Злость и обида так сильно давят изнутри, ломают ребра и разгоняют ритм сердца. Еще этот розовый медведь лежит в мусорной корзине последней каплей моего терпения, разливающегося по венам раскаленным металлом.
– Это мое! Зачем ты лезешь?! – кричу я, как, наверное, еще никогда в своей жизни не кричала. До моментальной хрипоты и жжения в легких.
Мать ошарашенно приоткрывает рот, крепче сжимая мой дневник пальцами, а я подхожу и выдергиваю из ее рук эту несчастную тетрадку. Она надрывается, но оказывается у меня. Наклоняюсь и достаю медведя из корзины. Прижимаю это все к себе словно единственную ценность, что у меня есть, чувствуя, как меня бьет крупной, заметной даже матери дрожью.
– Что ты вытворяешь? – облизнув идеально накрашенные губы и поправив прическу, негодует мама, даже сейчас стараясь держать идеальную осанку.
Это так бесит! До зуда в солнечном сплетении.
– У меня должно быть хоть что-то личное! – снова кричу. Я сейчас не способна говорить спокойно. Все, что так долго копилось, сочится из всех клеток. – Я и так делаю все, что ты требуешь, мам. У меня есть только твоя жизнь! И вот этот клочок своей, – трясу тетрадкой и игрушкой. – Но ты решила отнять у меня все! За что, мама? Что я тебе сделала? Что со мной не так?
Слезы застилают глаза. Пальцы сами собой впиваются в плюшевого зверя. Надо взять себя в руки, а я не могу. Правда никак не могу. Со мной такого никогда не случалось. Чтобы накрывало настолько сильно, что не было сил бороться со стихией навалившихся эмоций. Все, что я могу, – только дать им волю. Опустошить себя. Может быть, тогда станет легче…
– У тебя истерика, – холодно отвечает мама, грациозно поднимаясь со стула.
Ее лицо надменное, взгляд высокомерный, и дрожать я начинаю все сильнее. Потому что все мои слова – как удары хрупкого тела о толстую броню из самого прочного в мире металла. Они только меня рвут на части, только мне делают больнее. А ей все равно. Ее невозможно пробить, я никак не могу достучаться до материнского сердца. Оно там есть вообще? Живое?
– Да, мама. Да! – топаю ногой. – Истерика! Потому что я так больше не могу! Я чувствую себя в тюрьме, где за каждый неосторожный шаг на тебе затягивают строгий ошейник или пускают ток по прутьям твоей клетки!
– Не повышай на меня голос, Амалия. – Мать хватает за ухо моего плюшевого медведя и пытается выдернуть его из моих рук, а я на эмоциях дергаю его обратно на себя. Выходит слишком резко, розовое ушко надрывается по шву, а мама заваливается на меня. Отталкивается ладонями. Ее красивое ухоженное лицо искажается, в глазах происходит что-то нечитаемое, и мою щеку обжигает сильная пощечина. Голова дергается, на секунду в ушах появляется звон, и даже слезы срываются с ресниц с задержкой, словно и у них случился шок.
– Ами… – Она трет тонкими пальцами ладонь, которой меня ударила.
Впервые в жизни! Это так ужасно. Так унизительно и очень-очень больно.
У меня дрожат губы, горят внутренности от несправедливости и сильной обиды. Мне кажется, прямо сейчас я взорвусь и разлечусь по комнате, оседая на стенах и дорогой мебели.
– Амалия, я… – снова пытается говорить мама.
А я разворачиваюсь и выбегаю из комнаты.
– Ами, стой! – кричит она мне вслед.
Нет, нет, нет! Не могу, не хочу стоять! Не хочу здесь находиться! Где угодно, только не здесь! И под ее крики я несусь по ступенькам на первый этаж. Ничего не видя перед собой, только слыша фоном бряканье несчастного пианино, бегу прямо к двери.
– Амалия, остановись! – все еще кричит мама, стараясь успеть за мной на своих каблуках. Я слышу их стук за спиной, и это придает мне сил.
Оказавшись на улице и все еще прижимая к себе свои испорченные драгоценности, несусь к воротам. Хватаюсь за ручку двери, ведущей за территорию нашего дома. Она мокрая от недавно прекратившегося дождя и кажется очень-очень холодной.
Выскакиваю на тротуар, следом на дорогу. Наступаю в лужу. Брызги от моих ботинок летят во все стороны, наверняка пачкая джинсы и даже плащ, который я так и не успела снять.
У дома Калинина стоит большая машина. Из нее что-то выгружают. Желая быстро спрятаться, я несусь мимо грузчиков и со всей силы врезаюсь в глыбу с самыми сильными в мире руками.
– Забери меня, – умоляю татуированного Дракона, все еще ничего не видя перед собой. Я его чувствую. Тепло, запах, мощное сердце, бьющееся за грудными мышцами. – З-забери м-меня, – повторяю, стуча зубами, – пожалуйста…
Глава 16
Данте
Тело реагирует быстрее головы. Обеими руками обняв дрожащего Огонька, поднимаю ее над землей и уношу за угол, закрывая собой и жалея, что у меня нет крыльев, которыми можно было бы ее укрыть. Она рыдает в голос, уткнувшись мне в грудь лицом. Челюсти сводит от злости. Нам под ноги прямо в слякоть падает порванная тетрадка и розовый медведь с надорванным ухом. Что делают эти изверги с хрупкой девочкой?
У нее и правда нет никакой брони. У меня ощущение, что она голая, и я нахожу позу, в которой получается еще хотя бы немного прикрыть Огонька собой.
Ами же не знает меня. Я чужой. Свидания через стекло и мелкие подарки не считаются. Я могу оказаться чудовищем. Черт! Да я и есть самое настоящее чудовище, но Огонек доверяет мне свои слезы. Что? Что, мать его, надо было с ней сделать, чтобы она к левому мужику за помощью побежала?!
Меня настолько разрывает от злости, что накрапывающий дождь и противная сырость теперь не имеют никакого значения. Мир сужается до нее одной – моей маленькой девочки, моего Огонька, который надо защищать.
Клянусь, я пытался держаться на расстоянии. Это было бы правильно. Но она уже здесь. Я держу ее в своих руках, ощущая то самое солнце в груди, которое включается как лампочка только рядом с ней.
– Тихо, тихо, Огонек. Я рядом. – Одеревеневшими от напряжения пальцами веду по ее мягким рыжим волосам. Она еще сильнее вжимается в меня, и я снова обнимаю ее обеими руками. – Держу. Я держу тебя, маленькая.
Лопатками чувствую на себе слишком пристальный взгляд, вспоминая, что мы вообще-то тут не одни. Чертова магия!
Погода сегодня полное дерьмо, и все работы на участке были отменены, но планы поменялись. Дождь стих, у поставщика стройматериалов случилась накладка, и часть заказанного Калининым привезли аж на два дня раньше. Он мог бы перенести доставку на удобное ему время, ведь проблемы компании-поставщика – это только их проблемы, но Игорь Саныч все переиграл, дернул меня и еще нескольких мужиков на разгрузку. Мы минут двадцать как подъехали, и тут она…
Оглядываюсь. Калинин смотрит на меня, вопросительно приподняв бровь. Со стороны улицы к нам неумолимо приближается торопливый стук каблуков, каждым своим ударом отдаваясь в моей груди очередным приступом жгучей злости.
– Амалия! – зовет Снежная королева. – Ами, вернись сейчас же!
– Нет! – взвизгивает Огонек. – Не отдавай меня, – шепчет, обнимая чуть выше пояса.
И дышится еще труднее от ее доверчивости, хрупкости, такой трогательной близости. Я весь в мурашках, будто ко мне впервые прикоснулась девушка.
– Что ты устраиваешь? – возмущается ее мать. – Игорь! – зовет она Калинина.
Мы с ним снова пересекаемся взглядом. Он неожиданно прикладывает палец к губам. Я прижимаю Ами еще крепче к себе, наступая грубой подошвой ботинка на тетрадку, топя ее в грязи. Там явно личное, то, что больше никто не должен видеть.
– Ш-ш-ш, – глажу Огонька по спине. – Я спрятал, не бойся.
Игорь Александрович выходит к Снежной королеве. До нас долетает начало их разговора.
– А чего не заходишь? – спокойно интересуется он.
– Грязно у тебя там. Она же к тебе забежала? Больше некуда. Мы повздорили. Игорь, будь добр, скажи Амалии, чтобы прекратила нас позорить такими сценами и вернулась домой…
Голоса и шаги отдаляются. Их быстро перекрывает грохот разгружаемого строительного материала. Я слышу только всхлипы Огонька. Ее истерика почти стихла. Как бы сейчас она сама не испугалась того, что натворила, прибежав ко мне. Или, может, так было бы лучше?
Да черта с два я отпущу теперь! Но куда я ее? Потом буду думать. Сейчас в голове такая каша и сердце не дает дышать, пытаясь проломить ребра и упасть прямиком в ее ладони. Представляю, как светлый, теплый Огонек испугается этого скукоженного, почерневшего уродца, в котором из хорошего разве что она и пара мальчишек, будущее которых еще можно спасти.
Калинин возвращается к нам.
– Данте, твой рабочий день на сегодня окончен, – неожиданно объявляет Игорь Саныч. – К десяти Амалия должна вернуться домой. Тронешь, – показываем мне кулак, – я тебе сам яйца отстрелю, – понижает голос.
– Не трону, – обещаю ему.
Да куда, блин?! Что я, дебил совсем, что ли? Не вижу, куда влип по те самые яйца?
– Ты не расплатишься со мной, Данте, – усмехается Калинин.
– Я уже понял, Игорь Саныч. Спасибо.
По поводу его неожиданной щедрости мы тоже пообщаемся позже. Такие люди ничего не делают просто так. Нужен я ему. Не знаю, правда, зачем. Не говорит пока, но задницей чую, что будет удивлять.
– Валите уже. – Он небрежно машет в сторону ворот. – Стой, – тут же тормозит. Сначала выходит сам. Звонко свистит водителю: – Слышь, тачку свою сюда ближе подгони.
– Зачем? – разносится эхом.
– Потому что я так сказал! – рявкает Игорь Саныч.
Ами вздрагивает, я снова плотнее сжимаю кольцо из своих рук вокруг нее.
Массивная тачка с шипением и характерным хрипом заводится, трогается с места и медленно катится вперед, набрасывая тень от прицепа на участок. Моя «бэха» стоит прямо за ней.
– Все, вот теперь валите, – вернувшись, отсылает нас Калинин. – Ами, – зовет ее. Шмыгнув носом, она поворачивает к нему голову. – Успокоишься – с мамой надо будет поговорить.
– Она… – судорожно выдыхает Огонек, – не слышит.
– Попробуй еще раз, ладно? – удивительно мягко просит он.
Ами молчит. Она точно не готова сейчас никому ничего обещать. Наклоняется, поднимает грязного медведя и сама совсем не случайно наступает на собственную тетрадку. Значит, я все понял правильно. Слишком личное…
Забираю ее с собой в машину и, дав по газам, сразу еду к выезду из города. Как пьяный от футболки, пропитанной ее слезами, от запаха, наполняющего машину, от того, что Огонек здесь. Сама пришла! Ко мне!
Затылок обжигает, короткий ежик волос встает дыбом. И нет никакого плана, как быть дальше. Есть понимание, что я больше не смогу держаться на расстоянии. Должен. Мать его, обязан! Но не смогу.
– Тебя правда зовут Данте? – тихо спрашивает Огонек.
Удивительная девочка. Я даже не сказал, куда везу ее, а она интересуется, как меня зовут.
– Даниил, – представляюсь я. – Но Данте привычнее.
– А я Ами… – ковыряет ногтем свои джинсы. – Амалия.
– Знаю. – Удобнее перехватив руль одной рукой, второй ловлю ее ладошку и крепко сжимаю.
– Откуда? – Тонкий прохладный пальчик ее свободной руки касается татуировки на тыльной стороне моей ладони, водит по конкуру рисунка, а у меня в висках пульс отбивает какие-то дикие ритмы, и перепачканный, «травмированный», нелепый медведь, сидящий на панели, словно смотрит с насмешкой.
Дергаю головой, хрустнув позвонками. Хочется порычать на Огонька. Что она со мной делает сейчас? Это… Черт, я даже не знаю, с чем сравнить! Когда хрупкая принцесса сама пришла в лапы к дракону. У него за ребрами полыхает, а она доверчиво гладит его крылья, и он давится собственным огнем, пытаясь проглотить его вместе с дымом, лишь бы только не напугать и случайно не ранить. Только у драконов замки, сокровищницы, если верить сказкам, а я пока могу предложить ей только себя.
– Слышал, – отвечаю на ее вопрос. – Тебе все равно, куда мы едем?
– Главное, чтобы подальше от дома, – тихо признается она, продолжая обводить рисунок на моей руке.
Глава 17
Данте
Громкое урчание в животе Ами подсказывает мне первый пункт нашего плана на сегодня. На ее бледных щеках появляется легкий румянец, и, распутав наши ладони, она обнимает себя обеими руками.
– Извини, – говорит тихо и хрипло.
А я пытаюсь сообразить, чем и где ее можно покормить. Не знаю же ничего. Что она ест? Есть ли аллергия? Что любит вообще? Могу только представить, к каким заведениям она привыкла.
– Ты мясо ешь? – спрашиваю у нее.
– Я не хочу есть, – обнимает себя сильнее. – Тошнит немного, – признается.
– Это нервное. Попробуй расслабиться, дыши глубже. Сейчас все пройдет.
Она опускает руки на колени, как примерная девочка. Упирается затылком в подголовник и шумно вдыхает, прикрывая глаза. Кусает пересохшие губы, тяжело сглатывает. Ее желудок снова издает беспокойные звуки, а у меня в машине даже воды нет. Если окошко приоткрыть, Ами замерзнет.
Давлю на газ, пока позволяет дорога. В плотном столичном потоке приходится снижать скорость. Ищу ближайший магазинчик, возле которого можно удобно припарковаться. Покупаю Огоньку хорошую воду без газа и возвращаюсь в машину. Откручиваю крышку, протягиваю Ами бутылку.
– Спасибо. – Она делает несколько маленьких глотков. От нервного спазма пить залпом не получается. Этим-то едва не давится.
Как погасить пожар внутри, я не знаю. Мой мозг просто не желает усваивать то, что ее могли так сильно обидеть. Хочется казни для всех, кто приложил к этому руку. И покормить ее все же надо, но не просто ради утоления голода, а в качестве лекарства.
Снова перехватываю руль одной рукой, второй по картам в мобильнике ищу хорошее кафе с десертами. Приходится немного покрутиться, прежде чем взгляд сам цепляется за кремовую вывеску с куском торта. Останавливаюсь, выхожу из машины, оббегаю ее спереди и открываю Амалии дверь.
– Иди сюда, – протягиваю ей руку.
Маленькая ладошка оказывается в моей. Легко, доверчиво, будто мы всегда знали друг друга, а не познакомились в моей машине несколько минут назад.
Веду ее за собой в заведение. Над головой мелодично звенит колокольчик. Вокруг все такое же ванильно-кремовое. Чувствую себя здесь абсолютно нелепо. Не моя атмосфера, но на это тоже плевать. Мы пришли за «лекарством».
Выбрав столик, забираем меню у улыбчивой официантки.
– Я правда не хочу есть и… – Ами отводит взгляд. – Я же не ем такие десерты.
– Сегодня ешь, – командую я.
Она нервно улыбается, снова заглядывая в меню. В ее глазах появляется что-то совершенно искреннее. Предвкушение, но с нотками страха. Вдруг сейчас отругают за то, чего ей нельзя.
– Огонек, – давлю пальцем на край меню, опуская его на стол, – ты сегодня поймала мощный выброс адреналина, норэпинефрина и кортизола. Бешеный коктейль, который сжал твой желудок до размера наперстка, высушил и сдавил горло, а также разогнал пульс. Скорость течения всех процессов в твоем организме в этот момент тоже изменилась. Чтобы снять действие этого коктейля и завтра не чувствовать себя как с похмелья, тебе нужен выброс эндорфинов. Сладкое – самый доступный нам вариант.
Есть еще поцелуи, секс вообще идеален, но это не наш с ней случай, поэтому мы будем есть пирожные.
