Алекса Гранд "Папа в подарок, или Шанс на новую жизнь"

Глава 8

Гордей

Ника уходит укладывать Соню спать, а я только сейчас проверяю отправленный в режим «вибро» телефон. Там куча пропущенных звонков и сообщений. Коллеги и друзья поздравляют и по традиции желают здоровья и семейного благополучия, шлют видосы, записывают пьяные голосовые и заваливают пестрыми картинками.

Кто-то пьет тропические коктейли на Бали. Кто-то греет бока в жаркой Доминикане. Кто-то тусит в нашем родном Сочи и профукивает целое состояние в казино на Красной Поляне.

А мне хорошо здесь. Вдали от цивилизации. В глуши, куда сегодня не доберется ни один автомобиль. И я намерен взять максимум от этой внезапной изоляции и хоть пару дней не контактировать ни с кем, кроме Вероники, Сони и разве что родителей.

– Привет, мамуль. С Новым годом!

Набираю маме, а она берет трубку после третьего гудка и, судя по затихающим голосам, удаляется от шумного застолья.

– С новым счастьем, сынок! Пусть у тебя в этом году все сложится. И на работе, и в семье. Может, внука нам, наконец, подаришь…

– Мам!

– Что?

– Передавай бате мои самые искренние поздравления. Как он?

– Веселится. Еще пару рюмок, и будет мучить любимую гитару Смирновых.

В красках представив картину, которую нарисовала мама, я прыскаю от смеха. Она же выдерживает небольшую паузу и переходит на взволнованный шепот.

– Сын, а это правда, что ты оставил Дилечку одну встречать праздник?

– Так получилось, мам. Друг застрял на трассе, пришлось ехать его вытаскивать.

– Надо же, как неудачно. У тебя все в порядке? Ты сейчас где?

– У вас на даче, тут недалеко был, когда началась метель. Не волнуйся, мамуль.

Я чувствую, как от беспардонного вранья горят уши, но лишь крепче стискиваю трубку и отчитываюсь маме, что с отоплением и электричеством все в порядке, а у «Димы» был полный багажник продуктов, и мы совершенно «точно не голодные».

– Люблю тебя. Возвращайся за стол.

Говорю совершенно искренне и отбиваю вызов. Не признаюсь в том, что на самом деле у нас гостит Ника, потому что у родителей на фамилию «Солнцевы» аллергия с тех самых пор, как испарился Серега.

И, если батя обещал открутить моему бывшему приятелю голову, если он вдруг вернется, то мама твердо верит, что Вероника причастна к исчезновению денег. Сколько бы я ни утверждал, что это не так.

Тряхнув головой, я швыряю мобильник в самый дальний угол дивана и ретируюсь на кухню, чтобы забрать остатки закусок и недопитую бутылку вина. Возвращаюсь в гостиную с добычей, расставляю все аккуратно на полу и сажусь на ковер, наблюдая за тем, как переливаются огни гирлянды на елке.

В комнате царит таинственный полумрак, и все видится волшебным, как в детстве.

Я знаю, что в таком состоянии, в каком Ника находится сейчас, она не сможет уснуть, поэтому просто терпеливо ее жду. Широко расставляю ноги, облокачиваясь на диван. Подкатываю рукава рубашки до локтя. И расстегиваю несколько верхних пуговиц.

А вскоре за спиной слышатся легкие едва различимые шаги, и я невольно оборачиваюсь, впечатываясь взглядом в изящный силуэт. Простое, но стильное платье превращает хорошо знакомую мне девчонку в самую настоящую принцессу из сказки.

Или это у меня сегодня такой настрой?

– Присоединяйся.

Зову я Нику, когда она нерешительно застывает в паре шагов от меня, и принимаюсь изучать ее заново. Густые каштановые локоны. Высокий лоб. Ровный маленький нос. Губы идеальной формы – не большие и не маленькие. Кокетливая ямочка на левой щеке. И пронзительные небесно-голубые глаза.

Красивая она. Очень. Хоть наверняка в этом сомневается после измены мужа. А я вот в толк не могу взять, как можно было променять ее на кого-то другого?

Нарекаю мысленно ее благоверного ослом и дебилом и, залипнув на точеный профиль, не сразу реагирую на Никино извинение.

– Еще раз прости, что сломала тебе все планы…

Подобрав под себя ноги, Вероника заламывает от волнения запястья, а мне хочется как следует встряхнуть ее за плечи и велеть, чтобы навсегда исключила из лексикона слово «прости». Но я ни делаю ни первого, ни второго.

С шумом выпустив воздух из легких, я осторожно, но требовательно обхватываю пальцами ее подбородок и заставляю повернуться ко мне.

– Ника, ты знаешь меня, как никто другой. Если бы я не хотел находиться рядом с тобой, я бы нашел тысячу и один способ, чтобы здесь не находиться.

Проговариваю все это четко и внятно по слогам, надеясь, что Ника усвоит, наконец, прописную истину и перестанет чувствовать себя виноватой, а сам тону в ее пронзительных омутах.

Аквамариновый водоворот затягивает меня все глубже и глубже. Тащит на самое дно. И на секунду мне даже кажется, что я не смогу выплыть. Тону в них, захлебываясь, и не хочу спасаться.

Не вырываясь из моего захвата, Солнцева что-то мне отвечает, но я не могу различить ни единого звука. Завороженно смотрю, как она облизывает приоткрытые губы, и непроизвольно сокращаю и без того крохотную дистанцию, разделяющую нас.

Мысленно я уже ее целую. Запутываюсь в шелковых волосах. Скольжу по хрупкой длинной шее и спускаюсь вдоль позвоночника. Выбиваю хриплые вздохи из ее вздымающейся груди. Помечаю территорию решительно и властно. После чего впиваюсь зубами в острую ключицу.

Но это все в воспаленной фантазии.

В реальности же я торможу в паре сантиметров от Никиного лица и жадно заглатываю кислород.

Ника только вчера столкнулась с предательством и как никогда нуждается в поддержке. Сейчас под влиянием момента она, скорее всего, откликнется на мою ласку, а потом будет жалеть. К тому же в Москве меня ждет невеста, я связан обязательствами.

Чем я буду лучше мужа-козла Солнцевой, если сейчас вопьюсь поцелуем в ее рот? Да ничем.

Осознание низости поступка, который я собирался совершить каких-то пару минут назад, обрушивается на меня гранитной плитой. Окатывает ушатом ледяной воды. И заставляет отодвинуться на безопасное расстояние.

Вдох. Выдох. Концентрация. Самоконтроль.

– Ты наверняка рассчитывал провести праздник с невестой. А вместо этого встречаешь Новый год со мной. Почему?

– Потому что в моем обществе ты нуждаешься куда больше, чем Диляра.

Заключаю резонно и тянусь к бутылке вина. Передаю Нике бокал и случайно касаюсь ее запястья, отчего разряд тока прошивает от макушки до самых ступней. Даже волоски на коже встают дыбом.

Плохо.

Списываю такую буйную реакцию на радость от встречи с близким человеком, которого очень давно не видел, и спешу заполнить образовавшуюся паузу.

– Как все это время жила? Расскажи.

– Ничего особенного. Дом – работа – Сонин детский сад и вокальная студия. Рутина.

– Она поет?

– И весьма неплохо. Думаю, что голос ей достался от бабушки. Та выступала в театре в молодости.

Воодушевившись, делится Ника и постепенно расслабляется. Пьет вино маленькими глотками и крутит бокал в ладонях. А я ничего не могу поделать и снова залипаю на ней.

Ни мерцающих теней на веках. Ни бронзатора на скулах. Только немного туши на пушистых ресницах. И меня прет от этой естественности. Может, я просто устал от пластиковых кукол, которых много везде. А может, с Солнцевой я возвращаюсь в безмятежную юность, где я был безбашенным пацаном без тормозов?

Улыбаюсь краешком губ собственным думкам и не замечаю, как пустеет бутылка. Приятное тепло разливается по венам. Терпкий цитрусовый вкус оседает на языке. Заканчивать этот уютный вечер, плавно перетекший в такую же волшебную ночь, не хочется.

К тому же, мягкий полумрак вкупе с хорошим алкоголем делает свое дело. Правильно или нет, я разворачиваюсь к Нике всем корпусом и готовлюсь задать вопрос, надеясь, что она выплеснет все, что накопилось, и избавится от болезненного нарыва.

– А муж твой? Не догадывалась, что изменяет?

– Нет, – замешкавшись на мгновение, Вероника отрицательно качает головой и принимается частить. – Он часто отлучался в командировки. Постоянно задерживался на работе. Но у него руководящая должность. Совещания, срывы поставок там всякие, форс-мажоры – это нормально. Все так живут.

– Все, – соглашаюсь и вспоминаю, как сам пахал года два назад. – Не так давно я тоже из офиса не вылезал. Заседания бесконечные, иски, суды по месту ответчика. Питер, Казань, Новосибирск. Это сейчас я отошел от дел и только контролирую контору, а раньше ты могла меня и не застать дома тридцать первого декабря. Как-то раз я уснул прямо на столе, заваленном грудой бумаг.

– Выспался хоть?

– Выспался. Только спина потом колом стояла три дня, и шея не поворачивалась.

Смеюсь, памятуя, как стебался батя при виде моей помятой физиономии. И Ника смеется вместе со мной. Но резко замолкает и возвращается к неоконченной теме.

– Ни разу, Гордей, ни разу я не наткнулась на чужую расческу или, не дай Бог, трусы, забытые у него в бардачке. Ни следов губной помады на рубашке. Ни царапин или засосов. Ни запаха женских духов. Ничего, что намекнуло бы о том, что у него кто-то есть. Понимаешь?

– Мужчины могут быть очень изворотливыми, если хотят скрыть интрижку.

Снова соглашаюсь с Никой и, повинуясь порыву, ставлю себя на место ее урода-супруга. Как бы я себя вел, если бы поцеловал Солнцеву пару часов назад? Вывалил бы все Диляре с порога? Или долго ходил бы вокруг да около?

В одном я уверен на сто процентов. Молчать бы я точно не стал. Не в моем это характере.

– И Вика себя ничем не выдала. Ни жестом, ни взглядом. Часто бывала у нас в гостях. Не пропускала ни одного моего дня рождения. Всегда с дорогущим подарком. Часы из последней коллекции. Элитный парфюм. Букет громадный. Стильная, неприступная и абсолютно незаинтересованная в Вадиме.

С моей легкой руки Ника продолжает анализировать детали, которые могли бы натолкнуть ее на неприятное открытие. А мне вдруг до нестерпимого жжения за грудиной хочется прояснить один момент.

– А если вдруг твой Белов переобуется? Раскается и приползет на коленях. Вернешься к нему? Сможешь его простить?

Хрипловатые фразы, пропитанные неприятием, падают к ногам Ники увесистыми булыжниками и сопровождаются моим шумным сопением и ее гробовым молчанием.

Тишина длится так долго, что мне начинает казаться, что я не получу ответа. Но Солнцева откашливается и отрицательно качает головой.

– Я не знаю, что может случиться, чтобы я его простила. Метеорит должен упасть на Землю или время должно повернуться вспять. И то не факт. Он ведь не звонит, не пишет и не ищет нас с Соней. Да он даже не раскаивается, Гордей! Это не разовая акция – это осознанный выпад.

Запальчиво выдает Вероника, а мне вдруг становится легче. Стальной обруч, стискивавший ребра, с треском лопается и распадается на части. Мне отчего-то приятно, что Ника высоко ценит себя и не собирается позволять втаптывать себя в грязь.

Мысленно похвалив ее, я вытаскиваю сложенное пополам письмо, которое мы с Соней писали Деду Морозу, и протягиваю его Нике.

– Дорогой Дедушка Мороз, подари мне, пожалуйста, папу и сделай маму счастливой.

Солнцева вслух читает выведенные моей рукой строки и громко всхлипывает. Ее глаза увлажняются, а грудь высоко вздымается. Она взволнована. Да и я растроган. Дети редко просят в подарок не какую-нибудь куклу или планшет…

– У тебя замечательная дочь, Ника. Я всегда мечтал о такой.

Признаюсь твердо и принимаюсь собирать посуду, чтобы не наговорить ничего лишнего. Ребенок – это больная тема, которую я не хочу развивать.

К счастью, Вероника и не собирается этого делать. Она помогает мне с бокалами и направляется в спальню. А я иду за ней следом, как привязанный. Провожаю ее, как долбанный рыцарь, и оставляю целомудренный поцелуй на ее щеке.

Никаких намеков на страсть или на продолжение ночи. Нам обоим это не нужно.

Хвалю себя за недюжинную выдержку и отправляюсь в другую комнату. Сплю, на удивление, крепко, не вижу никаких сновидений, а наутро обнаруживаю Нику у плиты.

С пучком, к которому я уже привык, в подаренной мной футболке с кроликом, которая доходит ей едва ли не до колена, она колдует над кастрюлей и что-то вполголоса напевает.

– В холодильнике столько деликатесов, а ты варишь…?

– Кашу. Ага.

Я изумленно выгибаю бровь, Ника же не смущается и продолжает сосредоточенно помешивать овсянку.

– Праздники – не повод питаться неправильно. Не стоит приучать Соню к плохому.

Спокойно поясняет Солнцева, и я в который раз поражаюсь, насколько она осознанная.

А после завтрака, уничтожив почти все, что Ника приготовила, мы втроем тепло одеваемся, кутаясь в шарфы, и втроем высыпаем во двор. Сначала лепим огромного снеговика рядом с елкой, потом гоняемся друг за другом, играя в снежки, и уставшие валимся в снег, размахивая руками и изображая снежных ангелов.

Раскрасневшиеся и мокрые, мы вваливаемся в дом и долго отряхиваемся. У Ники пряди волос прилипли к щекам, румянец залил лицо, лишенное грамма косметики, а улыбка осветила лучащиеся чем-то похожим на счастье глаза. И я ловлю себя на мысли, что она невероятная.

Намного красивее, чем все эти куклы с мероприятий, на которых я так часто бываю.

– Я планирую уничтожить то, что осталось от мяса по-французски.

Сообщаю решительно, ощущая, как во мне просыпается зверский голод, и девчонки меня поддерживают. Слаженно накрывают на стол, едят с аппетитом и пьют заваренный мной горный чай с травами.

Нам так хорошо вместе, что я снова выпадаю из реальности. Забываю, что в Москве меня ждут работа и куча обязательств, и наслаждаюсь каждый минутой.

За игрой в шарады и непринужденными разговорами время до вечера пролетает, как один миг. И я думаю, что было бы неплохо посмотреть какой-нибудь уютный теплый фильм, вроде «Чародеев» или «Иронии судьбы, или с легким паром», только вот замечаю, что Никины глаза неестественно блестят.

Приблизившись к ней, я опускаюсь на подлокотник кресла рядом с ней и дотрагиваюсь ладонью до ее лба.

Раскаленный!

– Ты хорошо себя чувствуешь?