Ночь еще не наступила, это точно. Дневная звезда до сих пор целовала горизонт, и тьма пока не опустилась на колени. Смертные, делившие с ним огромную кровать с балдахином, были мирными, как трупы, и тоже почти не шевелились, если не считать легкого движения руки красавчика, лежавшей у него на животе, и плавного ритма дыхания горничной, спавшей у него на груди. И он не чувствовал ни голода в этой отягощенной телами постели, ни холода среди такого спелого очарования. Так что же тогда вырвало его из сна?
Днем ему не снились сны – его сородичи по крови никогда не видели снов. Но все же он понимал, что отдых не принес ему облегчения, а хрупкий дневной свет – отдыха, и теперь, полностью выйдя из смертельной тьмы сна, он сразу все вспомнил.
Жан-Франсуа понял, что его разбудило. Это была боль.
Он вспомнил руку, протянувшуюся к его шее, пока в голове у него трупными мухами танцевали образы. Вспомнил твердые, как железо, пальцы, погрузившиеся в пепел его горла. Окрашенные вином клыки, обнажившиеся в рыке. Серые, как грозовые тучи, глаза, полные ненависти, когда Жан-Франсуа с грохотом впечатали в стену и от кожи у него повалил красный дым.
«Я ж говорил, что ты у меня, сука, еще покричишь».
Через несколько мгновений ему бы пришел конец. Он знал это. Если бы не Мелина со своим кинжалом из сребростали…
Страшно представить.
После всего, что ты видел и делал.
Представить себя умирающим прямо там, в грязной камере.
Лежа в темноте, Жан-Франсуа поглаживал себя по горлу, саднившему после нападения Габриэля де Леона. Представив эти серые безжалостные глаза, подернутые красной дымкой, мертвый юноша почувствовал, как сжались его челюсти. И на мгновение – всего на один смертный вздох – маркиз испытал ощущение, которое, как он думал, было предано праху десятилетий.
«Никто так не боится смерти, как твари, живущие вечно».
Его движение потревожило девушку, лежавшую рядом, и она вздохнула, прежде чем снова погрузиться в сон. Уроженка Зюдхейма, она была прелестным цветком, с мягкими темными кудрями и темно-оливковой кожей. Щупловата на его вкус, но в эти ночи все они были такими, и на несколько лет старше Жан-Франсуа, когда он получил Дар. Зато кожа теплая, а прикосновения – ох, какие умелые. Всякий раз, когда она смотрела на него, ее темно-зеленые глаза набухали голодом, что удивительно контрастировало с ее образом инженю.
Она служила в его борделе уже почти четыре месяца. Распутная и податливая. На мгновение Жан-Франсуа захотелось вспомнить, как ее зовут.
Его глаза заскользили по ее обнаженному телу: сочная линия артерии на внутренней стороне бедра, восхитительный узор вен на запястьях и выше, вплоть до острого лезвия ее челюсти. Он смотрел, как мягко бьется пульс у нее на шее – завораживающе тихо и спокойно во сне. Внутри у него зашевелилась жажда – его ненавистный возлюбленный, его любимый враг, – и Жан-Франсуа снова представил Габриэля де Леона, лицо угодника-среброносца нависло всего в нескольких дюймах от лица.
Его пальцы погружаются глубже.
Его губы достаточно близко, чтобы поцеловать.
«Покричи для меня, пиявка».
Историк оперся на локоть, золотистые кудри рассыпались по щекам. Юный красавчик у него за спиной вздохнул, возражая, шаря рукой по холодным простыням. Жан-Франсуа полагал, что этот красавчик с волосами цвета воронова крыла и кремовой кожей – нордлундец. Лет ему было около двадцати. Историк получил его в подарок от виконтессы Николетты, племянницы по крови, несколько недель назад в качестве взятки в обмен на доброе слово, которое он должен шепнуть на ухо императрице. И хотя Жан-Франсуа ненавидел Николетту, как яд, подарок все же принял. Красавчик был поджарым, словно чистокровная лошадь, а на запястьях, горле и в нижней части тела виднелись следы острых, точно иглы, зубов.
Его имя определенно начинается с буквы Д…
Жан-Франсуа провел мраморными кончиками пальцев по коже девушки, нежной, словно первое дыхание весны. Шоколадные глаза полуприкрылись в предвкушении, как только отреагировало ее тело – так красноречиво, когда один острый как бритва ноготь задел следы укусов у нее на горле. Чудовище наклонилось, язык быстро обвел набухший сосок, и дыхание горничной участилось, она задрожала и теперь полностью проснулась. Тепло крови, которую он выпил перед тем, как все они погрузились в сон, исчезло – его губы, наверное, были прохладными, словно тающий лед. И все же она застонала, когда он втянул сосок глубже в рот, прикусывая сильнее, но недостаточно сильно. И пока он раздвигал ей бедра, она осмелилась провести рукой по его золотистым волосам.
– Хозяин… – выдохнула она.
Красавчик тоже проснулся, разбуженный вздохами горничной.
– Хозяин, – выдохнул он.
Девушка нежно целовала его шею, все ближе к ранам, оставленным де Леоном. Жан-Франсуа схватил ее за локоны, и она резко вдохнула, когда он оттащил ее назад. Пульс у нее теперь стучал боевым барабаном, и Жан-Франсуа поцеловал ее, крепко, сильно, так что его клыки рассекли ей губу, и на их танцующие языки пролилось несколько капель ярко-рубинового огня.
Затем жажда усилилась, и ему удалось укротить ее лишь на мгновение. Но маркиз был существом, которое наслаждалось охотой так же, как и убийством, поэтому он прервал кровавый поцелуй и направил горничную к твердому, как скала, красавчику у него за спиной.
Она сразу все поняла и приоткрыла губы, когда нордлундец встал на колени, чтобы встретить ее. Он застонал, когда она взяла его в рот, пульс под гладкой теплой кожей участился. Маркиз некоторое время наблюдал, как пара раскачивается, а свет и тени играют на их телах. Запах, витающий в воздухе, подсказал Жан-Франсуа, что горничная уже стала влажной и теплой, как летний дождь. Он слегка коснулся пальцами ее киски, и она задрожала от вожделения, поджимая пальцы ног, сильнее прижимаясь к его руке, желая его, умоляя…
– Пока нет, любовь моя, – прошептал он, вызвав стон протеста. – Пока нет.
Жан-Франсуа поднялся, встал позади затаившего дыхание красавчика. Смахнув длинные черные локоны с шеи юноши, маркиз почувствовал, как тот дрожит: теперь у него за спиной стоял хищник, царапая острыми когтями кожу. И, глядя поверх вздымающегося живота своей жертвы на девушку, он низким голосом прорычал жесткий приказ:
– Пусть он кончит.
Девушка застонала, глядя ему в глаза: жрица, потерявшаяся в поклонении. Красавчик дернулся, вцепившись в локоны служанки, когда клыки монстра коснулись его кожи. Жан-Франсуа все еще чувствовал пальцы угодника-среброносца у себя на горле.
– Покричи для меня, – прошептал он.
Красавчик так и сделал, запустив одну руку в волосы маркиза. Девушка погружала его к себе в горло все глубже, глубже, и когда Жан-Франсуа почувствовал его – этот пульсирующий, стремительный жар, изливающийся из чресел красавчика в ее ждущий рот, – он прокусил ему кожу, преодолев ее краткое, опьяняющее сопротивление…
И тогда все вокруг исчезло. Не было никакого дрожащего тела в его объятиях. Никакого крика страсти, эхом отражающегося от стен. Была только кровь, воспламененная каждой частичкой пыла красавчика: эликсир жизни и вплетенной в нее похоти, возносящий его все выше в бескрайние небеса.
Он жив.
Жан-Франсуа пил так же жадно, как и девушка, желая еще и еще, больше и больше, только бы утолить жажду полностью. В те ночи, когда дневная звезда еще светила ярко, он бы так и сделал. Однако овцы теперь слишком редки, а их жизни слишком дороги, чтобы так быстро расправляться с ними, поэтому острым ногтем он порезал себе большой палец и прижал его к губам красавца. Смертный потрясенно выдохнул, приник к ране, присасываясь. Все еще одной рукой вцепившись в кудри горничной, он жадно глотал, покачивая бедрами: идеальное причастие – тебя поглощают, и поглощаешь. И весь мир вокруг купался в…
– Хозяин?
Голос прозвучал у двери спальни, и затем последовал резкий стук. Жан-Франсуа узнал духи по неземному аромату крови.
– Мелина, – вздохнул он, и изо рта у него закапала красная кровь. – Входи.
Дверь его будуара открылась, впустив эхо стали и камня и приглушенный шепот слуг в коридорах наверху. Замок уже просыпался: в воздухе повисла дюжина слабых нот запаха крови, когда домоправительница уверенным шагом вошла в комнату.
Мелина надела корсет из китового уса и великолепное платье из черного бархатистого дамаста, лишь слегка потертое временем. Шею украшало кружевное колье, длинные рыжие волосы были заплетены в тонкие косички, с полдюжины которых искусно прикрывали глаза, словно тонкие цепочки. На вид она была дамой лет тридцати, хотя на самом деле ей было около пятидесяти: неустанное течение времени замедлялось кровью, которую она каждую неделю пила из его вен. Она стояла в дверном проеме, высокая и статная, окидывая ледяным взглядом его не успевший завершиться пир.
Красавчик лежал на спине, обессиленный, бледный, но все еще твердый как сталь. При виде Мелины настроение девушки упало, и она натянула простыни на свое обнаженное тело, опустив взгляд.
– В чем дело, Мелина?
Домоправительница сделала реверанс.
– Вас желает видеть императрица, хозяин.
Историк накинул на плечи халат. Ткань была выцветшей и тонкой и по краям уже немного пообтрепалась – в стране, где ничего не растет, новый шелк не достать. Жан-Франсуа провел кончиками пальцев по химическому шару, наполнив роскошную спальню светом. Вдоль стен тянулись вверх дубовые стеллажи, до краев заполненные историями, которые так очаровывали его. На письменном столе были разбросаны палочки для рисования углем, искусные наброски животных, архитектуры, обнаженных тел. Жан-Франсуа насыпал немного измельченного картофельного рулета в стеклянный террариум, улыбнувшись, когда из маленького деревянного замка выскочили пять черных мышей. Его фамильяры[2 - Фамильяр (англ. familiar, франц. familier) – волшебный дух, который, согласно средневековым западноевропейским поверьям, служил ведьмам и колдунам. Традиционно принимал облик животного.] принялись за еду: Клаудия, как всегда, огрызнулась на Дэвида, а Марсель пискнул, призывая к миру.
Жан-Франсуа взглянул на свою домоправительницу.
– Заседание у нас назначено на pri?di, разве нет?
– Прошу прощения, хозяин. Но Ее Темность требует вашего присутствия сейчас.
Историк моргнул и напрягся. Мелина все еще сидела в реверансе: совершенно неподвижная, прекрасно обученная. Но он уловил диссонанс в ее тоне, напряжение в плечах. Подойдя к ней, тихо шурша шелком, он коснулся ее щеки.
– Говори, голубушка.
– Прибыл гонец от леди Кестрел, хозяин.
– …Железная дева приняла приглашение Ее Темности, – осознал маркиз.
Мелина кивнула.
– Как и лорд Кариим, хозяин. Сегодня поздним утром прибыл посланник с новостями о намерении Паука присутствовать на Соборе нашей императрицы.
– Приоры крови Восс и Илон? – выдохнул он в недоумении. – Едут сюда?
Жан-Франсуа повернулся к кровати, и его голос прозвучал холодной сталью:
– Вон.
Девушка быстро села, напрягшись от страха. Натянув ночную сорочку, она заставила подняться на ноги и красавчика, положив его руку себе на плечо. Избегая холодного взгляда Мелины – она всегда была умницей, – служанка помогла партнеру по борделю добраться до двери. Но когда они проходили мимо, нордлундец встретился глазами с Жан-Франсуа, и его взгляд до сих пор горел безумием поцелуя.
Жан-Франсуа прижал коготь к липким губам красавчика и бросил колкий недвусмысленный взгляд на девушку. Никаких дополнительных предупреждений не понадобилось, и парочка быстро исчезла за дверью.
Мелина, ощетинившись, наблюдала за их исходом.
– Не нравятся они тебе, – пророкотал Жан-Франсуа.
Женщина опустила взгляд.
– Простите меня, хозяин. Они… недостойны вас.
– О, моя дорогая. – Жан-Франсуа погладил щеку Мелины, приподняв ее подбородок, чтобы она могла еще раз взглянуть на него. – Моя дорогая Мелина, зависть тебе не к лицу. Они всего лишь вино перед пиром. Ты же знаешь, что я доверяю только тебе? Только тебя обожаю?
Женщина осмелилась прижать его руку к своей щеке, осыпая костяшки его пальцев поцелуями.
– Oui, – прошептала она.
– Ты – кровь в моих венах, Мелина. Единственное, чего я боюсь, моя голубка, моя дорогая, так это мысли о вечности без тебя рядом со мной. Ты же знаешь это, не так ли?
– Oui, – выдохнула она, почти рыдая.
Жан-Франсуа улыбнулся, проведя пальцем по ее щеке. Он видел, как участился ее пульс, как вздымалась грудь, когда его рука коснулась колье у нее на шее. Затем он вонзил в нее острый коготь, прямо под подбородком, так сильно, что едва не порвал кожу.
– А теперь одень меня, – приказал он.
– Как угодно, – вздрогнув, прошептала Мелина.
II
Как однажды сказал бард Даннэл а Риаган: если человек ищет доказательства, что красота может родиться из злодейства, ему не нужно заглядывать дальше форта Суль-Аддир.
Городская крепость, построенная в замерзшем сердце гор Муат на востоке Зюдхейма, была свидетельством изобретательности, искусности и жестокости смертных. Говорили, что Эскандер IV, последний шан Зюдхейма, потратил жизни десяти тысяч рабов, чтобы построить этот форт. Темный железный камень, давший замку название – Черная Башня на местном языке, – добывали почти в тысяче миль отсюда, и маршрут, по которому его доставляли, остался в веках под названием Несейт Дха Саат – Дорога Безымянных Могил.
Суль-Аддир расположился на перевале Ястребиного Шпиля, охраняя рудники золотого стекла в Лашааме и Раа и огромный портовый город Ашеве. Эти сокровища теперь утратили свои блеск и величие, но Суль-Аддир остался, не тронутый рукой судьбы и зубами времени. Именно на этих замерзших вершинах воздвигла свой трон императрица Марго Честейн.
Жан-Франсуа шествовал по залам, и его шаги эхом отдавались от высоких потолков. Мелина обрядила его в самое лучшее – сюртук из белого бархата, мантию из светлых ястребиных перьев. На груди у него были вышиты две луны и два волка крови Честейн, а длинные волосы, которые так обожала его императрица, струились по плечам, как расплавленное золото. Мелина шла на три шага позади, как и подобало рабыне, тихо шурша темным дамастом платья.
По затененным залам скользили слуги и, едва завидев Жан-Франсуа, падали на колени. Животные-фамильяры – кошки, крысы и вороны – наблюдали за ним, ускользая, как только он приближался. Он также видел и других членов клана: медиумов и птенцов-новобранцев двора крови Марго, кланявшихся и приседавших в реверансе, когда он проходил мимо. Но на большинство из них маркиз почти не обращал внимания, устремив пристальный взгляд на окружающие его стены, на фронтоны, парящие над головой, словно небесные ветви.
Интерьеры замка были украшены самыми прекрасными фресками на свете, от которых дух захватывало. Великий мастер Джавион Са-Джудхаил тридцать лет трудился над их созданием. Говорили, что великий мастер не оторвался от своих дел, даже когда получил известие о рождении первенца. Джавион продолжал творить, даже когда зюдхеймский военачальник Хусру Лис начал свою злополучную кампанию по освобождению города от власти Августина, даже когда армии императора и будущего шана бились на зубчатых стенах крепости. Даже когда его любимая жена Далия бросилась с самой высокой башни Суль-Аддира в знак протеста против его пренебрежения, великий мастер так и не нашел времени поприсутствовать на ее похоронах.
Жан-Франсуа восхищался страстью смертного. Но еще больше – тем, что он создал с ее помощью.
Красота, существовавшая до сих пор – спустя много лет после того, как ее создатель давно накормил червей.
Замок был построен в пять великолепных ярусов, и Джавион расписал стены каждого как ступень на пути к вознесению на небеса. Первый уровень посвящался царству природы и любимым детям Бога, людям. Второй был украшен притчами о святых, третий воздавал уважение Семерым Мученикам. Над ними летали ангелы небесного воинства – Элоиза, Мане, Рафаэль и даже старый дорогуша Габриэль, – расправляя белые, как у голубей, крылья вдоль высоких стен четвертого яруса Суль-Аддира.
Жан-Франсуа поднимался и поднимался, Мелина тихо дышала у него за спиной, когда они, наконец, взошли на самый высокий уровень замка. Здесь перед ними простирался величественный коридор, а на темных каменных плитах раскинулся кроваво-красный ковер. Стропила, похожие на огромную паутину из сверкающего золотого стекла, украшали великолепные люстры, с которых свисали густые тени сидящих на насестах летучих мышей. А на стенах, где Джавион Са-Джудхаил десятилетиями изображал свое почтение самому владыке небес, Богу-Вседержителю, теперь был только невыразительный черный камень.
Дело жизни великого мастера было полностью стерто, камень отшлифован, и теперь на стенах висели десятки картин в золотых рамах. Самые разные портреты одной и той же персоны, один за другим. Пройдя мимо закованных в сталь рабов-мечников, Жан-Франсуа достиг высоких дверей внутреннего святилища своей госпожи. Там он остановился, изучая портрет над входом.
Портрет той, что уничтожила небеса и вытеснила их власть на земле.
– Входи, – раздался приказ.
Рабы-мечники распахнули могучие двери, открыв проход в величественный зал. Мелина шагнула вперед и заговорила громким и ясным голосом:
– Маркиз Жан-Франсуа крови Честейн, историк Ее Темности Марго Честейн, первой и последней ее имени, Бессмертной Императрицы волков и людей.
В темноту протянулась дорога в виде темно-красного ковра, окруженная колоннами высотой с дерево. Маркиз почувствовал в зале прохладу, которая окончательно прогнала кровавые страсти, совсем недавно кипевшие в его постели. В зал он вошел один и двинулся по ковру, сложив руки, как кающийся грешник, под звонкое пение одинокого кастрата где-то в тени. С каждым шагом холод все сильнее давил на кожу вместе с наплывом темной невозможной силы.
Впереди раздалось низкое предупреждающее рычание. Маркиз тут же остановился и склонился в таком низком поклоне, что его прекрасные золотистые кудри коснулись пола.
– Моя императрица. Вы призвали меня к себе.
– Да, – последовал ответ, голос звучал насыщенно и глубоко.
– Ваше слово – мое евангелие, Ваша Темность.
– Тогда смотри на меня, маркиз. И молись.
Жан-Франсуа поднял взгляд. Ковер представлял собой реку крови, стекавшую с величественного трона, вокруг которого на помосте расположились четыре волка, черных и свирепых. Сбоку стоял на коленях паж в ливрее крови Честейн с поднятыми вверх ладонями и держал фолиант в кожаном переплете, почти такого же размера, как он сам. А за троном, высотой в двадцать футов, маячил еще один портрет Приорессы крови Честейн, старейшей из рода Пастырей, грозной властительницы всего клана.
Императрица Марго.
Это была не самая лучшая картина из тех, что написал Жан-Франсуа – а он написал все портреты в этом замке, – но этот портрет Ее Темности она любила сильнее прочих. Он изобразил Марго сидящей на золотом полумесяце, в красивом платье цвета оникса. У ее ног сидели два волка, и две луны целовали небо. По виду она была девой, но выглядела богиней – бледной, как выгоревшие на солнце кости ее врагов. Портрет копировали бесчисленное количество раз и отправляли в герцогства крови по всему Зюдхейму в напоминание о той, которой они поклялись в вечной верности. Императрица была печально известной затворницей, и этот портрет стал единственной версией, предложенной большей части ее подданных.
А под портретом сидела сама императрица.
По крайней мере, та версия, которую знал Жан-Франсуа.
И в реальности она совсем не походила на ту возвышающуюся над всеми и всем фигуру, которую он изобразил на холсте. На самом деле Марго была небольшого росточка – даже коротышка, как мог бы заметить глупец. Она не выглядела ни пышногрудой девой, ни идеальной белокурой красавицей. Когда Марго причастилась кровью и обратилась, она была далеко не молодой, а женщиной средних лет. Да и теперь, хотя она и казалась высеченной из белого мрамора и обладала черным величием, она все же носила на себе следы тяжело прожитой смертной жизни, недобрых лет, сохраненных в вечной истории ее плоти.
Но в этом-то и была прелесть для такого художника, как маркиз. И его путь к завоеванию благосклонности Марго. Потому что вокруг не было ни зеркала, ни стекла, ни лужи с залитой лунным светом водой, которые могли бы отразить реальный образ вампирши. Кроме того, прошло великое множество лет с тех пор, как императрица видела себя где-либо, кроме портретов, которыми ей льстил Жан-Франсуа.
