает радужный бамбук, раз он похож на плод снежной лианы. Надо его найти.
Октаво все так же смотрел на дальнюю часть площади. Вера начала вставать. Он повернулся ко мне:
– Снежные лианы не особенно умны – меньше, чем даже волк. Да, ты ведь не видела волков или даже собак… А вот этот радужный бамбук… Животных можно предсказать, а растения – нет. Они никогда не мыслят так, как это делаем мы. Он может быть недружественным.
– Если снежная лиана способна решить кормить нас плодами, тогда радужный бамбук тоже мог бы дать нам плоды. Нам всегда нужна еда, а более умное растение смогло бы понять, как много мы можем для него делать в обмен на еду.
– Вот именно: растениям всегда что-то нужно. – Он посмотрел на Веру: она шла к нам. – А вот эта бечева кои… Скажи, ты заметила разницу в волокнах разного цвета?
Я нахмурилась. Почему он об этом спрашивает? Но чтобы быть вежливой, я взяла образцы всех цветов и помяла их.
– Нет. Думаю, более зеленые просто моложе.
Вера подошла к нам и остановилась.
Октаво посмотрел на нее.
– Мы обсуждали кои. У них может быть много способов применения, как у льна… По-моему, мы слишком сосредоточились на источниках пищи.
– Нам постоянно нужна пища, – отозвалась она.
Они какое-то время молчали, и раз это не выглядело так, будто я их не прервала, то сказала:
– Я все думаю про стекло и радужный бамбук. Когда мы сможем их обсудить на собрании?
– Не скоро, – ответила она. – Мы все еще не справились с последствиями урагана.
Я постаралась не показать своего разочарования, но она все равно смотрела не на меня, а на мою корзину. Полоска хорошо смотрелась.
– Это – естественная вариация волокон кои, – пробормотала я.
– Рационально, – бросила она и заковыляла прочь.
– Мы никогда не будем это обсуждать! – возмутилась я. – Паула была не такая.
Октаво никогда не ругался, когда мы, дети, жаловались.
– У Паулы была… подготовка. – Он посмотрел на ветку. – Не наша планета, не наша ниша.
– У разумных существ ниши нет.
Я где-то это вычитала.
Октаво покачал головой. Ему растения никогда не нравились, хоть он и был ботаником, и спорить с ним было бесполезно.
Он велел мне помочь ему подняться и ушел в лабораторию.
Я продолжала плести корзину, пытаясь вообразить растения, которые были бы такими же умными, как мы. Какие бы отношения они с нами установили? Наверное, не такие, какие обычно бывают у растений с жукоящерицами или фиппокотами. А из радужного бамбука я смогу сделать красивые вещи. Зачем же ждать? Я взяла несколько запасенных прутьев, размочила их, и когда закончила корзину для личинок, то взяла один прут, сделала две петли, а потом пропустила конец в эти петли. Красочный браслет – целая минута потрачена на украшение. Я сделала семь штук и положила их на солнце сохнуть вместе с корзиной.
Я отдала воду для вымачивания Снеговику, убрала все свои вещи, помогла устроить навес для ростков латука и отнесла корзину Розмари с Даниэлем. Я вернулась к браслетам, надела один из них, а остальные отдала Джулиану, Алеше, маме, Николетте, Синтии и Энее.
Вера увидела их за вечерней трапезой на площади: суп из птицы-боксера и тюльпанный салат. Продуктов было немного из-за грозы, но мы в достаточно хорошем настроении сидели по обе стороны выставленных в длинную линию столов. Вечер выдался неплохой, хотя родители кутались: они вечно мерзли, когда нам было жарко. Летучие мыши пикировали и пели, а воздушные кактусы на веревках не позволяли им красть еду. Внуки, беременные и больные ели вволю. Мне досталось много салата, миска супа и кусочек мяса. Джулиан получил только бульон из птиц, которых он добыл. Внуки были настроены похихикать.
Тут Вера хмуро посмотрела на браслеты.
– Этому здесь не место, – заявила она. – Мы не можем тратить время зря.
– О, ты, наверное, захочешь срезать резьбу с моей трости! – сказала мама. – Не все обязательно должно быть только полезным, так ведь?
Это вызвало новые бесконечные споры из-за цветника: мнение высказывали только родители, детям полагалось слушать и учиться. Террел считал, что нам надо искать металлы, а не красивые цветочки.
Брайен устроил спектакль, вставая, чтобы высказаться, несмотря на одеревеневшие суставы, как будто мы у него в долгу из-за его хронического бурсита и обвисшей кожи со шрамами от удаленных раковых опухолей. Он пожелал потребовать деторождения «в гармонии с благополучием и интересами Содружества в целом», как говорится в Конституции. Родители любили цитировать Конституцию и опасались, что если мы не будем ей следовать, то нас будет ждать катастрофа, но ведь в Конституции говорилось и о красоте, и о равенстве. Родители цитировали только то, что им хотелось.
