– Возвращаться в камеру и думать, какую пользу нам принести. Все кончено, Николай Витальевич. Риск, захватывающая жизнь, шпионская романтика, гм… Беседы обязательно продолжатся. Но говорить вы будете с другими следователями.
Были сомнения, беспокоила какая-то недосказанность. Не мог он ухватить за хвост ускользающую мысль. Но настроение у коллег по цеху было приподнятое, их не мучили сомнения, не напрягало, что смерть Шпаковского все усложнила и не поспособствует скорому закрытию дела. Рогачева мурлыкала под нос, раскладывая бумаги на столе. Девушка была толковая, работать любила, при этом не забывала следить за собой – в какую бы «мешковину» ни выряжалась, сохраняла грацию и женственность. В трудные минуты (например, после взбучки у начальства) люди смотрели на нее и успокаивались. Татьяну это крайне нервировало. «Грушу купите, – ворчала она, – в углу повесьте и дубасьте по ней, чтобы успокоиться. А я вам что, груша?» «Не скажи, Татьяна Васильевна, – кряхтел Кайгородов, сотрудник предпенсионного возраста, получивший майора, но уже ни на что не претендующий. – Вот смотрю на тебя, и в голове начинает что-то шевелиться, мысли стучат по темечку, работать хочется…» При этом Пашка Зорин подмигивал Кострову, пошло давая понять, что, мол, у Юрия Яковлевича только в голове и может шевелиться…
Кайгородов – плотный морщинистый мужчина – усердно боролся со сном. Работой человека не перегружали, но порой включалось раздражение – здесь, в общем-то, не благотворительная организация. Вошел Павел, пристроил кепку на вешалке.
– Я не понял, – нахмурился Алексей, – что за представление на остановке вы там устроили?
– Это не мы, товарищ майор, – стал оправдываться Зорин. – Мы действовали согласно инструкции. Но Сурину ведь не объяснишь? У него в последний момент обострилось чувство свободолюбия.
– М-да уж, – пробормотал Кайгородов, – гонки на троллейбусах по центру Москвы… Этот парень явно не продумал свои действия, поступил импульсивно. Тридцать лет работаю и не могу понять, на что люди рассчитывают в подобных ситуациях.
– Чтобы больше такого не было, – предупредил Костров. – Не в цирке работаем.
– Слушаюсь, товарищ майор, – покладисто согласился Зорин. – Больше – никогда. Но мы хотя бы живым Сурина взяли…
Намек был прозрачный. Алексей пристально воззрился на подчиненного. Павел был прав, облажались по-крупному. Но не таскать же на каждое задержание бригаду реаниматологов.
– Да, – встрепенулась Татьяна. – Подозреваемый скончался от острой сердечной недостаточности – эксперты подготовили отчет. Внезапный приступ на фоне артериальной гипертонии и ишемической болезни. Там было много умных слов, я поняла только про врожденный порок сердца и про то, что миокард перестал выполнять свои функции. Причина очевидна – плохие новости. Все, что могло тянуться часами, произошло мгновенно.
– Тем и отличается острая сердечная недостаточность от хронической, – сумничал Кайгородов. – Не казни себя, Алексей, и Шаламову передай, чтобы не казнился, – вы не виноваты, это произошло бы в любом случае. Банальный страх. Шпаковский боялся разоблачения, возможно что-то чувствовал – и когда это стряслось, сердце просто разорвалось. На этого человека собрали слабую доказательную базу? – Юрий Яковлевич пристально смотрел на молодого начальника отдела. Он был хорошим работником, умным и проницательным, и порой казалось, что не такой уж он и немощный.
– С доказательной базой проблем не вижу, Юрий Яковлевич. Третий отдел Восьмого управления тоже не видит. Но белые пятна тем не менее присутствуют.
– Да, пятнистое какое-то дело, – вздохнула Рогачева. – Когда ему сунули удостоверение под нос, у него такое лицо было… – Татьяна замялась. – В общем, много чего было – страх, безысходность, отчаяние. Даже жалко его стало, ведь нормальный когда-то был человек. А еще он удивился, хотя могу и ошибаться. Зачем невиновному так себя накручивать?
– Совсем забыл, – встрепенулся Зорин. – Надежду Савельевну в коридоре встретил, секретаря товарища генерала. Он хотел бы вас увидеть, товарищ майор, до завершения рабочего дня.
– Спасибо, – кивнул Костров.
– За что? – не понял Павел.
– За то, что сейчас это вспомнил, а не в понедельник!
В кабинете заместителя начальника управления царил покой. Генерал-майору Пряхину до пенсии тоже оставалось недолго. Но в отличие от Кайгородова он не сдавался, работал, не щадя себя и подчиненных. Кричать не любил, предпочитал решать рабочие вопросы без эмоций. Кивком предложил присесть, посмотрел на часы. Рабочая неделя неумолимо приближалась к завершению.
– Что думаешь об этом, Алексей? Давай без официальщины, но по делу.
– Шпаковский умер некстати, Геннадий Андреевич, Америку не открою. Мы действовали по инструкции, насилия не применяли, палку не перегнули. Этому есть свидетели, в том числе персонал магазина. От Восьмого управления присутствовал майор Шаламов и его люди – все происходило при их непосредственном участии.
– Этот Шаламов… – генерал наморщил лоб. – Тот самый, что твой родственник?
– Уже нет, Геннадий Андреевич.
– Такое бывает? – удивился Пряхин.
– Бывает. Мы были женаты на родных сестрах. Вернее, это я… был, а он продолжает.
– Запутанно у вас… Да бог с ним. Продолжай. Вина Шпаковского полностью доказана?
– Выявлены не все преступные эпизоды. Но это наверстаем – в том числе с помощью задержанного Сурина. Он не бог весть насколько вовлечен, но что-то должен знать. На даче Шпаковского найдены доказательства его преступной деятельности – фотоаппаратура и копии секретных документов. Дома он их, разумеется, не хранил, жену в свои дела не посвящал. Все восстановить не сможем, Сурину он ничего не говорил. Хопсон не дурак откровенничать. Он знает ВСЕ, но будет отрицать. Хопсона придется отпустить уже завтра – о задержании знают в американском посольстве. По этой же причине к нему невозможно применить спецсредства. Пусть летит в свою Америку, что-либо применить против него мы не можем. Главное, что преступная группа обезврежена и канал переправки на Запад секретной информации перекрыт.
– Ты прав, – согласился генерал. – А все остальное мы как-нибудь переживем. Неприятно, конечно, вся эта чертова недоговоренность… Мы же не сомневаемся в виновности Шпаковского? – задал генерал сакраментальный вопрос.
– Не сомневаемся, Геннадий Андреевич. Мы не знаем всех подробностей, степени его вины, но без Шпаковского здесь точно не обошлось. Характер передаваемой информации свидетельствует о том, что работал специалист. Документация – сложная вещь. Доступ к материалам по долгу службы имел и Сурин, но он некомпетентен, не мог заниматься отбором и классификацией данных. А копировать все подряд – это, извините, нереально. Команда фотографов нужна. И бюджет ЦРУ треснет.
– Хорошо, будем считать, что это так, – проворчал Пряхин. – Немного успокоил. Ну что ж, поздравляю с относительно успешным завершением операции – все-таки два управления работало… В выходные можешь быть свободен.
Глава вторая
Алексей надавил кнопку звонка, удержал, затем начал баловаться – нажимал и отпускал. В некотором роде условный сигнал. За дверью раздался пронзительный детский крик, затопали ножки. Но открывать не спешили – мама делала внушение чаду. Костров терпеливо ждал, убрал за спину коробку с игрушкой. Он жил в Тушинском районе на северо-западе столицы, Вадим Шаламов – в Гагаринском на юго-западе. Если на метро, то не страшно. Но пришлось заскочить в «Детский мир», сделав крюк. Повальный дефицит товаров народного потребления касался и детских игрушек. В отделах было шаром покати, а на то, что выставляли, даже смотреть не хотелось. Избитый лозунг «Все лучшее – детям» звучал и смотрелся как-то странно. Куклы на витринах пришли из страшных сказок для взрослых, настольные игры навевали зевоту. Он бродил по секциям, грустный и расстроенный.
– Не можете подобрать подарок? – спросила продавщица – молодая, хотя и не очень, того самого критического возраста, когда «или сейчас, или уже никогда».
– Не могу, – признался Костров.
– Своему ребенку ищете? – задала особа уточняющий вопрос, при этом высматривала на пальцах покупателя обручальное кольцо.
– Чужому, – поведал Алексей удручающую правду. – Своих нет. – Хотел добавить, что и жены нет, но постеснялся.
– Знаете, я могу посмотреть, – доверительно, подавшись к покупателю, сообщила работница. – Возможно, что-то осталось из старой партии. Пройдите сюда, пожалуйста.
Выбора не было, он не мог уйти с пустыми руками. В кулуарах секции продавщица открыла коробку: мол, будете брать? Плюшевый медвежонок был само очарование – вылитый Винни-Пух, только в детстве. На прилавках такие товары не залеживались – да их там и не было, распределяли среди своих.
– Какое чудо, – восхитился Костров. – Сам бы игрался, да уже вырос.
– Берите, вам крупно повезло, – сказала продавщица. – И еще заходите… если что-нибудь понадобится для чужого ребенка. – Она смотрела с таким призывом, что стало неуютно.
Алексей пообещал, что обязательно заглянет, и поспешил скрыться с покупкой. Цена на изделие была вполне государственной.
Дверь открыл Вадим Шаламов – в брюках, белой рубашке, слегка навеселе. Заулыбался, распахнул объятия. Это был уже не тот Вадим, с которым утром проводили совместную операцию. В домашней обстановке даже стальные чекисты меняются кардинально.
– Ну, слава богу, добрался, заходи! А то время спать, а мы еще не ели!
Весьма странно, но после разрыва с Надеждой отношения с семейством Шаламовых остались прежними. Алена не дулась, только иногда укоризненно качала головой. И Вадим не огорчался – какая разница? Не бывает бывших родственников. Раз уж отметился в их рядах – считай, навсегда. Только у Алены Шаламовой имелся пунктик – она спала и видела, как бы свести обратно разведенных супругов.
Алексей поколебался, сделал неуверенный шаг, сунул нос в квартиру и понизил голос:
– Надежды нет?
– Боишься? – засмеялся Вадим. – Да уж, приятель, это тебе не под вражеские пули, это гораздо хуже. Не бойся, нет твоей Надежды. Была, но уже убежала. Не могла же она не поздравить свою племянницу? А как узнала, что ты тоже пожалуешь, быстро собралась и умотала, сослалась на дела. Можно подумать, мы не знаем, какие могут быть дела в пятницу вечером.
– Какие? – не понял Алексей.
– Да никакие! Ты долго там будешь мяться, как агитатор?
Других гостей не было. Как позднее рассказала Алена, взявшая отгул, после обеда заходила соседка с внучатами-близнецами из верхней квартиры. Дети наелись, побесились, и соседка увела их обратно. Леночка осталась довольна. Много она понимала в этих днях рождения, когда самой едва исполнилось четыре? Немного поспала, потом опять побуянила, задирала маму, пришедшего с работы папу, нагрянувшую с куклой тетку. Теперь дошла очередь до дяди Леши. Очаровательная кнопка в платьишке-колокольчике выкатилась из детской комнаты, где наводила ревизию в подарках, радостно засмеялась, бросилась на шею «бывшему родственнику». Алексей раскрутил ее, подбросил к потолку. Леночка, жмурясь от удовольствия, заливисто смеялась.
– Эй, хватит! – протестовала белокурая красотка Алена, чем-то похожая на Мэрилин Монро. – Самому бы такое понравилось?
Леночка суетливо развернула упаковку, сделала огромные глаза, доставая медвежонка. Снова засмеялась, прижимая его к себе, забегала кругами по комнате.
– Надо же, угодил, – удивилась Алена. – Где взял, Костров? Отличный медвежонок. У тебя что, особое снабжение?
– Ты бы видел, какую куклу принесла твоя бывшая, – не замедлил оповестить Вадим. – Лично я не хотел бы с ней столкнуться в темном коридоре… в смысле с куклой. Или представь такое. Ночь, она стоит на полке рядом с кроватью, бледный лунный свет скользит по оскаленному рту этого жуткого создания, ты хватаешься за сердце…
– Ладно, не очерняй, – поморщилась Алена. – Нормальный подарок. Что смогла, то и купила. Главное – внимание.
– Ага, объясни это ребенку, – хмыкнул Шаламов. – Впервые видел на лице Леночки такое задумчивое выражение. То есть человек подозревает, что его лихо накалывают, но не может понять в чем… Все, молчу, молчу, – Вадим миролюбиво перекрестил руки. – Гость, давай к столу. Мы, конечно, старались к твоему приходу все съесть, но, увы, не смогли.
С этими людьми было легко и непринужденно. Жесткость и цинизм Вадим оставлял на работе, дома был обычным человеком – приветливым, беззлобным, подтрунивал над Аленой, больше жизни любил Леночку. Алена тоже была проста – не упертая, как ее сестра, не злопамятная, всегда выслушивала, давала советы. Иногда по ее губам скользила загадочная улыбка, сравнимая с улыбкой одной известной особы, томящейся в Лувре. Сегодня она расстаралась, наготовила кучу еды, надела лучшее платье. В гостиной работал телевизор – в принципе, цветной, но с красками, как и во всех советских телевизорах, было что-то не так. Показывали цирковое представление – гимнасты кувыркались на крупах лошадей, носящихся по кругу. В Советском Союзе не только балет был лучшим в мире – цирковая школа тоже имела хорошие традиции.
– Смотрите телевизор? – удивился Костров.
– Нет, до недавнего времени слушали музыку, – удрученно поведал Вадим. – «АББА», «Бони-М», «Чингисхан» – все как полагается… Кстати, ты знаешь, что, по последним проверенным данным, в песне «Москау» нет антисоветского содержания? И тот, кто ее запрещает, просто дебил. Ребята хвалят Москву – таинственную и прекрасную, восторгаются золотыми башнями Кремля, широкой душой русского человека, нашими девушками, которых так и хочется целовать. Уверяют, что в Москве повсюду любовь. Ну конечно, не без стереотипов: Наташа, казаки, стаканы об стену, танцы на столе и что ночью будем творить что попало… Но это нормально, согласись. О чем это я? Так вот, играл магнитофон, слушали музыку. Потом Леночке это надоело, залезла под стол, нашла вилку, включенную в розетку, и выдернула. И вылезает такая, руками разводит, «тю-тю? ля-ля?» говорит – что в переводе означает «кирдык вашей музыке». «Тю-тю ля-ля», представляешь? – Вадим смахнул слезу умиления. – Выразить то, что не можешь выразить нормально. У нас с Аленой просто духу не хватило ее наказать. Ты бы видел эту «бороду» на магнитофоне. Я на спиннинге таких не видел. Пленка запуталась, даже под крышку залезла. В кладовку убрал, потом разберусь…
– Это кто тут хулиганка? – Алексей схватил пробегающую мимо Леночку, снова ее подбросил, завертел. – Ты хулиганка? А ну признавайся! – девчонка била ножками, заразительно хохотала. Он поставил ее на пол от греха подальше. – А ведь взрослая уже, как не стыдно. Признавайся, ребенок, сколько лет исполнилось?
– Четыле! – Леночка растопырила три пальца и показала Кострову. Опять развеселилась и стала забираться на стул – аппетит нагуляла.
– Ну, примерно так, – допустил Шаламов. – Говорим и показываем, называется. Алена, неси зимний салат.
– А что, зима, Новый год на дворе? – удивился Алексей.
– Нет, – покачал головой Вадим. – В Новый год мы едим оливье – хотя ингредиенты те же. А это зимний салат – для любого времени года. Нам всегда чего-то не хватает, понимаешь? Зимою – лета, осенью – весны. И вообще, ешь что дают. Алена, между прочим, за этой «Краковской» колбасой полтора часа выстояла.
– И еще минут сорок – за горошком, – добавила Алена. – Очередь двигалась быстро, потому что взвешивать не надо.
– Ничего, – подмигнул Шаламов. – Через три месяца Олимпиада, Москву продуктами завалят, и мы от них отбиться не сможем, задыхаться будем под завалами… Ты накладывай, Вадим, не надо стесняться.
Алена готовила вкусно, стол ломился. Странное «природное» наблюдение: в магазинах – шаром покати, а у граждан на столах и в холодильниках – полное гастрономическое изобилие, включая жутко дефицитную красную икру. Ну может, и не полное изобилие, но с голода никто не умирал. Алексей наворачивал салат, украдкой поглядывая на хозяев. Алена и Вадим были отлично парой, идеально подходили друг другу. У Алены – приятное миловидное лицо, мягкие черты, большие смеющиеся глаза. Белокурые кудряшки красиво обрамляли голову. «Не на той сестре женился», – не раз ловил он себя на постыдной мысли.
– Ле-Попо?, Ле-Попо?! – внезапно возбудилась Леночка, запрыгала на стуле и стала тыкать пальчиком в телевизор. По арене цирка бегал клоун в клетчатой кепке и с наклеенным носом. Он совершал такие ужимки, что зал вздрагивал от хохота.
– Олег Попов, – снова перевел Вадим.
Леночка, сделав сосредоточенное личико, закивала:
– Ле-Попо?, Ле-Попо?…
– У ребенка прекрасная память, – похвалила Алена. – Она еще и не такое может выдать. Но, увы, кому-то за этим столом, кажется, пора спать.
Леночка насторожилась, догадавшись, что зреют происки. Сделала плаксивое лицо, но пока молчала, ждала.
– Пусть еще посидит, – разрешил Вадим. – Завтра выходной, отоспимся. Ты наливай лимонад, Алексей, наливай, не делай такое оскорбленное лицо.
Несколько минут наблюдали за клоуном – как он действовал на нервы артистам цирка, приставал к униформистам. Смотреть без слез на Олега Попова было невозможно. Алена спохватилась – у нее же индейка в духовке! – убежала на кухню, стала скрипеть дверцей жарочного шкафа.
– Индейка? – не понял Алексей.
– Точно, – кивнул Шаламов. – Вам, холостякам, не понять. Я тоже, честно говоря, не понимаю. Но лишь бы не индеец…
Когда вернулась Алена, Леночка клевала носом. Алена приложила палец к губам, взяла ее на руки и понесла в спальню. Ребенок пару раз взбрыкнул, но не проснулся. Алена с улыбкой глянула на Кострова – в глазах возникло что-то меланхоличное, она ногой закрыла за собой дверь в детскую комнату.
– Все, – облегченно выдохнул Шаламов, убавляя громкость телевизора. – Наше время пошло, начинаем неофициальную часть. Можно и отравушки попить…
Он сбегал на кухню, вернулся с запотевшей бутылкой «Столичной», извлек из серванта хрустальные стопки. Стало веселее, и аппетит появился. Пить при ребенке Алена, судя по всему, запретила, и до прихода Кострова Вадиму приходилось как-то выкручиваться.
– Ну, давай, вздрогнули, – Шаламов поднял стопку. – Дети – цветы нашей жизни, за них и выпьем.
– Насчет клумбы не задумывался? – Алексей махнул стопку, закусил соленым огурцом.
Шаламов чуть не поперхнулся.
– Да иди ты… Нет, мы с Аленой в принципе за, но как ты себе это представляешь? Мои родители давно умерли, царствие им небесное. Раз в два года езжу на могилку в Ханты-Мансийск, снег там разгребаю. Алена работает, бросать свое перспективное поприще не намерена. Я тоже работаю… ну, ты знаешь. Утром по очереди забрасываем ребенка в садик – и на работу. Отец у Алены тоже умер, есть только мать, Алла Михайловна… женщина сложного устройства.
– Мне ли не знать свою бывшую тещу, – проворчал Костров.
– Это для тебя она бывшая, – отрезал Шаламов. – А для меня – действующая. Видимо, карма. Чем лучше жена, тем хуже теща, ну и наоборот. А Алена у меня, сам знаешь, ангел, такого поискать… – в глазах собутыльника появилось что-то мечтательное, но быстро прошло.
– Ладно, я понял тебя, – усмехнулся Алексей. – Будем считать, что ушел от ответа. Только у меня не спрашивай, когда я намерен жениться и завести наследников. Вопрос тяжелый и пока на очереди в папку для обдумывания.
– Не буду, – согласился Вадим. – Для нас это вообще не актуально. Кстати, готовься, сейчас Алена уторкает Леночку и начнет склонять тебя к возвращению к Надежде. Она это любит.
– Только не умеет… – Алексей прислушался. Из детской комнаты доносилось колыбельное мурчание. Видимо, Леночка все-таки проснулась и заявила свои права на продолжение банкета. – Так, – заторопился Костров, – быстро выпиваем и идем курить, пока не началось.
Вадим, ухмыляясь, наполнил стопки – выпили. За счастливое детство, за безоблачное семейное будущее. Индейка еще не подошла, видимо, томилась в отключенной духовке. Костров провозился с поиском сигарет, когда протиснулся через балконный проем, Шаламов уже был там, облокотился на перила. Неприкуренная сигарета торчала изо рта. Он словно впал в оцепенение, пристально смотрел сквозь пространство. С седьмого этажа открывался вид на детскую площадку, на окна соседних многоэтажек. Сгущалась темнота, в окнах загорались огоньки. Электричество в Советском Союзе экономили – в отличие от воды, которую можно было лить в канализацию хоть тоннами.
– Ищешь кого-то? – пошутил Алексей. – Среди чужих пространств и веков?
– А? – Вадим вздрогнул, как-то кривовато улыбнулся. – Нет, все в порядке, давно нашел. Есть, знаешь ли, о чем задуматься… Спички дай, свои не знаю где…
Он затянулся, выпустил дым. Из квартиры в лоджию просачивался сквозь тюль неяркий свет. По лицу Шаламова ползали серые тени.
– Не дает покоя минувшая операция? – предположил Костров.
– Да, все время пережевываю ее в голове, – признался Вадим. – Фигня какая-то с этим Шпаковским…
– Вот и ты туда же, – расстроился Алексей. – Ну да, допросить теперь не сможем – на тот свет командировок не выписывают. Но все, что он содеял, мы, в принципе, представляем. Следователи разберутся в этапах его большого пути. Сурин им в помощь… хотя помощник, мягко говоря, так себе, думает лишь о том, как не прислониться к стеночке. Шпаковского будет очернять, а себя – выгораживать. Ты же не сомневаешься в виновности Шпаковского?
– Боже упаси, – замотал головой Шаламов. – Шпаковский виновен, на нем клейма ставить негде. И это не только мое мнение. Ты тоже со своим управлением влез в это дело, надеюсь, все понял. Но что у нас прежде всего? Закон. А последний гласит, что только суд может признать человека виновным. Не хочу наговаривать, но сам знаешь про тридцать седьмой год, никому не хочется снова туда. И что теперь? Не будет никакого суда…
– То, чем он занимался, не всплывет. А если всплывет, то на уровне слухов и домыслов. Шпаковский будет похоронен как честный человек. И это, в принципе, правильно.
– Да и черт с ним, – поморщился Шаламов. – Главное, обезврежен, уже не навредит. Канал утечки информации мы точно перекрыли. Но следует проверить – лучше без шума, – не причастен ли еще кто из «Спецприбора» к его деятельности. Это не обязательно, но вполне возможно.
