Александр Тамоников "Проверка огнем"

Вдруг у девочки выступили красные пятна от стеснения и заблестели глаза от подступающих слез. Она с трудом выдавила:

– Я не могу, нельзя мне… чистое… из-за вшей. Я летом мылась прошлым… негде было и… не до того… Простите.

И вдруг больше она уже не смогла удержаться и бурно расплакалась. От того, что было ей стыдно за свой неприглядный вид – грязная, опаршивевшая, в жутких обносках, под которыми было изможденное тело, кожа в струпьях и насекомые. А еще внутри у нее все сжималось тугой пружиной, потому что она, как дикий зверек, сразу почуяла ту настороженность, с которой ее встретили в штабе.

И хлынули слезы, когда после бесконечной жуткой дороги через смерть, через дикую усталость и бессилие она наконец оказалась в тепле и безопасности, где можно было выдохнуть, расслабиться хоть немного. Ведь Ольга не помнила даже, когда спала последний раз за долгий переход по оккупированной фашистами территории до расположения советских частей. Все, что позволяла она себе за эти дни, – прилечь на голую землю и закрыть глаза на несколько минут, чтобы потом усилием воли вернуться из зыбкого сна в реальность.

От потока слез и горьких всхлипов полковник Зубарев не выдержал, больше не мог он быть строгим военным, что недоверчиво смотрит на возможного диверсанта.

Мужчина кинулся к плачущей девочке, обнял ее и зашептал, гладя по спутанным волосам:

– Поплачь, поплачь, не стесняйся, полегче станет. Можно уже, дома ты, у своих. Никто тебя не тронет, не бойся, моя хорошая. Советская земля. И дальше только лучше будет. И вшей вытравим, одежку справим, еды сколько тебе надо, закончилось все плохое.

Он приговаривал, утешал ее, а сам задирал все выше подбородок, чтобы скупые мужские слезы, которые текли у него по лицу и запутывались в колючей щетине, не капнули на тонкую шею.

Девочка постепенно затихла в его объятиях, задышала вдруг ровно и глубоко. Зубарев покосился вбок и понял внезапно, что та уснула у него на плече. От тепла и сытости отключилась в одно мгновение, растеряв последние силенки на слезы.

Николай Трофимович застыл в неудобной позе, не решаясь нарушить ее покой, – он стоял на полусогнутых ногах у стула, а на плече его лежали тонкие руки и светленькая головка спящей девочки.

В таком положении полковник Зубарев провел несколько мучительных минут, и вдруг в дверь постучали:

– Товарищ командир, разрешите? – Это прибыли, как он приказал, через полчаса особист Мурашко и капитан Шубин.

Девочка на плече Зубарева взметнулась, как испуганная птичка, заметалась во все стороны, спросонья не понимая в ужасе, что происходит. Единственное, что в ней сработало, – животный страх, который кричал и толкал в грудь: прячься, опасность, фашисты!

Полковник едва удержал ее на стуле:

– Тише, тише, все хорошо, ты у своих. Ты в штабе советских войск, все хорошо, ты в безопасности.

На бледном личике ужас сменился облегчением, и юная подпольщица снова в напряженной позе замерла на стуле, вытянутая будто струна.

Мужчина пригласил остальных присесть рядом со столом и снова предупредил визитершу:

– Вот тут товарищи капитан Шубин и майор Мурашко. Они хотят с тобой побеседовать, расскажи им все, о том, как здесь оказалась. Ты не переживай, я тоже здесь буду все время, рядом. Если устала или что другое, только скажи. Сделаем перерыв, умаялась ты сильно, понимаю.

Узкие плечи распрямились, девочка вытянулась на стуле, твердо сказала:

– Нет, я могу говорить, сколько надо. Пускай спрашивают.

Зубарев бросил обеспокоенный взгляд на подчиненных, но все-таки отошел в сторону, уступая им место за своим столом.

Майор Мурашко, невысокий и худощавый мужчина, откашлялся и попросил:

– Расскажи, как тебя зовут и как в подполье оказалась. И как добралась сюда.

Девочка даже если и волновалась, то прекрасно скрывала свои чувства. Руки она сложила на коленках, сжав кулачки. Уставилась невидящим взглядом в пространство, лицо снова стало непроницаемым, будто не было ни слез, ни стремительно навалившегося сна.

Ровным, глуховатым голосом она начала говорить:

– Меня зовут Ольга Белецкая, мне шестнадцать лет, я родилась и всю жизнь прожила в Одессе. Мои родители – рабочие на заводе. Я – комсомолка, была принята в ряды ВЛКСМ год назад в подпольной организации одесского движения сопротивления. Со второго года оккупации Одессы, моего родного города, являюсь членом подпольной чекистской группы товарища Бадина.

Шубин и Мурашко переглянулись между собой в немом удивлении: шестнадцать? На вид можно было девочке дать лет двенадцать, до того она была мала ростом и изящна.

Девочка вдруг подняла подбородок выше, словно стараясь сопротивляться чему-то невидимому:

– Я – еврейка… С первого дня оккупации я и моя мать, Дора Белецкая, присоединились к партизанским отрядам в катакомбах под Одессой. Моя мама работала в лазарете, а я – на кухне. Потом мне стали давать более сложные поручения, я стала связной в отряде товарища Бадина. В мою задачу входило записывать секретную информацию специальным шифром, а потом относить шифровки в тайники, оттуда остальные подпольщики из других шахт или партизаны передавали по рации сведения в штаб Красной армии. Еще весной сорок третьего вместе с остальными моими товарищами я выбиралась на поверхность земли для участия в диверсиях. Меня чаще всего ставили наблюдателем при таких операциях, потому что я очень внимательная, могу долго не спать и не отвлекаться. Еще у меня острый слух, я знаю немецкий, потому что бабушка и дедушка всегда говорили на идише и по-немецки дома. Поэтому я была полезна для отряда, переводила разговоры часовых или надписи.

Ольга вдруг сильно побледнела, на ее измученном личике было видно, как тяжело дается ей рассказ.

Николай Трофимович хотел уже было остановить девушку, приказать сделать перерыв, но она вдруг перехватила его взгляд и покачала головой – я выдержу.

Ее печальный отчет продолжился дальше:

– Три недели назад, восьмого февраля, наш отряд был атакован фашистами, наверное, по наводке предателя. И… все погибли, потому что сначала был применен ядовитый газ, его, забаррикадировав все выходы из шахты, пустили в подвалы. Пока остальные пытались противостоять, фрицы атаковали входы… – Девушке все тяжелее давался рассказ. – Меня сразу увели в глубь шахты, туда газ почти не проходил. Очень тесно, я и то еле протиснулась. Да и… все равно, воды почти не осталось, еды – тоже… Командир отряда, товарищ Бадин, приказал мне вызубрить все добытые сведения, а потом уничтожил документы, чтобы немцы при захвате отряда не догадались об имеющейся у нас информации – схеме немецкой обороны, которую фашисты возводили с января вокруг Одессы. Еще зимой, в самом начале, нам была поставлена задача собрать сведения и передать их в штаб. Отряд почти выполнил поставленную задачу, мы планировали уже передать информацию через цепь связных и тайников, но внезапный штурм противника нам помешал.

Ольга замолчала, подбирая слова. Перед глазами у нее до сих пор стоял сумрак шахты номер двадцать один, где корчились в предсмертных муках ее товарищи. Трехдневная осада, отсутствие воды и смертоносный газ медленно вели их к смерти, люди почти не разговаривали, стараясь сохранить остатки сил. Она выбралась туда всего раз, попрощаться со своими. У нее была своя задача: вызубрить документы. Каждому из них было ясно – гибель неминуема, надежды на спасение нет. Командир на слабых ногах переходил от одного человека к другому: закрывал глаза мертвецам; пожимал руки умирающим, чтобы хоть как-то поддержать их мужество и дух в этой страшной ситуации; прощался с каждым, понимая, что жить всем им осталось буквально от силы час-другой.

Потом Бадин обнял Ольгу, которая уже сутки, что шла немецкая атака, сидела над картами и записками с секретной информацией о состоянии германской обороны при тусклом свете последних капель горючего в керосинке:

– Пора.

Девушка оглянулась с сожалением на темное пространство, где уже ничего не могла рассмотреть. Там во мраке делали последние вздохи ее близкие люди, товарищи и друзья. Она не могла даже похоронить тех, кто уже погиб.

Но могла сделать другое – спастись и сделать то, ради чего они погибли – помочь Красной армии освободить Одессу.

Поэтому впереди ее ждало поручение – доставить все добытые сведения в штаб переднего края советского фронта во чтобы то ни стало.

Для этого командир отряда провел девушку к тесному коридору, который оканчивался тупиком. Здесь каменный низкий свод не доходил до края стены, образуя узкую щель. Взрослый человек, даже самый худой, не смог бы протиснуться наверх через это отверстие, но хрупкая, тоненькая Ольга, единственная из всего отряда, смогла бы пролезть в этот просвет. Она взобралась на плечи Бадину, чувствуя, как он едва стоит на ногах, и втиснулась всем телом в просвет между острыми краями. Впилась пальцами, коленками, плечами и рывком пропихнула себя между рядов острых обломков горной породы.

Вслед ей несся тяжелый хрип:

– Ты доберешься, Оля, я верю. Ради нас, ради победы доберешься.

И она поползла в кромешной темноте по тесному коридорчику, задыхаясь от слез и мысленно прощаясь со своими товарищами по отряду.

Девушка очнулась от горьких воспоминаний, посмотрела вокруг. Теплая комната, трое мужчин с вниманием слушают каждое ее слово. Неужели это правда, у нее получилось вырваться из осады и дойти по оккупированной территории до своих? Или это ее предсмертный бред?

Но нет, на плечо ей легла вполне осязаемая теплая рука полковника Зубарева:

– Ты все сделала правильно. Молодец, ты – герой.

Ольга кивнула, смахивая с себя паутину воспоминаний, и, с трудом осознав реальность, продолжила:

– Отряд был уничтожен при осаде, все погибли из-за газа. Только мне удалось пробраться в подземный ход через очень узкую щель. Дальше по этому лазу я выбралась наружу, там есть выход из шахт почти на окраине города, и направилась выполнять приказ командира отряда – доставить сведения в штаб Красной армии.

Майор Мурашко не смог скрыть нотки недоверия в голосе:

– Как же ты прошла через все немецкие заставы?

Ольга объяснила, для нее это уже стало привычной реальностью:

– Меня принимают за ребенка и почти не обращают внимания. Я старалась проходить мимо постовых ночью. В кустах выжидала, пока они заснут или отвлекутся, тогда пробиралась мимо охраны. Некоторые места обходила через лес, слишком там много было народу.

– Сколько ты добиралась сюда? Когда покинула Одессу? – уточнил капитан Шубин.

Оля задумалась, прикидывая в уме:

– Три недели и два дня. Я рассчитывала быстрее, но не вышло… Иногда слишком медленно шла. Не было сил, я ложилась на землю и отдыхала, полчаса, не больше. Но все равно слишком медленно шла.

– Как ты понимала, куда идти? Без компаса, без карты. – Мурашко принялся заваливать девочку вопросами.

Но та на все его вопросы находила ответы:

– Я выучила карту наизусть еще во время наших диверсий. У нас была одна карта, и она стерлась от времени, поэтому я перерисовала ее и, пока переносила на другой лист, выучила. И я без компаса могу построить маршрут по положению солнца и звезд. До войны я занималась в секции спортивного ориентирования и в кружке астрономии, знаю положение звезд, где какая находится. Хотела учиться дальше, заниматься астрономией, открыть, может быть, новую звезду.

Оля вдруг спохватилась, что из-за усталости снова расслабилась, стала путаться в своем рассказе. Она вернулась к докладу:

– Я шла примерно в направлении линии фронта. Знала, что сейчас идут бои и граница постоянно смещается. Иногда подслушивала, что говорят немцы, откуда они едут и куда направляются, чтобы понять, как сейчас обстоят дела на фронте.

– А что с твоими товарищами в катакомбах, ты, получается, бросила их на произвол судьбы? Почему не позвала на помощь? Ведь есть же еще подпольные отряды, ты могла бы присоединиться к ним. – Особист внимательно рассматривал девочку.

Ольга кивнула:

– Да, я знаю. Думала об этом, позвать на помощь. Но поймите, это же подполье, мы не можем воевать с фашистами открыто. Полный город вооруженных немцев, сотни тысяч солдат и несколько сотен подпольщиков. Мы просто бы все погибли, если бы вступили в открытый бой. Уже такое было, и подпольщики знают, что если попал в ловушку, то живым не уйти. Остается только достойно умереть. Так погибла моя мама, она взорвала себя и фашистов, которые окружили катакомбы, где находился лазарет. Да, погибли все, кто там был. Но она подарила раненым полчаса жизни ценою своей смерти. Иногда полчаса – это очень много… Когда хочется жить.

От напряжения бледное личико еще больше побледнело.

– И я не бросила своих товарищей на произвол судьбы. Это было наше совместное решение, это был приказ моего командира, и я должна была его выполнить! Обязана! Это мой долг как человека, как комсомолки, как советского гражданина! Выполнить приказ командира и рассказать о подвиге моего отряда, моих товарищей. Они защищались до последнего, без оружия, без еды и воды, без надежды выжить, они не упали духом. Ни один человек не сдался в плен и не запросил пощады, все стойко переносили невзгоды и погибли, как герои. Поэтому я здесь, не осталась в катакомбах с другим отрядом. И не умерла! – У девочки выступили слезы. – Было так страшно и невыносимо плохо, и мне хотелось умереть, чтобы все уже закончилось. Но я шла! Потому что должна жить и бороться ради тех, кто погиб, продолжить их дело, их борьбу за нашу победу!

Оля снова задрожала, теперь уже не от озноба, а от волнения.

Но Мурашко упрямо гнул свою линию:

– Очень много сведений, подробная схема расположения немецких укреплений и расположений войск. Откуда вы узнали все эти данные? Немцы не дураки, свои секреты охраняют тщательно.

Оля опустила голову, упрямо повторила:

– Эти сведения собирали десятки подпольщиков больше трех месяцев. Был получен приказ о подготовке наступления Красной армии на Одессу для освобождения от гитлеровской оккупации. Наш отряд почти каждую ночь отправлялся на вылазки, я в них тоже участвовала. Николаев, Очаков, Южный Буг – все эти территории подпольщики обследовали, сутками наблюдая из укрытий за действиями врага, рискуя своей жизнью. Поэтому информации очень много. Ее передавали нам, так как в нашей шахте был шифровальный центр для дальнейшей передачи сведений.

Энкавэдэшник не удержался от резкого возражения:

– Ты указала, что под Николаевом развернут танковый полк. Но по сведениям нашей разведки, под Одессой танков нет. Ты уверена, что твое утверждение – правда?

Зубарев успел заметить, как Олю начала бить крупная дрожь.

И все же голос ее был тверд, девушка не собиралась отказываться от своих слов:

– Я уверена, что это так и есть. Я лично была на вылазках на западных берегах, где немцы устроили минные поля. Под Николаевом и Березовкой разведку проводили другие члены отряда, но я верю им, как себе. Они коммунисты, им незачем предоставлять фальшивые сведения! Зачем? Это глупость какая-то! Как это поможет победе над фашистскими захватчиками?

От возмущения ее голос зазвенел, и полковник Зубарев вскочил с места:

– Товарищи, товарищи! Давайте перекур!

Он выскочил за дверь, потянул за собой Мурашко, и когда они отошли на приличное расстояние от кабинета, зачастил:

– Что же вы, товарищ майор, наседаете так на девушку! Она ведь три недели шла пешком, едва держится на ногах. Посмотрите, от нее ничего не осталось. Кожа да кости! И все чтобы доставить сведения о немецкой обороне, помочь победе над Гитлером! А вы ей говорите такие обидные слова!

Однако майор лишь прищурился и скептически сказал:

– А если она немецкий шпион?! Товарищ полковник, я такое видел, уж врать немецкие диверсанты горазды. Их специально этому учат! Что, если вся эта история – спектакль, чтобы заманить наш полк в ловушку! Сейчас знаете сколько развелось завербованных абвером перебежчиков?! Гитлер понимает, что скоро будет разгромлен, и идет на любые ухищрения, чтобы получить хоть немного преимуществ. А вы, товарищ полковник, слепо верите какой-то девчонке! Не зря товарищ Сталин создал подразделение СМЕРШ, наше подразделение как раз борется с этим засильем предателей.

Зубарев в растерянности развел руками:

– Да почему же мне ей не верить? Ну разве где-то она соврала? В катакомбах ведь и правда действуют подпольные отряды. – Полковник повернулся к разведчику, который молчал в стороне, не вмешиваясь в спор: – Ну а вы, товарищ Шубин, верите Белецкой? Или тоже думаете, что она засланный немецкий шпион?

Глеб задумался на секунду и согласился с ним:

– Товарищ полковник, как разведчик, я никаких несовпадений в ее рассказе не услышал. Если и правда прошла девушка все немецкие заслоны, то сделала это с умом, по всем правилам маскировки и разведки. А все остальные сведения, я считаю, должны быть проверены. Здесь я с майором Мурашко согласен – нельзя доверять лишь одному источнику без дополнительной проверки информации. Хотя бы часть сведений необходимо перепроверить, чтобы убедиться в их правдивости.

Майор оживился, найдя поддержку у офицера разведки:

– Вот и я о том же говорю, товарищ полковник. Мне так же, как и вам, девочку по-человечески жалко. Она настоящий подвиг совершила, но мы же военные опытные и знаем, что с людьми пытки и плен творят. От страха идут на разные преступления, в том числе и предательство. Да даже если завербовали ее, от страха согласилась служить абверу, и то я ее не осуждаю. Ведь и правда, считай ребенок, легко могли сломать. Вот только цена нашего слепого доверия без проверки сведений может быть страшной – отправить на гибель прямо фашистам в лапы тысячи людей. Сведения, которые она нам сообщила, ценные. Они нам помогут очень сильно при наступлении, но пользоваться ими без проверки неразумно, как и отправлять в центральный штаб тоже нельзя.

Полковник Зубарев нахмурился и выдал суровое решение:

– Нет, в штаб я обо всех обстоятельствах этого происшествия доложу. Там потом посмотрим, как поступить. Вы пока можете быть свободны.

Он повернулся к ординарцу:

– Вызови какую-нибудь служащую с банно-прачечного отряда, пускай заберет девушку и отведет на дезинфекцию и в лазарет заодно, чтобы врач ее осмотрел. Уж сильно худая, надо позаботиться бы о ней, подлечить, откормить. – Огорченный полковник скрылся в кабинете.

Шубин с Мурашко переглянулись и разошлись каждый по своим местам: особист в кабинет, а разведчик в офицерскую казарму.

По дороге Глеб все вспоминал пометки на карте, которые так старательно сделала Оля Белецкая, и мысленно примерял ее к топографической карте окрестностей Одессы. Ну что же, и тут нет никаких несовпадений или неточностей. Все отметки, сделанные ее рукой, совпадали с местностью вокруг города, особенностями ландшафта и логикой военной стратегии фашистов. Он все искал какие-то зацепки или неточности, которые указали бы на ложь девушки, вспоминая ее рассказ. Однако таких не находил и понимал, что они оказались в тяжелой двоякой ситуации. Девушка, скорее всего, не лжет, сведения, доставленные ею, очень ценны. Вот только использовать их без подтверждения опасно, никто в штабе не даст добро, пока не будет уверен в правдивости Белецкой.

В казарме разведчик вытащил собственную офицерскую карту из планшета, развернул ее и стал изучать. Он почти воспроизвел карандашом схему расположения укреплений и войск, указанную Белецкой на выступах и лиманах Южного Буга, оценивая продуманность обороны противника. Время от времени хмыкал, качал головой или, наоборот, выражая радость, стучал карандашом по отмеченному месту.

Как вдруг его размышления над картой прервало появление штабного ординарца.

– Товарищ капитан, вас срочно вызывают в штаб.

Глеб кивнул, нутром чувствуя, что не просто так его вызывают, его вызов точно как-то связан с появлением в штабе Ольги Белецкой и ее ценных сведений.

Глава 2