Митрич залихватски сдвинул картуз на затылок и подмигнул мне, усиленно кивая в сторону Зинаиды. Девчонка не шла, а плыла, покачивая бёдрами, прижав коробку к крутому боку, словно кувшин. И ведь знала, зараза, что хороша. И что мужики сейчас, и стар и млад, как говорится, смотрят ей вслед и разве что слюни не пускают.
– Эх… зар-ра-з-за! – высказал всеобщее мнение Митрич. – Мне б годков десять скинуть. Уж я бы… Эх!
– Каких десять, Митрич, – Зинаида передала картонный ящик председателю и развернулась к нам, уперев руки в бока. – Все двадцать, а то и тридцать, если посчитать.
– Хороша, чертовка, – ещё шире расплылся в улыбке мужичок, гордо нас всех оглядел и гаркнул. – Чего стали, оглоеды, а ну, давай, шевелите поршнями!
Мы с Вячеславом переглянулись и принялись переносить коробки в «Виллис». Иван Лукич утрамбовывал их в машину, а Митрич больше руководил, чем помогла. Ну, да никто не был обиде от его добродушных подколок и ворчания.
– По коням, паря! – убедившись, что все загрузили и в салоне вертолёта не осталось ни единой бумажки, скомандовал Митрич. – Ну, бывай, Славка. Не забывай мать-то, наведывайся, – строго нахмурился, пожимая руку на прощанье.
– Как можно, дядь Вась, поклон ей от меня. Скажи, на тех выходных в гости прилечу.
– Ну, добро, – Василь Митрич довольно кивнул и потопал в машину.
– Спасибо, – поблагодарил я пилота и тоже пожал протянутую ладонь.
– Бывай, Егор. Если что надо привезти или заказать, не стесняйся, всё решим через Митрича или Лукича, – кивнул Вячеслав Синицын, забрался в свою Аэромоль и был таков.
Я подошёл к «виллису» и занял место рядом с водителем. Выбора мне не оставили: едва заметно недовольная Зинаида сидела рядом с Митричем на заднем сиденье. Я хмыкнул про себя: это ж любопытно, чью честь дядь Вася нынче блюдёт, мою или фельдшерицы?
Мотор взревел, и мы помчались по накатанной дороге.
– Вы, Егор Александрович, не переживайте! – начал тем временем председатель. – Мы вас в пустой дом поселим, всё чин по чину. Своё жильё, значит, у вас будет. Ну, не совсем пустой. Меблишка кой-какая имеется. Бабы наши постельное вам сварганили на первое время, посудку подсобрали. Понятное дело, у нас тут не Москва, центрального водопровода нет, но зато вода у нас хорошая, колодезная. Ух и студёная!
Иван Лукич показал большой палец.
– Это да, – пророкотал за нашими спинами Митрич.
– Школа у нас небольшая. По-хорошему, вам бы сегодня с директором познакомиться, да вот беда приключилась…
– Что такое? – поинтересовался я.
– Радикулит скрутил директора нашего, Юрия Ильича Свиридова. Он у нас и директор, и завхоз, и много чего ещё, – председатель покосился на меня, проверяя реакцию на его слова.
К многозадачности мне не привыкать, поэтому я никак не отреагировал. Иван Лукич довольно улыбнулся в пушистые пшеничные усы и продолжил свой рассказ.
– Деревня у нас небольшая, совхоз ладный, в передовиках идём, – с гордостью поведал мне. – Школа маленькая, всего на сто детишек. Но зато дружная, как в семье душа в душу все живут, и ребятишки, и учителя. С учителями, правда, напряжёнка, – закручинился председатель. – Я уж и в райком писал и в образование ваше ездил. Не поверишь, до первого секретаря дошёл с жалобами! – Иван Лукин покрутил головой.
– И как? – с любопытством спросил я.
– Каком к верху, – раздалось позади.
– Митрич! Ну что ты, право слово! – председатель кинул на дядь Васю осуждающий взгляд в зеркало. – Нету кадров, говорят. Кадры они вроде как есть, да вот на нашу долю недостаёт. Хорошо хоть вы нам достались, – довольно улыбнулся Иван Лукич. – Вам у нас понравится, Егор Александрович, точно говорю. У нас хорошо раздолье. Летом и рыбалка имеется, зимой опять-таки охота. Грибы, ягоды, загляденье. Приехали!
Председатель дал по тормозам, «виллис» резко остановился.
– А вот и дом ваш, Егор Александрович, – несколько напряжённым тоном произнёс Иван Лукич, выбираясь из автомобиля. – Добро пожаловать в Жеребцово!
Я вышел из машины и едва не заржал в голос, представив реакцию молодого идеалиста из столицы на халупу, которую председатель так смело назвал домом. Когда-то перед замызганными ныне окнами добрые руки хозяйки разбили цветник. Сейчас от него остались только воспоминания, как и от былой красоты дома. Деревянные стены покрывала облупившаяся синяя краска, резные наличники стыдливо смотрели на нас облезлым белым цветом и. К моему удивлению, относительно чистыми окнами.
Сам домишко был небольшим, на три окна, с петухом на коньке. Здание выглядело настолько необжитым, что даже у деревянной птицы поникли перья, когда-то выкрашенные разноцветной краской.
– Вот, Егор Александрович, дом ваш, проходите, – жизнерадостно ворковал председатель, делая страшные глаза в сторону Митрича.
Дядь Вася с совершенно невозмутимым лицом раскочегаривал цыгарку, не замечая выразительной мимики Ивана Лукича.
– Заборчик мы починим, вы не волнуйтесь. Вон, Василий Дмитрич и починит. Он у нас рукастый! Всё умеет, и по столярному делу, и по строительному, даже в электричестве разбирается, – рекламировал Митрича председатель Звениконь.
Дядь Вася довольно сопел, пускал дым кольцами и важно поглядывал то на явно давно не чиненую крышу, то на заросли травы перед домом, то косился на меня, когда я не видел, по его мнению. Видимо, проверял мою реакцию на жеребцовское гостеприимство.
М-да, оказался бы на моём месте столичный мальчик Егорка, не удивлюсь, если бы он тут же и сбежал, роняя туфли, подальше от деревенской романтики. Хотя пацан армию отслужил, может, и сдюжил бы. Я так точно не сбегу.
– Не переживайте, починим, – засуетились председатель, заметив выломанную штакетину. – Мальчишки балуются, – смутился Иван Лукич. – Мы вам вот тут веточку вишенки подпилим, они и не будут лазать, – смущённо стрекотал Звениконь.
Я продолжал молча наблюдать за представлением, медленно продвигаясь вслед за мужчинами в сторону дома. Иван Лукич снял со столбика привычный деревенский запор: петлю из проволоки, толкнул калитку, и она едва не пришибла незадачливого председателя.
– Ох, я кому-то задам! Никаких отгулов, ироды! Если учитель смоется, вы у меня премий пятилетку не увидите, – тихо прошипел Звениконь. – Я тебя что просил?
– Так я Фёдора отрядил на это дело, – громким шёпотом оправдывался Митрич.
Шёпот у него выходил так себе, но я делал вид, что любуюсь видами и ничего не слышу.
– Митрич! Это что за саботаж? – повысил голос председатель, когда калитка всё-таки распахнулась, но при этом повисла на одной петле. – Простите, Зинаида Михайловна! – сконфузился от собственного выражения.
– Да ничего, я привыкла, – пропела фельдшерица.
Только сейчас я заметил, что девушка вышла из машины и вместе со мной наблюдала за театром двух актёров, но за нами не пошла.
– А я чего? Это всё Рыжий, – философски заметил Митрич.
– Рыжий – это Фёдор? – уточнил я, пытаясь разобраться в местной Санта Барбаре.
– Рыжий – это Николаич, а Фёдор – балбес, – категорично заявил дядь Вася.
После этого я оставил попытки понять, о ком идёт речь. Потому познакомлюсь.
– Вы проходите, Егор Александрович, – натужно улыбаясь, председатель пригласил меня во двор. – Вот там туалет. Ключ… куда я задевал ключ… – Звениконь зашарил по карманам, сам же в это время продолжал выпытывать у Митрича информацию. – Вы уж простите, удобства у нас деревенские, громко мне, и тут же потише дядь Васе. – Ты ему всё объяснил?
– Объяснил, – кивнул Митрич. – А толку?
– Пьёт?
– Пьёт, – подтвердил Митрич.
Председатель тоскливо вздохнул, покосился на меня и поднялся на крыльцо, вытащил ключ из кармана и принялся тыкать в замочную скважину.
– Да не переживайте вы так, починю, – утешил я моих сопровождающих.
И Митрич, и Звениконь тут же смолки, скептически глянули на меня, но комментировать заявление столичного гостя не стали. Я ухмыльнулся: на лицах мужиков читался откровенный скепсис. Ну, поживём – докажем. Главное, чтоб в этой халупе инструменты были. Сделал себе мысленную пометку спросить у Митрича, где раздобыть хотя бы молоток и гвозди, заодно и тряпку с ведром. Думаю, внутри дом такой же запущенный, как снаружи.
– Ну вот вы и дома, Егор Александрович, – радостно возвестил председатель, распахивая двери. – Проходите, не стесняйтесь. Вот тут, значит, сени. Полочка, вешелочка. Печка, стало быть. Дровами мы вас обеспечим, вы не сомневайтесь.
– Готовит в печи надо? – немного напрягся я.
В своей жизни я чего только не пробовал, много чего умел. Но вот готовить в настоящей русской печи не доводилось.
– Что вы, что вы, – замахал Иван Лукич. – Тут у Таисии и кухонька за занавесочкой, и печка электрическая. Вот она, плиточка, и посуда имеется.
Иван Лукич тут же щёлкнул кнопкой, демонстрируя наличие в ломе света.
– Кто такая Таисия? Это вы меня к ней подселяете, что ли? – удивился я.
Честно говоря, не хотелось бы иметь в соседках любопытную бабульку, сующую нос в мои дела.
– Так померла Таисия, – провозгласил Митрич. – По этой весне и померла. Дом ничейный и стоит с тех пор. Семьи у неё не было, теперь, стало быть, учительский дом будет. Принимай, Егор Ляксандрыч.
С этими словами Митрич решительно отдёрнул занавеску, которая отгораживала импровизированную кухоньку от общей комнаты. И театрально махнул рукой, указывая на квадратные метры деревенской избушки.
– Ой, мамочки, – неожиданно взвизгнула Зина за моим плечом, непонятно когда объявившаяся в доме. – Покойная Таисия вернулась! И гроб с собой приволокла!
– Зинаида Михална, – укоризненно начал председатель. – Как вам не сты-ы-ы-ы… – завыл Звениконь, тыча пальцем в гроб, который стоял по центру комнаты.
В том гробу вместо царевны лежала старушка божий одуванчик в белом платочке, с улыбкой на сухих бесцветных губах, с букетиком полевых цветочков в руках, скрещённых на груди.
Глава 5
– Ы-ы-ы-ы… – тянул на одной ноте председатель, потом вдруг внезапно заткнулся и растерянно произнёс. – Это не Таисия.
– Знамо дело, – подтвердил Митрич. – Таисия и при жизни-то красавица не была, а как померла, так и вовсе подурнела. Ну-ка, посчитай, сколько с весны-то прошло? Да и как бы покойница сюда пробралась? Ещё и с гробом? – дядь Вася почесал затылок.
– С-с-с-с… – засвистела возле меня Зинаида, которая от испуга ухватила меня за руку и теперь не отпускала.
– Чего ссыкаешь? Нормально говори, – буркнул Митрич.
– Степанида! – выкрикнула Зиночка.
– Чего Степанида? Думаешь, она приволокла гроб с покойницей? А что, Стёпка может, – задумчиво протянул Митрич. – Она по молодости ого-го, огонь-баба была… А со Таиской они завсегда в контрах были. Мужика по молодости не поделили, вот и лаялись на пустом месте, – пояснил знаток женской натуры.
Я молчал, не встревая в дискуссию, разглядывал бабку, лежащую в гробу, и что-то в ней казалось мне неправильным. Вот будет весело, если я оказался в какой-нибудь альтернативной реальности, и сейчас покойница восстанет из гроба, да как пойдёт всех кусать. Хотя нет. Это уже на апокалипсис с зомби похоже.
– Это из-за кого, из-за дядь Коли, что ли? – полюбопытствовала Зина, дослушав до конца рассуждения Митрича.
Я с удивлением покосился на девушку: интересно всё-таки устроен женский мозг, только что орала, вон, даже руку мою до сих пор не выпустила, а стоило услышать сплетню, сразу весь страх прошёл.
– Не, Стёпка за Кольку назло мне вышла! – горделиво приосанившись, заявил дядь Вася. – А Таисия…
– Да кому ты сдался, конь плешивый! – раздался сердитый незнакомый женский голос. – Я за Колю маво по любви вышла! А Таська твоя стерва была, стервой и померла!
– Ы-ы-ы-ы… – завыл Иван Лукич, выпучив глаза, тыча пальцем в сторону гроба.
– Лукич, ты чего глаза пучишь? Сердцем, что ли, плохо? Зинка, хватит орать, не видишь, председателю поплохело. Давай, качай его. Ещё помрёт, неровен час, куда нам без председателя тогда?
Я переводил ошалелый взгляд с бабки, восставшей из гроба на заикающегося Ивана Лукича, который побледнел до синевы и застыл памятником Ленину, вытянув руку вперёд. Только впереди у него оказалось не светлое будущее, а сухонькая старушонка с цветами, презрительно скривившая губы.
– Ты, Митрич, дураком был, дураком и помрёшь, – фыркнула бабулька.
– Говорю же, любила меня, – дядь Вась выкатил грудь гоголем. – Вона как ярится!
– Степанида Фёдоровна! – воскликнула Зиночка, и покрепче прижимаясь пышной грудью к моей руке.
– Какого чёрта, дуры ты старая?! – внезапно заорал председатель отмерев. – Ты зачем сюда гроб притащила? А?
– Дык примерить, – спакойненько так заявила бабка. – Слышь, сынок, подай-ка мне руку. Что-то вылезти не могу.
– Я? – уточнил я.
– Ты, ты. Митрич старый конь, а Лукич – председатель! – пояснила бабка.
Я аккуратно отцепил от себя Зиночкину ладошку, шагнул к гробу. Легко подхватил бойкую старушку подмышки, вытащил её из домовины и поставил на деревянный пол.
– Ох, ты ж, силён! – совсем по-девичьи хихикнула недавняя покойница. – Спасибо, милок. – Так, ты, стало быть, наш новый…
Договорить Степанида не успела, позади меня раздался глухой стук, я стремительно обернулся и увидел на полу председателя.
– Слабак, – чиркая спичкой о каблук сапога, констатировал Митрич.
– Да вы чего стоите? – рявкнула Степанида. – А ну, Михална, сердце глянь! Ох, ты ж, несчастье-то какое! – запричитала бабулька.
– Ой! – пискнула Зинаида и кинулась к посиневшему Ивану Лукичу.
Дрожащими пальцами девчонка принялась развязывать тугой узел галстука, короткие ногти цеплялись за ткань и срывались. Не раздумывая, я присел рядом, дёрнул, освобождая горло председателя.
– Спасибо! – Зиночкины пальцы прижались к вене на красной шее Звениконя. – Фух… Стучит!
– Стучит? – грозно переспросила Степанида.
– Стучит! – уверенней произнесла Зинаида. – Его надо положить куда-нибудь… Не на полу же… Нехорошо как-то…
Девушка растерянно окинула взглядом пустую комнату, а потом мы все как-то не сговариваясь, посмотрели на пустой гроб.
– Ну а что, хорошая домовина. Качественная. И подушечка красивая, – высказал всеобщее мнение Митрич. – Хватай за ноги, Ляксандрыч, а я за плечи.
– Нет, Митрич, давай ты за ноги, я-то помоложе буду, – не стал говорить и посильнее, чтобы не обидеть мужичка.
