Княгиня Екатерина Романовна Дашкова.
Художник Д. Г. Левицкий. 1784
Здесь самое время остановиться на одном известном случае екатерининского обольщения. Речь идет о Екатерине Романовне Дашковой[4 - С 1759 года она была замужем за князем Михаилом-Кондратием Ивановичем Дашковым (1736–1764).], урожденной Воронцовой, о которой ранее упоминалось как о младшей сестре Елизаветы Романовны – возлюбленной Петра III. После общения и бесед с Екатериной Дашковой в 1770 году французский философ Дени Дидро написал, что «княгиня Дашкова любит искусства и науки, она разбирается в людях и знает нужды своего отечества». Может быть, к этому времени она и «научилась разбираться в людях», но в молодости она безоглядно отдавалась симпатиям и антипатиям. И главной ее тогдашней «симпатией» стала Великая княгиня Екатерина, за которую юная девица Воронцова готова была пожертвовать жизнью.
В своих «Записках», которые княгиня Дашкова написала на склоне лет, она подробно изложила историю своих отношений с Екатериной. К тому времени давно уже не было в живых всех участников дворцового переворота, который в июне 1762 года привел к власти Екатерину, переворота, активным участником которого была сама княгиня. Прошло более сорока лет после тех событий. Екатерина Романовна, научившаяся «разбираться в людях», узрела уже некоторые «пятна» на короне Екатерины II, но тем не менее для нее не подлежали сомнению блеск и величие этого образа. Она все еще была уверена, что свержение Петра III было «делом спасения России», дистанцируя Екатерину II от факта гнусного убийства Императора, который, напомним, являлся крестным отцом самой княгини Воронцовой-Дашковой! Для княгини 28 июня – день свержения с престола внука Петра I Императора Петра III – навсегда остался «самым славным и достопамятным днем для моей родины»[5 - Подробнее см.: Боханов А.?Н. Павел I. Заговор против венценосца. – М.: Вече. – 2021. – 464 с.].
Дашкова познакомилась с Великой княгиней Екатериной осенью 1758 года: ей только минуло пятнадцать, а Великой же княгине было уже почти тридцать. Разница в возрасте как будто не имела значения, и Екатерина Романовна с упоением вспоминала, как они беседовали о литературе, естественно, о французской, потому что ни о какой другой ни та ни другая собеседница не знали и не подозревали. «Великая княгиня осыпала меня своими милостями и пленила меня своим разговором. Возвышенность ее мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели ее образ в моем сердце и в моем уме, снабдившем ее всеми атрибутами, присущими богато одаренным натурам», – с умилением писала Дашкова через десятилетия.
Так как муж Екатерины Романовны князь Дашков был полковником лейб-гвардии Преображенского полка, командиром которого был наследник Великий князь Петр Федорович, то встречи жен офицеров, так называемых полковых дам, с командиром делались неизбежными. К тому же Дашкова происходила из знатной, приближенной к трону семьи, что неминуемо создавало условия для таких встреч. Дашкова горела желанием общаться с Великой княгиней Екатериной, но при этом старалась уклоняться от встреч с Великим князем. Это носило вызывающий характер, и Петр Федорович выражал пожелание своей крестной дочери, чтобы при встречах она была больше с ним, чем с Великой княгиней. Увещевания не производили на Дашкову никакого впечатления. Она была очарована и пленена Екатериной, не желая ни видеть, ни слышать ее супруга.
Простая и восторженная девушка, полная сентиментальных чувств и возвышенных устремлений, создала себе кумира, не желая замечать ничего, что хоть как-то могло поколебать это фанатическое чувство. Ее крестный отец, знавший свою супругу достаточно хорошо, старался предупредить заблуждения юности, призывал смотреть на мир без розовых шор на глазах. Однажды он прямо сказало княгине Дашковой: «Помните, что благоразумнее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон». Приведя эту сентенцию, Дашкова заметила, что она «знает источник», откуда она исходила, и этим ограничилась. А ведь Петр Федорович был совершенно прав. Но княгине и на старости лет никак не хотелось признать, что она фактически оказалась тем самым «лимоном», которым Екатерина II пользовалась по мере надобности и по своему усмотрению.
Дашкова имела стойкое чувство неприятия и Петра Федоровича, и всей его компании, украшением которой была ее старшая сестра Елизавета Воронцова. Ее влекло к Екатерине, которую она воспринимала в качестве своей задушевной подруги, не зная и не понимая, что та была не способна на «задушевность». Молодая и романтическая княгиня Дашкова была нужна ей, чтобы распространять в высшем свете угодные ей, Екатерине, настроения. И Дашкова их распространяла, неизменно восхищаясь «умом и тонким вкусом» своей старшей конфидентки.
Дашкова, конечно, полностью отвергала причастность Екатерины к убийству Петра III, называла разговоры об этом «грязной клеветой!» Но Дашкова прекрасно знала и то, что если Екатерина не причастна к самому акту в Ропше, то она ведь этот акт одобрила, поскольку никто не был наказан и даже следствия не проводилось. Значит, хоть и опосредованно, но Екатерина II к убийцам присоединилась. Действительно, что же расследовать, если Петр умер от «приступа геморроя»…
Горькое разочарование случилось уже после переворота 28 июня 1762 года, когда Екатерина захватила трон. На следующий день в императорском дворце Дашкова явилась свидетелем отвратительной сцены, которую на первых порах ей трудно было объяснить. Отправляясь в очередной раз теперь уже к Государыне Екатерине, она в одной из ближних комнат «увидела Григория Орлова, лежащего на канапе и вскрывавшего толстые пакеты», присланные на имя Монарха. Екатерина Романовна немедленно спросила, что он делает, и получила спокойный ответ: «Императрица повелела мне открыть их». Это было шокирующее зрелище. Вскоре Дашкова узнала, что у Екатерины давно уже была любовная связь с Григорием, связь, о которой «ее лучшая подруга» ничего не подозревала.
Григорий Григорьевич Орлов.
Гравюра по картине Ф. С. Рокотова. Ок. 1762–1763
Не знала юная Дашкова, что Екатерина уже давно «крутит амуры» с Григорием Григорьевичем Орловым[6 - Григорий Григорьевич Орлов (1734–1783 (https://ru.wikipedia.org/wiki/1783_%C3%A3%C3%AE%C3%A4)) – светлейший князь (с 1772), генерал-фельдцейхмейстер, фаворит императрицы Екатерины II, второй из братьев Орловых. От него императрица имела внебрачного сына Алексея, родоначальника графского рода Бобринских.] (1734–1783), плохо образованным и дурно воспитанным сыном новгородского губернатора, отличавшимся чрезвычайной нахрапистостью и бесцеремонностью. Несколько лет несведущая Дашкова и не подозревала, что ее «богиня» Екатерина, такая умная и деликатная, которая так благопристойно вела себя на людях, а в храме вообще являла образец настоящей русской богомолки, что называется, не остыв еще от исповеди и причастия, стремглав неслась в свои покои и падала в объятия почти вечно полупьяного Григория Орлова. Да уж, действительно, тут была «бездна вкуса» и «такта», которые так импонировали княгине Дашковой[7 - После смерти Екатерины II Дашкова получила предписание Императора Павла отбыть в свои дальние имения. Гневу престарелой княгини не было предела. В присутствии многочисленной публики она произнесла пафосный монолог, последний в своей жизни, свидетельствующий о том, что княгиня ничего не поняла и не раскаялась. Когда Павел Петрович изгонял Дашкову из столицы, то имел на это полное право и как Самодержец, и как человек. Княгиня была деятельной участницей переворота 1762 года, а потом оскорбляла Цесаревича своим пренебрежением многие годы. Она – враг, и в этом Павел Петрович не ошибался…].
Род дворян Орловых не был титулованным и не принадлежал к числу богатых. При Императрице Анне Иоанновне генерал-майор Григорий Иванович Орлов был назначен новгородским губернатором. Женат он был на Лукерье Ивановне Зиновьевой, от брака с которой имел шестерых сыновей: Ивана, Григория, Алексея, Федора, Михаила и Владимира. Кроме Михаила, умершего в малолетстве, все остальные служили в гвардии и были в числе активных участников переворота 1762 года. Это стало для них «золотым» выигрышным билетом. Орловы по воле Екатерины II сделались магнатами, получили графские титулы и заняли ведущие посты в системе государственного управления.
Екатерина настолько увлеклась Григорием Орловым, что первое время после воцарения была готова выйти за него замуж. Весть об этом как громом поразила весь придворный мир и вызвала столь бурную протестную реакцию, что Екатерина отступила. Став Императрицей, Екатерина эту интимную связь особо уже и не скрывала. Раньше же ей надо было таиться.
11 апреля 1762 года она родила от Григория Орлова сына Алексея Григорьевича, получившего «по высочайшему повелению» фамилию Бобринский (1762–1813). И вообще, вся эта история похожа на детективный роман.
Екатерина умело скрывала свою беременность до самого конца; несколько недель, ссылаясь на болезнь, не выходила из своих покоев. Счастье и спасение ее состояло в том, что Петр Федорович нисколько не интересовался здоровьем Екатерины и ее не навещал.
Когда же настало время рожать, то преданный Екатерине гардеробмейстер В.?Г. Шкурин поджег свой петербургский дом. Петр III, который всегда выезжал на тушение пожаров, не остался в стороне и на этот раз. И пока Император тушил пожар, Императрица родила в Зимнем дворце младенца, которого немедленно унесли и скрыли. Когда вернулся Император, то ему доложили, что в покоях Императрицы происходит какая-то непонятная суета. Петр III немедленно туда направился, но Екатерина нашла в себе силы через час после родов встретить супруга уже одетой и с невинным выражением лица.
Когда к власти пришел Павел I[8 - Павел I Петрович [20 сентября (1 октября) 1754–12 (24) марта 1801] – Император Всероссийский с 6 (17) ноября 1796 года. Сын Императора Петра III и Императрицы Екатерины II. Внучатый племянник Императрицы Елизаветы Петровны.], то он признал родство с Алексеем Бобринским и в 1796 году пожаловал графский титул своему незаконнорожденному сводному брату. Алексей Бобринский стал родоначальником известного позже графского рода.
Существует предположение, что Императрица, помимо связи с Григорием Орловым, имела интимные отношения и с его младшим братом Алексеем (1735–1807), главнокомандующим с 1770 года флотом и после победы над турецким флотом при Чесме получившим фамилию графа Орлова-Чесменского. От связи с Екатериной родился сын Александр Алексеевич (1763–1808), носивший фамилию Чесменского.
Любовный список Екатерины велик, в нем значатся разные имена, но среди общепризнанных «ночных любезников» фигурирует двенадцать человек. Вот их полный состав с указанием лет альковной близости. С.?В. Салтыков (1752–1754), граф Ст. – А. Понятовский (1755–1758), граф Г.?Г. Орлов (1760–1772), А.?С. Васильчиков (1772–1774), князь Г.?А. Потемкин (1774–1776), П.?В. Завадовский (1776–1777), С.?Г. Зорич (1777–1778), И.?Н. Римский-Корсаков (1778–1779), А.?Д. Ланской (1779–1784), А.?П. Ермолов (1785–1786), граф А.?М. Дмитриев-Мамонов (1786–1789), князь А.?П. Зубов (1789–1796).
Платон Александрович Зубов.
Кабинетка-репродукция. Фотограф А. М. Лушев. 1870
Некоторые из фаворитов делили альков с Екатериной многие годы. Здесь на самом первом месте находился граф Г.?Г. Орлов. Другие же, получив щедрые подношения, чины и награды, исчезали навсегда из дворцовых покоев всего через несколько месяцев, например, С.?Г. Зорич (1745–1799).
Екатерина, как правило, выбирала любовников из числа лиц значительно ее моложе. Исключение составляли только Николай Иванович Салтыков (1736–1816, моложе на семь лет) и граф Станислав Понятовский (1732–1798, моложе на три года). Почти все остальные принадлежали и вовсе к другим поколениям. Некоторые годились ей по возрасту не только в сыновья, но и во внуки. Граф А.?М. Дмитриев-Мамонов (1768–1803) был моложе на тридцать девять лет, граф П.?А. Зубов (1767–1822) – на тридцать восемь. Лишь один из числа фаворитов превратился в крупную государственную фигуру – Г.?А. Потемкин (1739–1791). Все остальные ничем примечательным на государственной ниве не отличились.
Фике (таково было прозвище будущей Императрицы в родительском доме) тайно встречалась с любовниками лишь до той поры, пока не пришла к власти. Дальше начался откровенный, ничем не прикрытый кураж похоти. Теперь Екатерина уже никого не боялась и ничего не стеснялась. Фавориты не просто делили ложе, но и выступали на первых ролях во всех дворцовых церемониях, занимали виднейшие места на царских трапезах, «принимали к рассмотрению» дела и ходатайства различных лиц. Екатерина как будто специально игнорировала все нормы морали, все древние традиции устроения обихода царского дома.
Возле каждого фаворита тут же образовывалась группа прихвостней и лизоблюдов, своего рода «ближний круг», с мнением которого вынуждены были считаться все прочие придворные и люди, занимавшие видные государственные должности. Сама Екатерина не стеснялась выражать на публике симпатии каждому своему очередному протеже, совершенно не интересуясь мнением окружающих. Дело доходило до вопиющих случаев, которые все пиетисты Екатерины, как правило, обходят стороной.
Чего только стоила история с «последней любовью» Императрицы – графом Платоном Зубовым. Надменный, самодовольный и умственно ограниченный, он вел себя по-царски. Обливая презрением всех, кто ему не нравился, за трапезами и на вечерах у Императрицы он говорил глупости, не стесняясь никого. Никто не перечил, никто не перебивал враля и фанфарона, потому все знали – к нему благоволит Императрица.
Опьяненная похотью, старая Екатерина ничего не хотела слышать и знать, что противоречило ее мнению. Она уже настолько вознеслась над миром, что можно вполне уверенно говорить о психическом расстройстве, именуемом «манией величия», которой в последние годы жизни Екатерина II явно страдала. Она хотела сделать из «дорогого Платоши» крупного государственного деятеля, такого, каким был умерший Григорий Потемкин. Она поручала Зубову разные государственные дела, интересовалась его мнением на собраниях сановников, но все было напрасно. Не было ни «мнения», ни дел. Платона Зубова занимали куда более личные «важные проблемы»: как уложены локоны на его парике, какое впечатление произвели бриллиантовые пряжки на туфлях, как смотрятся его новые золотые пуговицы на камзоле.
Екатерина всей жалкой никчемности интересов ее «шер ами» как будто и не замечала. Она осыпала его дарами и пожалованиями, которых другие не получали и за десятки лет беспорочной службы. Уже после первого интимного вечера с Императрицей 21 июня 1789 года на третий день ему было пожаловано 10?000 рублей и перстень с портретом Государыни. Это было только начало. В 1791 году двадцатипятилетний Зубов становится шефом Кавалергардского полка, затем полковником, адъютантом Ее Величества и генерал-майором. Далее больше…
Генерал-адъютант, генерал от артиллерии, Екатеринославский и Таврический генерал-губернатор, командующий Черноморским флотом. А в 1793 году Зубов получает графский титул, а чуть позже австрийский Император Иосиф II возводит Зубова и трех его братьев в княжеское достоинство Священной Римской Империи. К концу царствования Екатерины Зубов имел тринадцать государственных должностей и практически не исполнял ни одной!
Екатерина подарила своему любимцу, умевшему уверить старую обрюзгшую женщину, что «она не потеряла девичьей свежести», огромные земельные владения и более тридцати тысяч крепостных крестьян.
В 1795 году Зубов выдвигает фантастический план: завоевать Персию и весь Восток до Тибета, а затем начать поход для завоевания Константинополя. Екатерина Великая этот безумный план без колебаний одобрила, а начавшаяся вскоре война с Персией привела государственные финансы России в полное расстройство и деморализовало армию.
Не достигнув и тридцати лет, Платон Зубов мог уверенно говорить, что «жизнь состоялась». Однако наступил ноябрь 1796 года, и последовал крах. Павел Петрович изгнал Зубова со всех должностей и запретил тому показываться в столицах. Лишь в конце 1800 года Император явил великодушие: Зубову было разрешено вернуться в Петербург, где он, его братья Валериан (1771–1804), Николай (1763–1805) и сестра О.?А. Жеребцова (1766–1849) сделались активными участниками заговора с целью свержения Императора Павла.
Павел Петрович практически на протяжении всей своей жизни наблюдать мог разнузданный маскарад фаворитов. Зрелище было невыносимым, нетерпимым, но он ничего не мог сделать. Особенно омерзительными были отношения матери с Платоном Зубовым, которого она прилюдно обнимала, ласково гладила по голове, называя «черноволосым любимым чадом». И это при живом сыне и при взрослых внуках! Никто никогда не узнал и не написал о том, скольких душевных мук стоило Павлу Петровичу созерцание всего этого непотребства на протяжении тридцати с лишним лет. Известно только, что он стыдился свой распутной матери, а Зимний дворец ненавидел всеми фибрами души. Там все было пропитано и пронизано развратом, и он серьезно думал о том, чтобы превратить дворец из царской резиденции в казармы лейб-гвардии. Но не превратил, не успел…
После воцарения Екатерины при дворе возобладали фривольные нравы. Это была нескончаемая череда демонстрации увлечений, «амурных историй», а проще говоря – похоти. Эту атмосферу «свободы нравов» повелительница России специально не насаждала, но и не препятствовала ей. Ведь когда все кругом погрязли в увлечениях, в адюльтерах и пороке, то и собственная развратность уже не казалась вызывающей. Волей-неволей Павлу Петровичу с ранних пор приходилось не только наблюдать происходящее со стороны, но и не раз общаться с некоторыми из «объектов» увлечения матушки. Особенно это было непереносимо в детстве, когда он не мог отказать, не имел права уклониться, так как сам себе не принадлежал.
Екатерина явно хотела вовлечь сына в круг общения фаворитов. Нечего ему сидеть сиднем за французской энциклопедией и за европейскими романами. Какие мысли у него там в голове бродят – одному Богу известно. Пусть он лучше уж начнет ухаживать, волочиться за молоденькими барышнями, которых было немало среди фрейлин.
Ему еще не было и двенадцати лет, когда Григорий Орлов взял на себя обязанности «амурного» поводыря. Он водил его в комнаты фрейлин на верхнем этаже Зимнего дворца, пренебрегая смущением и девиц, и Великого князя. Он все время допытывался у Павла, какая ему особенно понравилась. Мальчик терялся, лепетал что-то нечленораздельное, а Григорий Орлов без всякого стеснения рассказывал, что в «его возрасте он испытывал страсть льва».
Не отставала от своего фаворита и матушка, которая возила Павла в Смольный женский монастырь, а потом допытывалась, какая ему девушка понравилась и не хочет ли он жениться?
Это насаждение чувственности не прошло бесследно: в одиннадцать лет у него появилась «любезная», которая «час от часу более пленяет». Имя ее стало быстро известно. Это была Вера Николаевна Чоглокова – круглая сирота, которую Екатерина взяла к себе в качестве фрейлины. Очевидно, именно ей Павел Петрович посвятил стихи, которые дошли до наших дней.
Я смысл и остроту всему предпочитаю,
На свете прелестей нет больше для меня.
Тебя, любезная, за то я обожаю,
Что блещешь, остроту с красой соединяя…
Порошин[9 - Порошин Семен Андреевич (1741–1769) – писатель, один из воспитателей Цесаревича Павла Петровича. Его дневник дает драгоценный материал для характеристики будущего Императора.] – воспитатель Цесаревича – записал один эпизод, касающийся как раз увлечений юного сердца. «Шутя говорили, что приспело время Государю Великому князю жениться. Краснел он и от стыдливости из угла в угол изволил бегать; наконец, изволил сказать: “Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв, намедни слышал я, что таких рог и не чувствует тот, кто их носит”. Смеялись много о сей его заботливости».
Семен Андреевич Порошин.
Гравюра. Ок. 1769
Мальчику еще нет и двенадцати лет, а он формулирует ту философию семейной жизни, которую будет исповедовать до конца дней. Любовь его к женщине – всегда искренняя, восторженная, полная, рыцарская – не раз будет подвергаться испытаниям. Он узнает на своем веку и измену, и предательство со стороны той, которую боготворит, и груз «рог» ему тоже придется ощутить…
Глава 2
Граф Андрей Кириллович Разумовский
В 1772 году Павлу исполнилось восемнадцать лет.
К этому времени Императрица была занята решением одного вопроса первостепенной государственной важности: женитьбой Павла. Эта мысль ей овладела еще в 1768 году, когда сыну не исполнилось и четырнадцати лет.
Летом того года она обратилась с личной просьбой к бывшему представителю Дании в Петербурге Ассебургу – подыскать в Германии подходящий вариант. Ассебург рьяно взялся за дело: наводил справки о возможных претендентках, с некоторыми из которых встречался лично и посылал подробные отчеты в Петербург.
Почему столько лет Екатерина с маниакальной настойчивостью стремилась устроить брак сына, при этом никоим образом, не интересуясь мнением самого Цесаревича? Сама она того не объяснила. Хитрая и расчетливая «Минерва» многое из своей биографии не раскрывала, а если что-то и говорила или писала, то в этом правды, как правило, не было ни на грош.
Можно предположить две взаимосвязанные версии той настойчивости, которую проявила Екатерина. Во-первых, брак сына отвратит его от праздного времяпрепровождения, займет его натуру не мечтаниями и сомнительными беседами, а семейной повседневностью. Во-вторых, можно будет надеяться на появление внука. В случае такого исхода возникала возможность, устранив Павла, окончательно решить вопрос династической преемственности, мучивший Екатерину с первого дня воцарения.
Поиски невесты в конце концов принесли результаты. С помощью Ассебурга Екатерина остановила свой взор на трех дочерях Ландграфа Гессенского. Особого внимания удостоилась Вильгельмина (Августа-Вильгельмина-Луиза).
По словам Ассебурга, Вильгельмина – девушка серьезная и довольно необычная, «до сих пор еще смущает каждого заученным и повелительным выражением лица, которое ее редко покидает». «Удовольствия, танцы, парады, общество подруг, игры, наконец, все, что обычно возбуждает живость страстей, не затрагивает ее. Среди всех этих удовольствий принцесса остается сосредоточенной в самой себе».
Все предварительные переговоры и обсуждения совершенно прошли мимо Павла Петровича. Екатерина посвятила в суть дела сына только тогда, когда встал вопрос о приезде в Россию Ландграфини Гессенской Генриетты-Каролины с дочерями. Только тогда Екатерина поговорила с сыном в самых общих чертах.
Предстоящие смотрины сами по себе окончательно ничего не решали. Екатерина повторила тот же сценарий сватовства, который по отношению к ней когда-то использовала Императрица Елизавета: не жених должен был ехать к потенциальной невесте, а невеста прибывала на смотрины к жениху и должна была понравиться не столько ему, сколько будущей свекрови.
Пылкое воображение Павла Петровича не раз рисовало ему собственную семейную жизнь. В 16–17 лет у него появились друзья, с которыми он не раз отдавался мечтаниям, обсуждал, как устроить быт, как надо любить, сколько должно было быть детей. Конечно, все эти разговоры походили только на юные грезы, но они будоражили душу. Его друзья, племянник Никиты и Петра Паниных князь Александр Борисович Куракин[10 - Князь Александр Борисович Куракин (1752–1818) – русский дипломат из рода Куракиных, вице-канцлер (1796), член Государственного совета (1810), сенатор, канцлер российских орденов (1802), действительный тайный советник 1-го класса.] (1752–1818) и граф Андрей Кириллович Разумовский[11 - Андрей Кириллович Разумовский (1752–1836) – граф (позже – князь и светлейший князь), русский дипломат из рода Разумовских, действительный тайный советник 1-го класса (1819).] (1752–1836), были чуть старше Цесаревича, но это не создавало преграды.
Павел любил этих друзей, был с ними всегда предельно откровенным. Только одну тему друзья никогда не обсуждали, хотя Разумовский не раз пытался вывести Павла на разговор: о его правах на престол. В таких случаях Цесаревич моментально серьезнел и обрывал беседу. На эту тему Павел наложил табу на несколько десятилетий, и не сохранилось ни одного свидетельства, что хоть единожды с кем-то и когда-то он пустился бы в рассуждения на сей счет. Никто не знает, выступал ли в данном случае Разумовский как провокатор, действовал ли он по своей инициативе, или его попытки вывести Павла на щекотливую тему были неким заданием Императрицы, которая к Разумовскому имела стойкое расположение, невзирая на его близость к сыну. Но то, что в конечном итоге Андрей Разумовский предал дружбу, наводит на предположение, что некая внешняя провокативная установка в его действиях могла существовать.
В то же время Александр Куракин не предавал Цесаревича, за что его и настигла кара повелительницы России: в начале 80-х годов он был выслан из Петербурга в дальнее родовое имение без права возвращаться в столицу. Его свобода и права были восстановлены только после воцарения Павла Петровича…
Цесаревич узнал о том, что ему подыскивают невесту, только тогда, когда вопрос о приезде в Петербург Ландграфини Гессенской с дочерями был уже решен.
Граф Андрей Кириллович Разумовский.
Художник И.-Б. фон Лампи мл. 1810
Павел Петрович ко времени сватовства производил впечатление приятного, по-европейски образованного светского человека. Граф Сольмс писал Ассебургу из Петербурга летом 1773 года:
«Великому князю есть чем заставить полюбить себя молодой особе другого пола. Не будучи большого роста, он красив лицом, безукоризненно хорошо сложен, приятен в разговоре и в обхождении, мягок, в высшей степени вежлив, предупредителен и веселого нрава. В этом красивом теле обитает душа прекраснейшая, честнейшая, великодушнейшая и в то же время чистейшая и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны… одним словом, нельзя в достаточной степени нахвалиться Великим князем, и да сохранит в нем Бог те же чувства, которые он питает теперь. Если бы я сказал больше, я заподозрил бы самого себя в лести».
Императрица отправила в Германию для встречи гессенских визитеров эскадру из трех судов, одним из которых – пакетботом[12 - Наименование почтово-пассажирского судна.] «Быстрый» – командовал друг Цесаревича граф А.?К. Разумовский.
Ландграфиню с тремя дочерями встречали в России с царскими почестями. 15 июня Екатерина II приветствовала гостей в бывшем имени Григория Орлова Гатчино[13 - По Столбовскому мирному договору 1617 года. Хотчино оказалось у шведов, а после освобождения в 1703 году. название употребляется уже в форме Гатчино; современное наименование – Гатчина. В 1765 году Гатчина была выставлена на продажу, куплена императрицей Екатериной II и подарена графу Г.?Г. Орлову, а в 1783 году. после смерти графа куплена вторично и подарена великому князю Павлу Петровичу.], а далее по дороге в Петербург их встречал Цесаревич Павел. В тот же день Каролина писала Королю Фридриху: он «…благороден и чрезвычайно учтив».
Императрица предоставила сыну «свободу выбора», но на всю процедуру выделила всего три дня. Павел должен был принять судьбоносное решение после нескольких светских бесед и парадных трапез.
На третий день Павел уже точно знал: его женой может стать только Вильгельмина. Екатерина этот выбор одобрила, хотя и не без удивления: претендентка представлялась ей «замухрышкой с прыщавым лицом». На следующий день Императрица официально обратилась к Ландграфине с официальным предложением, на которое тут же было дано согласие.
Далее события начали развиваться с неумолимой быстротой. К Вильгельмине немедленно был приставлен архиепископ Платон, начавший обучать ее нормам православия. Будущая Цесаревна обязана была быть православной. 15 августа в церкви Зимнего дворца совершилось миропомазание принцессы Вильгельмины, которая получила новый титул и новое имя – Великая княжна Наталия Алексеевна. На следующий день, 16 августа, в церкви Летнего дворца состоялось обручение Цесаревича Павла и княжны Натальи.
Празднование свадьбы Императора Павла I и Натальи Алексеевны (Вильгельмины Гессен-Дармштадтской).
Гравюра. 1773
Бракосочетание состоялось 29 сентября 1773 года в Казанской церкви Петербурга. Свадьба была отмечена пышными торжествами, продолжавшимися в столице двенадцать дней.
После женитьбы Павел Петрович заметно изменился: он стал более мягким и открытым, его глаза светились теперь радостью, а на публике он блистал красноречием и уже не искал уединения. Будучи рыцарем по натуре, он поклонялся любимой женщине как его литературный герой Дон Кихот. Павел не видел в Наталье никаких недостатков и при каждом случае всем рассказывал о ее добросердечии, воспитанности и уме.
Примечательно, что Екатерина, которая инстинктивно отвергала и отторгала все, что было дорого и любо сыну, и здесь осталась верной самой себе. Первоначальная симпатия к невестке быстро сошла на нет. И уже через несколько месяцев после брака сына она признавалась своему конфиденту барону Фридриху Гримму:
«Великая княгиня постоянно больна, да и как же ей не быть больной? Все у этой дамы доведено до крайности. Если она гуляет пешком, то двадцать верст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов; чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трет себе лицо льдом, то все тело становится лицом; одним словом – середина очень далека от нас… до сих пор нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают и все хотят делать по-своему».
