Анджей Сапковский ""

– К сожалению, на этот счет доказательств нет, – инстигатор пожал плечами. – Трое арестованных – это обычное отребье, к тому же не большого ума. Действительно, рискнули напасть, пользуясь тем фактом, что ты был без оружия. Слухи о краже разошлись невероятно быстро, полагаю, что благодаря дамам из кордегардии. И сразу же нашлись желающие… Что, собственно, и неудивительно. Всеобщей любовью ты, мягко говоря, не пользуешься… И не стараешься добиться симпатии и популярности. В тюрьме избил соседей по камере…

– Ясно, – кивнул головой ведьмак. – Все это моя вина. Эти, вчерашние, тоже получили травмы. Не подали жалобу? Не потребовали компенсаций?

Лютик засмеялся, но тут же умолк.

– Свидетели вчерашнего происшествия, – раздраженно бросил Ферран де Леттенхоф, – показали, что эти трое были избиты бондарской клепкой, и вдобавок необычайно жестоко. Так жестоко, что один из них… обгадился.

– Это явно от волнения.

– Избиение продолжалось, – инстигатор не изменил выражения лица, – даже тогда, когда они уже были выведены из строя и не представляли опасности. А это означает превышение пределов необходимой самообороны.

– А я не боюсь. У меня отличная защитница.

– Может, сардинку? – прервал тяжелое молчание Лютик.

– Сообщаю, – наконец заговорил инстигатор, – что расследование продолжается. Вчерашние арестованные не связаны с кражей мечей. Допрошено несколько лиц, которые могли участвовать в преступлении, но улик не обнаружено. Информаторы не смогли указать никаких следов. Известно, однако… и это то главное, ради чего я прибыл… что в местном криминальном мире слух о мечах вызвал ажиотаж. Будто бы появились и приезжие, желающие сразиться с ведьмаком, особенно невооруженным. Так что я рекомендую бдительность. Не могу исключить очередных инцидентов. Я также не уверен, Юлиан, является ли в данной ситуации компания господина ривянина…

– В компании Геральта, – боевито прервал трубадур, – я бывал в куда более опасных местах, в таких передрягах, что куда там местному жулью. Если ты посчитаешь целесообразным, кузен, то обеспечь нам вооруженный эскорт. Пусть отпугивает. Потому что когда мы с Геральтом очередным подонкам наваляем, те снова будут потом ныть о превышении пределов допустимой обороны.

– Если это действительно подонки, – сказал Геральт. – А не наемные убийцы. Учитывает ли следствие и такую возможность?

– Учитываются абсолютно все возможности, – отрезал Ферран де Леттенхоф. – Расследование будет продолжено. Эскорт я вам выделю.

– Мы очень рады.

– Всего доброго. Желаю удачи.

Над крышами города орали чайки.

* * *

Как оказалось, без визита к оружейнику можно было легко обойтись. Геральту хватило одного взгляда на предлагаемые мечи. А когда он еще узнал их цены, то лишь пожал плечами и молча вышел из лавки.

– Я думал, – Лютик догнал его на улице, – что мы друг друга поняли. Надо было купить хоть что-то, чтобы не казаться безоружным!

– Я не стану тратить деньги на что попало. Даже если это твои деньги. Это был хлам, Лютик. Примитивные мечи массового изготовления. И парадные дворцовые шпажонки, подходящие разве что для маскарада, если б ты захотел переодеться в фехтовальщика. Зато по таким ценам, что только смех разбирает.

– Так найдем другую лавку! Или мастерскую!

– Везде будет одно и то же. Есть спрос на дешевое барахло, оружие, которого хватит на один приличный бой. И его уже нельзя будет использовать тому, кто победит, потому что в качестве боевого трофея оно для использования непригодно. И еще есть спрос на блестящие побрякушки, с которыми расхаживают модники. И которыми даже колбасы не порежешь. Разве что паштетной.

– Ты как всегда преувеличиваешь!

– От тебя сочту за комплимент.

– Непреднамеренный! Так где же тогда, скажи мне, взять хороший меч? Не хуже тех, которые украдены? Или лучше?

– Нет, ну есть, конечно же, мастера оружейного дела. Может и найдется у них на складе приличный клинок. Но мне нужен меч, подобранный по руке. Откованный и сработанный на заказ. А это занимает несколько месяцев, а бывает, что и год. У меня нет столько времени.

– И все же какой-то меч у тебя должен быть, – трезво заметил бард. – И как мне сдается, лучше бы поскорее. Так что же остается? Может быть…

Он перешел на шепот, оглянулся.

– Может быть… Может, Каэр Морхен? Там наверняка…

– Да, там наверняка, – прервал его Геральт сквозь зубы. – А как же. Там все еще вдоволь клинков, полный выбор, включая серебряные. Но это далеко, а грозы и ливни почти каждый день. Реки разлились, дороги размыло. Дорога туда заняла бы у меня добрый месяц. Кроме того…

Он злобно пнул брошенный кем-то дырявый короб.

– Я позволил себя обокрасть, Лютик, одурачить и обокрасть, как последний простофиля. Весемир высмеял бы меня безжалостно; друзья, если кто из них как раз в Крепости бы оказался, тоже бы себе не отказали, потешались бы надо мной потом годами. Нет. На это, холера ясная, никак рассчитывать не стоит. Я должен помочь себе иначе. И сам.

Они услышали звуки флейты и бубна. Вышли на небольшую площадь с овощным рынком, где группа вагантов как раз давала представление. Репертуар у них был утренний, то бишь примитивно-глупый и вообще не смешной. Лютик пошел по рядам, где с достойным изумления и неожиданным для поэта знанием дела немедленно занялся оценкой и дегустацией красующихся на прилавках огурцов, яблок и свеклы, оживленно дискутируя и флиртуя с торговками.

– Квашеная капуста! – объявил он, набирая упомянутую из бочки с помощью деревянных щипцов. – Попробуй, Геральт. Отличная, правда? Вкусная штука и спасительная, такая капуста. Зимой, когда витаминов не хватает, защищает от цинги. А к тому же прекрасное средство от депрессии.

– Это еще как?

– Съедаешь горшок квашеной капусты, запиваешь крынкой простокваши… и тут же депрессия становится самой малозначительной из твоих проблем. Забываешь о депрессии. Иногда надолго. К кому это ты так приглядываешься? Что это за девушка?

– Знакомая. Обожди здесь. Перекинусь с ней парой слов и вернусь.

Девушкой, которую он заметил, была Мозаик, знакомая ему по визиту к Литте Нейд. Несмелая, гладко прилизанная ученица чародейки. В скромном, но элегантном платье цвета палисандра. И котурнах на высокой пробковой подошве, в которых она двигалась вполне грациозно, учитывая устилающие неровную мостовую скользкие овощные отходы.

Он подошел, застав ее накладывающей помидоры в корзинку, подвешенную ручкой на сгибе локтя.

– Привет.

Она слегка побледнела при виде его, несмотря на свою и так бледную кожу. И, если бы не прилавок, отступила бы на шаг-другой. Шевельнулась, словно пытаясь скрыть корзинку за спиной. Нет, не корзинку. Руку. Она укрывала ладонь и предплечье, тщательно замотанные шелковым платком. Он не пропустил этот сигнал, а необъяснимый импульс заставил действовать. Схватил руку девушки.

– Оставь, – шепнула она, пытаясь вырваться.

– Покажи. Я настаиваю.

– Не здесь..

Она позволила ему отвести себя чуть поодаль от рынка, в место, где они могли быть хотя бы относительно одни. Он развернул платок. И не смог сдержаться. Выругался. Грязно и длинно.

Левая ладонь девушки была вывернута. Перекручена в запястье. Большой палец торчал влево, верх ладони смотрел вниз. А внутренняя сторона – вверх. Линия жизни долгая и непрерывная, отметил он автоматически. Линия сердца отчетливая, но прерывистая и неровная.

– Кто тебе это сделал? Она?

– Ты.

– Что?

– Ты! – Она вырвала ладонь. – Ты использовал меня, чтобы поглумиться над ней. Она таких вещей не спускает.

– Но я не мог…

– Предугадать? – она взглянула Геральту прямо в глаза. Он неверно ее оценил, она не была ни робкой, ни испуганной. – Мог и должен был. Но ты предпочел поиграть с огнем. Ну оно хотя бы того стоило? Получил удовольствие, поправил самоуважение? Было чем похвастаться дружкам в корчме?

Он не ответил. Не мог найти слов. А Мозаик, к его удивлению, внезапно усмехнулась.

– Я на тебя не в обиде, – легко сказала она. – Меня и саму позабавила твоя игра; если б я так не боялась, то смеялась бы. Отдай корзинку, я спешу. Мне еще закупаться надо. И мне назначено у алхимика…

– Обожди. Этого нельзя так оставлять.

– Прошу тебя, – голос Мозаик чуть изменился. – Не вмешивайся. Только хуже сделаешь… – А мне, – добавила она после паузы, – и так, почитай, сошло с рук. Это она еще по-доброму со мной.

– По-доброму?

– Могла вывернуть мне обе ладони. Могла вывернуть ступню, пяткой вперед. Могла ступни поменять, левую на правую и наоборот; я видела, как она так человеку сделала.

– Это было…?

– Больно? Недолго. Потому что я почти сразу потеряла сознание. Что ты так смотришь? Так и было. Надеюсь, так и будет, когда она будет мне ладонь на место возвращать. Через несколько дней, когда натешится местью.

– Я иду к ней. Сейчас же.

– Плохая идея. Ты не можешь…

Геральт прервал ее быстрым жестом. Услышал, как шумит толпа, услышал, как расступается. Ваганты перестали играть. Заметил Лютика, подающего ему издалека резкие и отчаянные знаки.

– Ты! Зараза ведьмачья! Вызываю тебя на поединок! Будем биться!

– Да провались оно все. Отойди, Мозаик.

Из толпы выступил невысокий и крепкий мужчина в кожаной маске и кирасе из cuir bouilli, вареной бычьей кожи. Он потряс трезубцем в правой руке, резким движением левой развернул в воздухе рыбачью сеть и махнул ею, расправляя.

– Я Тонтон Зрога, по прозвищу Ретиарий! Вызываю тебя на бой, ведь…

Геральт поднял руку и ударил его Знаком Аард, вложив в него всю доступную энергию. Толпа взвыла. Тонтон Зрога, по прозвищу Ретиарий, взлетел в воздух и, дрыгая ногами, запутавшийся в собственной сети, снес лоток с калачами, тяжело грохнулся наземь и с громким треском врубился головой в чугунную фигурку присевшего гномика, невесть почему установленную перед лавкой швейных принадлежностей. Ваганты наградили полет громкими криками «Браво!» Ретиарий лежал – живой, хотя и слабо подающий признаки жизни. Геральт, не торопясь, подошел и с размаху пнул его в печень. Кто-то схватил его за рукав. Мозаик.

– Нет. Пожалуйста. Пожалуйста, нет. Так нельзя.

Геральт добавил бы еще пинков, ибо хорошо знал, чего нельзя, что можно, а что нужно. И слушаться в таких вопросах не привык никого. Особенно тех, кого ни разу не били.

– Пожалуйста, – повторила Мозаик. – Не отыгрывайся на нем. За меня. За нее. И за то, что ты сам запутался.

Он послушался. Взял ее за плечи. И взглянул в глаза.

– Я иду к твоей наставнице, – сообщил безрадостно.

– Не стоит, – она покачала головой. – Будут последствия.

– Для тебя?

– Нет. Не для меня.

Wild nights! Wild nights!
Were I with thee
Wild nights should be
Our luxury![9 - Ночи дикие! Дикие ночи!Будь вдвоем мы —Так стали б ночи теБогатством нашим.]

    Эмили Дикинсон

So daily I renew my idle duty
I touch her here and there – I know my place
I kiss her open mouth and
I praise her beauty
And people call me traitor to my face[10 - Я долг свой ежедневно исполняю:Касаюсь там и тут, в уста целуюИ славлю красоту ее! А людиВ лицо меня предателем зовут.].

    Леонард Коэн

Глава седьмая

Бедро чародейки украшала искусная, сказочных цветов и детализации татуировка, изображающая полосатой окраски рыбу.

«Nil admirari, – подумал ведьмак. – Ничему не удивляйся».

* * *

– Глазам своим не верю, – сказала Литта Нейд.

В том, что случилось, в том, что вышло так, как вышло, виновен был он сам, и никто иной. По дороге к вилле чародейки он прошел через сад; не устоял перед искушением и сорвал одну из растущих на клумбе фрезий. Помнил запах ее духов.

– Глазам не верю, – повторила Литта, появляясь в дверях. Встретила его лично; здоровяка-швейцара не было. Может, выходной взял.

– Я так догадываюсь, ты пришел, чтобы обругать меня за ладонь Мозаик. И принес мне цветок. Белую фрезию. Входи же, не то кто-нибудь заметит, разнесет сенсацию, и город загудит от сплетен. Мужчина с цветком на моем пороге! Старожилы не припомнят подобного.

На ней было свободное черное платье, гармонично сочетающее шелк и шифон, тоненькое, волнующееся при каждом движении воздуха. Ведьмак стоял, не в силах отвести взгляд, все еще с фрезией в протянутой руке, пытаясь улыбнуться и понимая, что ни за что на свете не может. «Nil admirari», – повторил он в мыслях принцип, который запомнился ему из Оксенфурта, из университета, из картуша над входом на кафедру философии. Принцип этот он мысленно повторял всю дорогу до виллы Литты.

– Не кричи на меня, – она вынула фрезию из его пальцев. – Я поправлю руку девочке, как только она вернется. Безболезненно. Может быть, даже извинюсь перед ней. Перед тобой извиняюсь. Только не кричи на меня.

Он покрутил головой; опять попробовал улыбнуться. Не вышло.

– Мне любопытно, – она поднесла фрезию к лицу и вонзила в него свой нефритовый взгляд, – знаешь ли ты символику цветов? И их тайный язык? Знаешь, что говорит эта фрезия, и совершенно сознательно передаешь мне ее послание? Или же цветок этот чистая случайность, а послание… подсознательное?

Nil admirari.