Тот отстранился так резко, словно ему предъявили оплаченную квитанцию на бесплатный плевок в него: Артур Клокворк никогда не брал денег, которых не заработал.
Доктор вздохнул и сказал:
– Мы хотели бы купить у вас несколько шестеренок.
Лицо мистера Клокворка озарилось. Он выхватил из подмышки свой чемоданчик и с широкой улыбкой распахнул его.
Доктор кивнул Джасперу, и мальчик принялся с интересом выбирать шестеренки по принципу красивеньких и блестящих. Натаниэль Доу погрузился в свои мысли.
Карандашик, поскрипывая, полз по желтоватой страничке блокнота. Над блокнотом раздавалось хмурое, недовольное сопение.
Констебль Бэнкс записывал какие-то совершеннейшие глупости. Он тратил время зря, и оттого его настроение было отвратительнее некуда.
– Их у меня было ровно тридцать пять! – сообщили ему. – А теперь только тридцать четыре! Тридцать четыре, вы представляете?!
Констебль записал в блокнот: «34 (было 35)».
В какой-то момент он словно выключился и, уставившись на страничку блокнота, ушел в глубокие раздумья.
Последние дни выдались крайне гадостными, даже в сравнении с обычной, не сильно-то веселой, рутиной. И хуже всего было то, что он должен был обращаться с этой несносной старушонкой почтительно и вежливо, иначе она, чего доброго, пожалуется господину сержанту, и тот накажет бедного Бэнкса еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда уж сильнее?
Прошлое дело для них с напарником закончилось катастрофой. Нет, убийцу и заговорщика они привели в Дом-с-синей-крышей в кандалах, имелись в наличии даже доказательства его вины, включая чистосердечное признание, но все обернулось весьма непредсказуемым образом. Наивные констебли уже даже отметили в пабе свое долгожданное повышение и новехонькие самокаты на паровом ходу, вот только они не учли злокозненности старшего сержанта Гоббина.
Прямому начальнику Бэнкса и Хоппера, господину крайне неприятному и отталкивающему, не понравились как само завершение дела, так и работа его подчиненных, ведь это не они вычислили преступника, а постороннее гражданское лицо, возомнившее себя вправе совать нос в дела полиции. И когда Бэнкс с Хоппером заикнулись было о справедливом вознаграждении и поощрении от начальства за раскрытие сложного дела, сержант так побагровел, что Бэнкс даже испугался, как бы он не лопнул от ярости.
Гоббин так на них орал, что все служащие Дома-с-синей-крышей, включая механического констебля Шарки, предпочли благоразумно забиться по углам. Какими только обидными словами не называл он Бэнкса и Хоппера – казалось, в тот момент старший сержант даже изобрел парочку новых ругательств. Закончилось все угрозами: Гоббин обещал, что Бэнкс и Хоппер никогда не получат повышения до старших констеблей и что не видать им паровых самокатов как своих коленок (он этим намекал, что они с Хоппером якобы толстые, но это было совсем уж несправедливо: Хоппер не был толстым, а Бэнкса колени совершенно не интересовали). Сержант кричал, что они до скончания века будут торчать у своей тумбы на вокзале, отлавливая станционных воришек и гоняясь за крысами в зале ожидания. Мол, отныне их ждут задания лишь плохие и унизительные.
И вот он воплотил свою последнюю угрозу в жизнь. Прошлым вечером сержант Гоббин велел констеблю Бэнксу с утра пораньше явиться на улицу Слепых Сирот и выслушать жалобу, поступившую от живущей там старухи. Она была какой-то подругой дальней родственницы сержанта, но констебль склонялся к мысли, что Гоббин нарочно все это выдумал, чтобы ухудшить бедному Бэнксу жизнь еще больше. В любом случае ради старухиной жалобы ему пришлось вставать ни свет ни заря, взбираться на свой скрипучий старенький самокат на ножном ходу и волочиться по указанному адресу.
Его напарник Хоппер между тем легко отделался: он получил пулю в ногу несколько дней назад, и пусть благодаря новым лекарствам нога почти зажила, у него имелось прекрасное оправдание, чтобы никуда не ходить и практически ничего не делать. За это Бэнкс был на Хоппера невероятно зол и пообещал себе как-нибудь отомстить этому лентяю.
Старуха с улицы Слепых Сирот оказалась не только не вымышленной, но и полоумной кошатницей к тому же. В ее крошечной квартирке на третьем этаже (пришлось подниматься пешком, а Бэнкс просто ненавидел ступени) жило около двух дюжин кошек. Кошек, к слову, Бэнкс тоже ненавидел: они линяли, путались под ногами, коварно зыркали, это еще если забыть о куче всяких примет, с ними связанных. В обычное время наглого кота можно было пнуть башмаком или схватить за хвост, как следует раскрутить и швырнуть подальше, через заборы, но сейчас констебль был вынужден терпеть их навязчивое присутствие.
Старухины питомцы явно испытывали к Бэнксу схожие чувства: рассредоточившись по креслам, диванчикам, оккупировав даже журнальный столик, подоконник и кресло-качалку у окна, они глядели на него исподлобья, шипели, рассерженно дергали хвостами.
– Часы только-только отбили пять вечера, и я собиралась пить чай, – сообщила старуха.
Констебль Бэнкс машинально записал в блокнот: «5 вечера, чай».
Морщась от стоявшей в квартирке вони кошачьей мочи, он мыслями был далеко-далеко отсюда, сидел за стойкой паба «Колокол и Шар» и попивал свой любимый синий эль. Старуху он практически не слушал. Ее беды казались ему неинтересными и надуманными. Бэнкс всегда с предубеждением относился к сумасшедшим старухам, склонным впадать в детство, ведь как иначе назвать женщину, которой лет под пятьсот, но при этом она до сих пор играет в куклы. Как будто одних котов ей мало.
К слову, это и стало причиной того, почему констебль сейчас здесь находился. Старуха утверждала, будто одну из ее кукол похитили и что это жуткое злодеяние (или смехотворную бессмысленность, по мнению Бэнкса) совершило какое-то зловредное существо. Мол, кто-то проник к ней в дом, стащил «ее новую любимицу» и был таков. Разумеется, Бэнкс списал все это на старухин маразм, на ее слепоту и переизбыток фантазии вперемешку с паранойей – ну кому в здравом уме могут понадобиться ее дурацкие куклы? Что это еще за существа, их ворующие? Что за бред!
– Я надеюсь, вы поймаете его, – прошамкала старуха. – И вернете мне мою Миранду. Хотя, может, если бы поисками занимался менее толстый констебль…
Бэнкс поморщился – как жаль, что он не может ответить кошатнице в присущей ему манере, то есть пожелать ей сломать себе ногу, споткнувшись о кого-то из ее питомцев. Сейчас он мог лишь кивнуть и глухо пробурчать себе под нос:
– Да, мэм. Конечно, мэм. Разберемся, мэм.
Старуха что-то запричитала, взволнованно заламывая руки.
Почувствовав шевеление внизу, констебль опустил взгляд.
У его ноги стоял худющий черный кот. Вел себя кот очень странно: его будто парализовало, но при этом он мелко-мелко трясся. Шерсть поднялась дыбом, хвост торчал кверху. Бэнкс испугался, что коту вздумалось потереться о его штанину – потом никак не отчистишься от шерсти, – но, когда он понял, что? эта мерзкая тварь делает, его охватил ледяной ужас. Коротенькие брызги с едва слышным шуршанием впились в штанину констебля, и он не выдержал.
Булькнув что-то нечленораздельное, Бэнкс размахнулся ногой и как следует пнул кота башмаком. Тот с визгом взмыл в воздух и понесся в сторону кухни, оставляя за собой след из линялой шерсти и зловонных капель. Приземлился кот с диким грохотом и звоном бьющегося стекла.
Повезло, что старуха ничего не увидела и не услышала – она как раз отчитывала полосатого пройдоху, сидящего на столике с радиофором, за то, что он, мол, шипит неверно – якобы фальшивит на полтона. Она была определенно, совершенно, исключительно рехнувшейся.
Закончив выговор коту, старуха продолжила причитать о своей потере:
– Украли, бессердечные! А я ведь ее только-только купила! Моя тридцать пятая малышка! Ну как же так!
– Вы видели, что это было за… гхм… существо? – Констебль попытался отряхнуть штанину, но это не особо помогло. – Может, во всем виновата одна из ваших этих, – он с ненавистью прорычал, – кошек?
– Что? Нет! – возмутилась женщина. – Как бы кошка смогла унести куклу?! Вы что, спятили?! Там, в Доме-с-синей-крышей, все такие болваны? Неужели констебли в Габене не знают, что куклы кошек не интересуют?!
Констебль Бэнкс почувствовал, как ярость переполняет его до краев и что он вот-вот не выдержит и поставит эту наглую, непочтительную старуху и ее дурацких котов на место. Но тут ему представилось багровеющее лицо сержанта Гоббина, и он с трудом заставил себя сдержаться.
«Мне просто нужно поскорее отсюда убраться! Нужно все записать, наобещать ей всякого, чтобы она похвалила меня перед сержантом, и забыть все это как дурной сон».
– Мэм, вы уверены, что кукла вообще пропадала? – процедил констебль Бэнкс. – Может быть, она по-прежнему где-то здесь?
Это имело смысл, учитывая, какой бардак стоял в квартирке.
– Конечно, я уверена! Миранда – самая новая, самая пригожая из моих кукол! Я даже не успела ею как следует налюбоваться!
– Опишите, пожалуйста, приметы этой куклы.
– Кудрявые волосы цвета крема, как в заварных пирожных. Прекрасный белый фарфор, легкий румянец на щечках, длинные ресницы, алые губки и яркие глаза цвета сирени. На ней было пурпурное платье с кружевами и золочеными пуговками. Ее звали Миранда! Моя жизнь без нее не будет прежней. Это ужасно! Это так ужасно!
– Ну-ну, мэм, – с плохо прикрытым злорадством в голосе утешил всплакнувшую старуху констебль. – Полиция обязательно отыщет вашу Миранду. А что насчет похитителя? Вы его рассмотрели?
– Это была какая-то… тень. Небольшая тень, шмыгнувшая под стеной. Сперва я подумала, что это куколка ожила, но тот, кто волочил ее, зацепился за порог и громко выругался. Моя Миранда – хорошо воспитанная кукла! Если бы она вдруг ожила, ее манеры не позволили бы ей произнести такие грязные непотребные слова!
– Значит, ругающаяся тень? Хм.
Старуха гневно поглядела на полицейского и затрясла головой.
– Я вижу, вы мне не верите! Полагаете, что я все выдумала! Но я видела то, что видела! Спросите у мистера Брури! Это точильщик ножей, он сидит со своим колесом у входа в наш подъезд. Слышите скрежет? Он должен был видеть, как этот коварный похититель утащил мою бедную Миранду!
Бэнкс прислушался: с улицы и правда доносился отдаленный скрежет.
– Мистер Брури, мэм. Все записал.
Констебль захлопнул блокнот, пообещал хозяйке отыскать злоумышленника, вернуть куклу в целости и под мерзкое кошачье шипение покинул квартиру.
Внизу, у подъезда, на крохотном стульчике сидел точильщик, лицо которого было таким жеваным и щетинистым, что его самого было бы неплохо подточить. Точильный круг, установленный на трехколесной тележке, работал вовсю: паровой котел бурлил, дым поднимался из труб столбами, во все стороны из-под затачиваемых ножниц колючими снопами летели искры. Рвущий уши скрежет расходился по утреннему кварталу, но никто даже не думал высовываться из окон и ругаться: видимо, все уже привыкли.
– Мистер Брури! – Бэнкс встал перед точильщиком, отбросив на него свою властную грушевидную тень, но тот, казалось, намеренно его игнорировал.
– Брури! – пророкотал служитель закона. – Отставить точить ножницы, когда полиция обращается!
Точильщик убрал с круга ножницы и, прищурившись, поглядел на толстого констебля из-под козырька засаленной твидовой кепки.
– Э-э-э… вам чегось заточить надобно, господин констебль? – спросил мистер Брури.
– Ничего мне точить не требуется, – важно сказал Бэнкс с видом человека, у которого никогда ничего не тупится. – Вчера в пять часов вечера вы ведь были здесь, так?
– Ну… э-э-э… я… – замялся точильщик, опасаясь что-либо признавать, но и не решаясь при этом все отрицать.
– В одной из квартир наверху было совершено преступление.
– Я… я ничего не делал! Это был не я! Да я вообще…
Бэнкс поднял руку, прерывая его:
– Полиции известно, что это были не вы, Брури, поскольку во время имевшего место происшествия вы сидели за своей этой скрежеталкой-тарахтелкой. Злоумышленник, по всей вероятности, скрылся через подъезд. Он должен был проскочить мимо вас. Поэтому дважды подумайте, прежде чем солгать мне, будто вы ничего не видели.
– Я ничего не видел, – промямлил мистер Брури – очевидно, думать дважды он попросту не умел.
– Ну разумеется.
– Нет, сэр, правда! Пять часов, говорите? Я тогда был сильно занят. Точил ножи. Да тут и не особо отвлечься можно – поднимешь глаза от круга и… хвать!
Мистер Брури продемонстрировал два сточенных почти до самого основания пальца на левой руке. Зрелище констеблю показалось отвратительным, и он поморщился.
– Так что, как я уже сказал, я ничего не видел, – продолжил точильщик, но тут же, отметив растущее негодование служителя закона, поспешно добавил: – Может, мистер Перабо что-то видел? Я ведь ему ножи и точил, а он тем временем стоял вот прям там, где вы сейчас стоите. Ну, может, не прямо там, а чуть левее…
– Мистер Перабо? – Констебль записал имя в свой блокнот.
– Да, бывший моряк. Живет в Клетчатом переулке – это тут, за углом…
Не теряя времени даром, констебль Бэнкс встал на подножку самоката и покатил к мистеру Перабо. Он быстро нашел указанный точильщиком адрес и, прислонив к ржавому гидранту свое служебное средство передвижения, постучал в дверь. Толстяк бесцеремонно заглянул в окно, но не увидел ничего, кроме клетчатых занавесок.
– Кого это там прибило приливом, а? – раздался хриплый возглас, и дверь распахнулась.
На пороге стоял широкоплечий бородатый мужчина в рубахе с закатанными рукавами и в черных штанах на подтяжках; под левой подтяжкой была зажата свернутая трубочкой газета, под правой – кисет. Лицо мистера Перабо было сильно обветрено и растрескалось, как старый пень. Кустистые брови бывшего моряка, казалось, просто не умели не хмуриться, а стоило ему увидеть полицейского, как к весу его и без того тяжелого, как якорь, взгляда будто добавился еще и вес якорной цепи.
В Тремпл-Толл к представителям полиции обычно относились с почтением – констебли себя в этом убеждали, но на деле их попросту боялись. Впрочем, изредка попадались и такие вот типы, закаленные морем, штормами и боцманскими «кошками», которые не испытывали никакого трепета перед безжалостными синемундирными блюстителями закона.
– Чего надобно? – спросил мистер Перабо.
Констебль Бэнкс поджал губы и перешел сразу к делу:
– Мистер Перабо? – Бывший моряк промолчал, и толстый полицейский продолжил: – Вчера в пять часов вечера в квартале отсюда было совершено преступление. Вы были замечены поблизости от того места.
– Эй-эй-эй! – Мистер Перабо упер волосатые кулаки в бока. – Давай только без качки, флик.
– Качка еще не началась, – угрюмо проговорил констебль, ненавидевший, когда его называли фликом. – Есть свидетели, утверждающие, что вы точили свои ножи у подъезда дома номер двенадцать. В это время в одной из квартир на этажах была совершена кража.
Как и все отличающиеся крайней грубостью натуры люди, бывший моряк плохо умел скрывать свои эмоции. И у него на лице тут же появилось весьма красноречивое признание: он прекрасно понимал, о чем речь.
– Не понимаю, о чем речь, – тем не менее заявил он. – Меня вам за это не причалить.
– Мистер Перабо, я бы не советовал вам юлить и изворачиваться.
– Хех! Думаешь, боюсь каталажки, флик? Я, было дело, пять лет отсидел на гауптвахте – что мне ваши уютные фликовские апартаменты!
Констебль Бэнкс уже понял, что грубой силой от этого нахального Перабо ничего не добьется, и решил даже не пытаться пролезть в игольное ушко. Зачем, когда при помощи хитрости можно добиться нужного гораздо быстрее?
– Нет, мистер Перабо, – угрожающе сказал Бэнкс. – Я не буду вас «причаливать», а просто сообщу вашей дражайшей супруге, что вы ходили в паб. Вряд ли она так уж этому обрадуется.
Взгляд бывшего моряка тут же переменился – из него ушла былая уверенность. Было видно, что констебль попал в самую точку.
Бэнкс сперва даже не поверил, что его блеф сработал. Он сделал ставку на то, что раз мистер Перабо моряк (пусть и бывший, сути это не меняет), то он частенько проводит время в пабе. При этом он отметил, что занавески в окне как следует выглажены и накрахмалены, из чего напрашивался вывод, что это – работа женщины, которая привыкла держать дом в чистоте и порядке. Еще он предположил, что жена у мистера Перабо, как и жены у большинства моряков, злобная и склочная и что вряд ли она поощряет его посещения паба. Что ж, он был весьма близок к истине.
– Ну да, – хмуро процедил мистер Перабо. – Я видел кое-что. Чудны?м мне это показалось – знал, что не поверит никто, вот и не болтал особо.
– Что именно вы видели? Вора?
– Можно и так выразиться. Это был шустрый коротышка, совсем крошечный. Такой примерно.
Мистер Перабо нешироко развел руки, и констебль Бэнкс тут же записал в свой блокнот: «Рост подозреваемого: примерно 1,5 фута».
Бывший моряк продолжал:
– Коротышка вырядился как джентльмен: раздобыл где-то костюм и маленький цилиндр… н-да… Вообще, это была какая-то уродливая тварь с длинным носом, мелкими цепкими глазками и острыми треугольными зубами. Оно как зыркнуло на меня, так у меня все внутри похолодело. После чего уродец проворно рванул вдоль дома, несмотря на то что кукла, которую он волочил, была больше него самого. Коротышка направился в сторону Сиротского моста. У моста его поджидал тот тип.
– Что еще за тип? – оживился Бэнкс.
– Не знаю, обычный тип. В пальто и котелке. Держал зонт под мышкой.
– Действительно, самый обычный тип, – проворчал констебль. – Тогда почему вы сказали «тот тип»?
– Я его заприметил, еще как только отдал ножи мистеру Брури. Он стоял там и все глазел на меня. Ну, я думал, что на меня. Это потом я понял, что он своего этого мелкого высматривал.
– Что было дальше?
– Коротышка подбежал к нему, отдал куклу и взял что-то взамен. Какую-то бумажку.
