– Василевс, я даровал не Косме, а храму нашей общей, христианской, святыни – Софийскому собору. А что до патриарха… Прости за дерзость, великий правитель, но я не вижу в патриархе той силы и святости, которые дарует Господь своим ставленникам на Земле. В тебе ее больше, – сказал я и состроил такую огорченную, смиренную мину на лице, что Мануил не мог не проникнуться.
Нужно же чуточку и польстить императору. Мне не сложно, если только для собственного блага.
– Ха! Ха! – рассмеялся император. – Ты хорошо стал ориентироваться в делах моей империи. Плут, но мне это нравится. Ты не ромей случаем? Может, я чего-то не знаю?
– Нет, василевс, я лишь дальний потомок правителя Польши, – отвечал я, все еще играя смиренного человека, ждущего гнева правителя.
– Вот как? Интересно. Ты, наверняка, дитя грехопадения. Не опасайся меня, я честность люблю. А мудрость, тем паче. Ты правильно оценил обстановку и принял мою сторону в споре с патриархом, – лицо Мануила резко стало серьезным, даже с оттенком злобы. – Мне доложили, что ты ранее стремился быть с моей будущей женой. Так ли это?
Вот я уже и в центре политических интриг. Меня предупреждали о том, что слухи о порочности невесты императора весьма полезны для зеленых, но еще больше нужны европейцам, которые планировали женить Мануила на ком-нибудь из Европы.
– Выбрали самого статного из русов, меня, молодого, и решили играть чувствами твоими, император, ну и моими тоже. Я обагрил бы свою саблю кровью сплетников. Где я? Как могу быть соперником великого василевса? Или где мой разум, чтобы даже думать об этом? – сказал я, причем нарочито громко, чтобы слышали те, кто толпился за троном императора в попытках расслышать наш разговор.
– Иван, а ты что скажешь? – задал вопрос русскому послу Мануил.
– Княжна не хотела ехать никуда из Руси, она не знала, насколько величественная империя и сколь прекрасен василевс. Вот и придумывала шальная девчонка причины, подставляя воеводу, без ведома его самого, вот только зашла с выдумками далеко, – отвечал Иван.
– Да, я заметил, что она умна и может интриговать. Передай, посол, моей будущей жене, что ее роль – поддерживать мои начинания, но никогда свои собственные, – сказал император, а Иван Гривень заверил его, что все передаст, но и сама княжна понимает место женщины рядом с таким сильным мужчиной, которым является василевс.
Далее разговор вновь прервался, так как зеленая колесница, наконец, пересекла черту последнего круга гонки, выйдя вперед. Сейчас готовилась вторая пара возниц, а распорядитель кричал в медную трубу о том, какие прекрасные колесницы начнут гонку и сколько у кого побед.
Я уже многое успел сделать в городе. В отличие от многих людей в этом времени, никуда не спешащих и могущих посвятить два-три дня отдыху по прибытию на место, внутри меня бурлила жажда деятельности. Если случалась минутка бездействия, то приходили разные мысли и тревоги за жену и свои поселения, не уместные сейчас. Нет телефона, чтобы позвонить и узнать, как дела, значит нечего себя накручивать.
Собору я подарил две сотни хороших, была возможность сравнить с тем, что были в Святой Софии, свечей. Думал дарить ли ладан. Уж где-где, но в главно соборе его должно было быть много. Нет, не много. Причем, тут либо не знали, как можно производить ладан из подручных смол, либо не наладили такое производство. Так что даровал и ладан. Понятно, что это не то вещество, что нужно, но как заменитель в другие храмы, сойдет.
А еще я подарил икону. Вот так! ИКОНУ! Дело в том, что я все держал в тайне того самого художника, который расписывал стены в доме убитого Степана Кучки. Он оказался гением, но владеющим очень спорным искусством. Опасным было вовсе начинать иконопись, на это нужно столько санкций заиметь, что сложно представить. Даже волей митрополита не прикрыться. Но монаху, если еще и адекватный митрополит на Руси, можно, особенно во время проблем с Церковью в Византии. Приняв постриг и став иноком Феофаном, первый русский иконописец «набил руку» копированием ликов с других, византийских, икон.
А после выдал… По канону, хотя Феофан умеет куда как лучше рисовать, писать, чем разрешает Церковь. Но лик Христа на его иконе был, словно говорящий с тем, кому посчастливиться лицезреть образ. Сложно было решиться на то, чтобы отдавать такой шедевр, но на кону стояло намного больше.
– Вы оба должны знать, что я не поддержу решение пока еще патриарха Космы даровать Томас Русской Православной церкви. Ваш митрополит не станет патриархом, – после продолжительной паузы, сказал василевс.
Он был решителен, даже сжал кулаки в знаке непреклонности в данном вопросе.
Что ж, я и сам предполагал, что легкой прогулки на пути становления Русской Патриархии не случится. Однако, Слово уже прозвучало. И это Слово – дарование русским собственной Церкви. Косма, понимая, что дни его патриаршества уже сочтены, будто мстил василевсу, накидывая проблем Мануилу в политической плосксти. Мол, хотят русичи своего патриарха? Так пусть так и будет! А после… И как тебе такое, Мануил Комнин? Станешь ссориться к родственниками своей жены?
– Крестоносцы будут на границе империи меньше чем через месяц. Может только немного их задержит распутица в полях. Ты, воевода, предсказывал проблемы для империи. Я склонен не верить, а знаю, что так оно и будет. Такую массу воинов сложно заставить вести себя благонадежно, – говорил император, быстро переключаясь от темы с патриаршеством. – Формирование складов, сопровождение, стягивание войск к столице – это здравые решения. Все это уже началось и ударит бременем для империи. Ускорься и ты.
А после император, под удивленные «ахи» вельмож, бывших на императорском балконе ипподрома, василевс максимально склонился ко мне и шепнул на ухо:
– Я рассчитываю на тебя, но держись подальше от Евдокии.
После этого разговора я больше не видел императора, хотя Иван Гривень хаживал к нему, как на работу. Впрочем, это и была его работа. Вопросы о свадебной церемонии были важными. Даже выбор имени священника, который будет венчать Евдокию и василевса, стал дискуссионным. Отчего-то Иван настаивал на том, чтобы это был пока еще действующий патриарх, но император оставался против.
Я же решал свои вопросы. Были встречи с генуэзцами. Уж коль скоро должны убивать венецианцев, приходилось искать иные рынки сбыта своей продукции.
Предложить Генуе было что. Та же моя бумага оказывалась куда как лучшего качества, чем жалкие попытки ее создать в Европе. Мы отбеливали листы, основывались на материале из льна или даже льняной ткани, делая лишь минимальные добавки крапивы.
Стекло генуэзцев так же заинтересовало. Мало того, я намекнул, что не против создать совместное производство зеркал, если мне предоставят лучших стекольных мастеров. Во Владово попытки создать зеркала были, даже более-менее удачные. Надували пузыри из стекла, разрезали их, покрывали одну сторону серебром. Но все равно не выходили изделия хорошего качества. Чего-то не хватало, может быть еще одного взгляда на технологию со стороны. Кстати, раскатывать стекло так же не получалось, но все это с приставкой «пока».
Конечно, производство должно было быть в моих землях без права мастеров покидать их в течении пятнадцати лет.
Знал бы император, что я такими договорами еще и способствую политике Византии, может, наградил бы чем. Ведь присутствие Генуи на русском рынке – это прямое стравливание ее с Венецией, по крайней мере, локально. Из Крыма нужно выбить венецианцев, и пока там может обосноваться Генуя, рядом с русскими факториями, конечно, ну и с Тьмутараканскимкняжеством, восстановлением которого нужно будет заняться сразу же по окончанию миссии в Константинополе.
В любом случае, есть уже купцы: и греки, и армяне, генуэзцы, которые готовы плыть на Русь и торговать, а это, на фоне войны в Степи и отвоевания Приднепровья, очень большое дело. Неужели все-таки проекту «Торговый путь „Из варяг в греки 2.0“» быть? Нужно ускорить производства разных товаров, чтобы не только за медом ездили торговцы, а то, как перезапустим торговый проект, так он и задохнет. Стыда не оберусь, столько сделать и получить пшик.
Глава 5
Интерлюдия
Боброк прибыл в Кокшаров, городок, что был захвачен союзным войском под началом Муромского князя Глеба Ростиславовича. Вот только основное войскоушло с частью добычи, оставляя в городке лишь войта-управляющего и необходимое для обороны число ратников. Ранее Боброк был в войске младшего воеводы Никифора, и они так же знатно пограбили черемисов, приводя их к покорности. Но это было южнее Кокшарова.
Причиной визита одного из приближенных к воеводе сотника, было то, что Никифор послал молодого витязя-брата организовать сообщение между двумя фортпостами Братства на чухонской земле. Но была иная, тайная миссия прибытия Боброка. Он должен был проинспектировать Богояра, ставшего войтом Кокшарова. Никифор узнал, что много из захваченного добра, Богояром не было отправлено в Воеводино.
Что это? Новая измена отца воеводы Братства? Сам Владислав Богоярович не особо доверял своему родителю, просил присмотреть за его поведением. Вот и присматривали.
И что увидел Боброк, когда прибыл в городок? А то, что тут, под флагом Андрея Первозванного творится сущий вертеп. Воины набрали по две, а то и три наложницы из местных родов, пользуют девок чуть ли нена улицах городка. Брага и мед настолько часто употреблялись, что запах напитков не успевал выветриваться из помещений и щипал глаза, входя в горницы.
В сам городок Боброка и полусотню, с которой он прибыл, пустили без особых проблем, хотя было видно, что радушного приема не будет. Витязь входил в город, будто к врагу в гости, а не к своим братьям. Богояр же не соизволил даже выйти из своего терема, когда прибыл более статусный человек в Братстве. Все же Боброк – витязь, а Богояра окрестили иноком-воином, пусть и войтом города Кокшаров.
– Чего явился? – спросил Богояр, с порога проявляя недружественную встречу.
Тон войта был настолько уничижительным, что витязь чуть было не выхватил свою саблю, которую, следуя примеру воеводы Владислава, стал предпочитать мечу.
– Как ты меня принимаешь, войт? – стараясь все же сдерживаться, спросил Боброк.
– А мне что, еще дорожку песочком посыпать тебе, отрок? Али в пояс кланяться? – усмехнулся Богояр.
Боброк растерялся от такой наглости и презрительности в свою сторону. Витязь судорожно продумывал варианты развития событий, вернее как именно уйти из города с наименьшими потерями. Было понятно, что его провоцируют на агрессивные действия. Возможно, Богояр рассчитывал после обвинить именно Боброка в неадекватном поведении.
Оглядевшись вокруг, обведя просторную горницу взглядом, витязь насчитал сразу восемь ратников, в то время, как за дверью витязя дожидались только трое бойцов его ближнего десятка. И даже такие цифры не испугали бы Боброка, случись нужда вступить в бой.
В последнее время витязь сильно поднаторел в воинском искусстве, а используемая, удивительно удобная, конструкция сабли, даже предполагала небольшое преимущество перед мечом, вот только Богояр… Войт был сильным бойцом, очень сильным, техничным и опытным. Не факт, что Боброк смог бы справиться с одним только войтом.
Хотя, какой он нынче войт? Все поведение Богояра говорило о том, что отец воеводы Влада предал Братство.
– Скажи, войт, а почему ты предал вновь? – напрямую спросил Боброк, пытаясь прощупать настроение присутствующих бойцов.
Нет, они не пошевелились, их не смутило то, что Богояр вероятный предатель, значит воины осознанно тут и не станут колебаться, если встанет вопрос о выборе стороны. Нет, не Братство они станут защищать, эти ратники прибыли когда-то с Богояром, ему лично преданы. Но смущало то, что стяг организации реет над теремом. Так что это? Флаг Братства на месте, но войт свою политику решил проводить?
– Что, витязь-брат? – Богояр усмехнулся. – Свои возможности оцениваешь? У волчат зубки режутся, на волков смотрят с вызовом?
– Просто отпусти меня и все, – решил Боброк попробовать договориться.
– А я и не держу тебя, – Богояр развел руками. – Иди!
Что-то тут было не так. Просто отпускать? Но Боброк по-любому расскажет все, не понимать этого войт не мог. Или же Богояр решил уничтожить всю полусотню на выходе, чтобы никто не знал в городе о случившемся? Значит, тут есть лояльные Братству люди. Потому и флаг не снят.
– Почему, Богояр? Владислав же твой сын? – чуть пятясь назад, спросил Боброк.
– Сын? – встав с лавки, будто разбуженный буйный медведь-шатун, кричал Богояр. – Думаешь, что я не знал своего сына? Сердце мое не знало сына? Он не мой сын! Он бесовской, али еще кто, но не Влад! Мой сын иначе ходил, иначе думал, поступал, Бога и меня боялся. Такое в одночасье не проходит. Он не мой сын!
Боброк аж пошатнулся, причем не понять от чего больше: от того, что и сам замечал во Владиславе Богояровиче много несоответствий в повелении, сравнительно обычного, или даже необычного, мужа, или от того, какой напор и энергетика шла от Богояра. Отец знает своего сына, может только чуть меньше, чем могла бы знать мать.
Разум витязя помутился. А не служит ли он Лукавому? Может так быть, что сам Нечестивый опутал разум Боброка и многих других людей? Все может быть.
Витязь потряс головой, приходя в себя. Нет, не может быть! Нечестивцу нет доступа в храм, а воевода постоянно там бывает, молитвы знает, осеняет себя крестом. Нет, Влад если и необычный, то прислан Богом. И не ему, Боброку, сомневаться в решениях Господа.
– Значит так, витязь-брат, – в этот раз чин Боброка прозвучал особенно уничижительно. – Он не мой сын, я не его отец. Я остаюсь здесь и пусть выстраивает свои отношения со мной, как с чужаком. Крепость не сдам ему. Бойни мне не нужно, тут есть те, кого ты заберешь с собой.
– Значит, все же отпустишь? – удивился Боброк.
– Да. И мехами стану торговать по совести. Оплатой будут брони, они у вас знатные, а еще оружием и зерном. Тот Влад, который нынче тобой повелевает, он оценит предложение. Присылать сюда войско не нужно, встречу сурово. Камнеметы, горящая вода, всего у меня хватает, а будет еще больше, – Богояр усмехнулся.
То, что этот Влад не похож на того, кого он знал, Богояр понял давно. Но отец искал черты характера, проявления особенного поведения сына в новом человеке. Нет, тщетно. Более всего злило, раздражало, унижало Богояра, что он, как отец, не только потерял свою власть над собственным сыном, но и был унижен, казалось бы, наследником.
Послать сюда, в эту глушь, показывать всем и самому Богояру, насколько сын не доверяет отцу? Разве есть на Руси такой человек, что станет позволять с собой подобным образом поступать? Богояр не мог позволить. Однако, будучи человеком не глупым, мужчина выжидал. Сперва он искренне надеялся на то, что Влад одумается, примет власть отца. Пусть это не была бы должность воеводы, даже витязя, все эти названия ничего не значат, но Богояр хотел быть рядом с сыном и шептать ему в ухо решения.
Он ушел бы из Братства, когда уже окончательно разуверился подняться в этой организации, вот только в Галиче, где у Богояра была и земля и солеварни, сменилась власть. Все стало принадлежать Ивану Ростиславовичу Берладнику. И за это еще злился Богояр, что его имущество стало разменной монетой между Владом и Иваном Ростиславовичем. Да, Богояр хотел оставить сыну все, но это было бы решение его, отца, а не сына.
И все равно, предавать в очередной раз было сложно. Богояр разбивал костяшки пальцев в кровь, ударяя в стену, он кричал, он заливался брагой до потери сознания, но не мог найти выход из положения. Унижение, при обостренном чувстве собственной значимости – это страшная сила, способная менять отношение даже к ранее важным делам. Может быть, и поэтому Богояр убедил себя, что не предает сына, что не сын это вовсе, а бес, вселившийся в тело умершего Влада.
– Ты заберешь тех мужей, что не захотели быть со мной, хотя я даровал им и женщин и мед и сытную жизнь. Бери их, такие в Братстве пригодятся. Но и с двумя сотнями я защищу город, ты это понимаешь. Мало того, уже скоро тут будет построены еще две крепостицы. Я отдам тебе розмысла, что выдумал такие укрепления, он строптивый, не захотел работать со мной, но крепости я и сам построю. Тысяча воинов станет тут находится, не нужно сюда приходить, – сказал Богояр.
Потом были слова о том, что торговля возможна, что он не враг Братству. Из всего сказанного, Боброк понял еще одно – Богояр не один, за ним стоит серьезная сила, иначе было бы никак не удержать город, и Братство уже через полгода взяло бы обратно крепость.
Боброк, покидая город не солоно хлебавши, сильно переживал и корил себя за нерешительность. На самом деле, из почти что четырех сотен воинов Братства, предателями оказались меньше половины, остальные были готовы уйти, ну или биться с отступниками, ядро которых составляли люди, лично преданные Богояру.
Можно было дать бой. И пусть это было бы кровавое побоище, но с большими шансами на успех. Успокаивало только то, что решение уйти было продиктовано в том числе важными обстоятельствами: после любого исхода усобицы, местные взбунтовались бы и крепость было бы просто некем защищать. Так что уход, все же, наиболее верное решение. А дальше… Боброк пообещал, что еще вернется и обагрит кровью Богояра свою саблю.
Сам же Богояр, ждал новгородцев, которые обещали прислать не менее трех сотен воинов в крепость. Мало того, там, в Великом Новгороде, решается вопрос о том, чтобы воспользоваться ситуацией и встать над всеми черемисами, выгоняя Братство с региона. Чухонцы разбиты, они уже не способны собрать большое войско, а водное сообщение черемисов с Булгарией прервано строящимися крепостями, так что самая сложная и грязная работа сделана, можно нагло воспользоваться ее плодами.
Те новгородцы, что были доставлены пред светлые очи войта на следующий день после взятия крепости, онии сделали очень заманчивые предложения. По сути, промысловики-купцы обещали Богояру стать удельным князем этих земель, отправляя лишь часть дани в Новгород.
А он, мнивший себя князем, решил пойти дальше. Богояр многое увидел в Братстве. Например, систему обучения, казалось вообще необучаемых людей. Так что можно создать свое войско, чтобы стать вовсе самостоятельным. Тут хорошо бы торговать с Братством и он сделает все возможное, чтобы торг шел за оружие и броню.
* * *
– Нельзя, Алексей, сам не понимаешь? Нам здесьнужны все силы, – усталым голосом объяснял младший воевода Никифор.
– Это предательство! – выкрикнул Алексей и встал с лавки, чуть было не опрокинув массивный дубовый стол.
Мебель зашаталась, встретившись с мощной фигурой родственника воеводы Братства. А вот стоявший на столе стеклянный кубок упал, покатился на пол и разбился. Никифор осуждающе покачал головой.
– Сядь! – отринув вид уставшего человека, жестко сказал младший воевода. – Ты понимаешь, что без воинов мы, и Владислав Богоярович с нами вместе, потеряем все, вообще все. Давай лучше обсудим, что делать дальше, выставлять ли воинов сейчас, на Выксу и Муром или занимать оборону.
Алексей взял себя в руки и обратно сел за стол. Воин демонстративно громко и резко пододвинул к себе горшок с гречкой с тушенным мясом, после стал молча есть.
Алексей понимал, что частью, может даже и большей, младший воевода Никифор прав. Но эмоции требовали исполнения даже безумных приказов Владислава Богоярович. Вокруг одно предательство. Коварство Богояра, сведения о котором пришли три дня назад, сильно выбило из себя Алексея. Ему даже стало жалко своего племянника, которого вновь предал отец. Алексей и сам чуть не поверил в то, что Богояр изменился. Но люди не меняются, меняются только обстоятельства.
Большое войско мордвы выдвинулось в направлении Рязани и Пронска уже как две недели назад. На помощь союзникам уже тогда были посланы пять сотен воинов Братства. И все бы хорошо, против шеститысячного войска мордвы, Рязань с Муромом смогли выставить сразу же две тысячи воинов, да еще и началась мобилизация. Некоторые воины были отпущены для устройства своих земель, вот их и возвращали.
Учитывая помощь от Братства, а еще и более качественную экипировку, опыт и выучку, православное воинство должно бить мордву. И вообще было непонятным, на что рассчитывали мордвины. Одно дело, если бы такой большой набег случился осенью, так хоть урожай можно было отобрать у крестьян. А так… Города же выстоят, а после Русь соберется и пойдет наказывать, жестоко наказывать.
Все стало понятным и ясным, когда сегодня утром пришла еще одна новость, ставившая все на свои места и доказывающая, что враг далеко не всегда глупец, а чаще, так и наоборот. Пятитысячное булгарское войско осадило Новгород на Волге. Волжским мусульманам не удалось сходу взять эту, уже в основном достроенную, русскую крепость, но в Новгороде защитников не более четырех сотен. А еще булгары увели в полон почти половину мастеров-строителей, которые не успели спрятаться за стены города.
Так что получалось, что на юго-восточную Русь шла комбинированная атака и можно ожидать чего угодно, хоть бы и восстания черемисов, или же приход обиженных половцев. Воины Братству нужны тут! Свои земли нужно же защищать прежде, чем захватывать иные.
– Убери чувства, Алексей, и согласись с тем, что только мы здесь и сейчас можем решить проблему, нельзя уходить. Если падет Муром, мордва придет к нам, в сердце Братства. А еще падет Выкса, – уже спокойным голосом объяснял Никифор.
– Ты послал вестовых в Курск? Именно там нынче войско великого князя, – спрашивал Алексей.
– Киевляне не могут взять Курс и Брянск, там отчаянно бьются последние бояре Ольговичей. Сильно Изяслав Мстиславович не поможет. Ему добивать нужно Давидовичей. Но я послал и к хану Аепе и князю Андрею Юрьевичу во Владимир, – отвечал Никифор.
– Андрей тоже не придет. У него замятня с Новгородом Великим. Владимирский князь уже в Торжке должен быть, ну или брать его силой, – несколько обреченно говорил Алексей.
– Ты сам на все вопросы отвечаешь. Когда мы разобьем булгар, убежит и мордва зализывать раны, вот тогда можно и немедля отправляться по повелению воеводы Владислава Богояровича, – сказал Никифор и так же, как Алексей ранее, придвинул к себе порцию еды.
– Как все вокруг навалилось. Мы что, Господа прогневили? – разведя руками, недоуменно спрашивал Алексей.
Никифор не стал комментировать такое высказывание, по мнению младшего воеводы, оно на грани богохульства. Опытный, уже поживший на этом свете, воин он прекрасно знал, что пути Его неисповедимы и порой вообще не понять, куда могут вывести проблемы и тяготы, может быть к новой ступеньке к силе, а, может, и наоборот случиться, и ступень будет вести не вверх, но вниз.
В горницу терема воеводы, где и общались два, на данный момент, главных лица Братства на Руси, влетела растревоженная Марта. Молодая женщина была ключницей у воеводы, а еще и личной помощницей жены воеводы, Марии, хозяйки терема. Теса-Мария, чей беременный живот уже немного просматривался, милостиво дала временный кров Алексею и его жене, Улите. Дочь убитого боярина Кучки приехала к своему мужу, наверное, чтобы отчитать того за недостаток внимания к семье.
– Там! Там! – задыхаясь от отдышки, пыталась сказать Марта, указывая в сторону женской половины терема.
– Ну же, что там? – спросил Никифор.
– Там служанка боярыни Тесы-Марии с пеною у рта корчится от боли в животе, – выпалила ключница.
– Что с Марией? – в унисон выкрикнули два мужчины.
– Рвет ее сильно! – сообщила Марта.
Никифор решительно встал из-за стола, подошел к распахнутой двери в горницу и во все горло закричал:
– Никого не выпускать, кто выходил сегодня за пределы города, изловить!
Никифор замолчал, задумался. А после решительно подошел к Алексею.
– Сдай свой меч, Алексей! – потребовал Никифор.
– Ты ополоумел? – выкрикнул воин, жестко посмотрев на младшего воеводу.
– Ты не подчиняешься моему приказу? – не менее решительно спросил Никифор.
