Теона Рэй "Целительница из Костиндора"

– Софья, да? Софья приходила? – Ее дыхание прерывалось, она не могла открыть глаза. – Аннушка, догони ее, скажи, что ты солгала. Ты одна остаешься, совсем одна. Она не должна рассказать никому, что ты Митяя любишь. Убьют ведь тебя, и я помочь уже не смогу…

– Ба! – Я схватила тощие руки старушки и ужаснулась: такими холодными они были. – Что принести? Скажи, что болит? Грудь? Живот? Ты не можешь дышать? Бабушка!

Бабуля захрипела. Задергалась. Я вскрикнула и вскочила на ноги.

– Ба!

Она вздохнула в последний раз и затихла. Комната погрузилась в звенящую тишину.

ГЛАВА 3

Я склонилась над бабушкой, не дыша. На ее лице умиротворение, губы сжаты в тонкую линию.

– Ты чего это, ба? – прошептала я неверяще. – Ты… ты меня оставила?

Осознание пришло внезапно. Сердце прострелило жуткой болью. В груди разрасталась дыра, такая черная, что затягивала в себя всю меня без остатка. Воздух стал вязким. Я не могла вздохнуть, не могла выдохнуть. Мелко задрожали руки, а ноги сделались ватными.

Я рухнула на пол. Вцепилась в край одеяла, которым была укрыта бабушка, и стиснула его до боли в пальцах.

Прислушивалась к оглушающей тишине в надежде уловить тихое дыхание. Но только поленья в печи трещали, догорая, да ветер шумел на чердаке.

Раздался вой. Я не сразу поняла, что мой собственный.

Бабушка чувствовала свою смерть, знала, что уйдет сегодня. Я в этом не сомневалась. Бабуля говорила, что старики всегда знают, когда придет их конец.

– Ты зачем это?.. – шептала я, глотая слезы. – Как я без тебя жить-то буду, ба? Ты же… Ты же единственный мой близкий человек. Я не смогу, бабуль, не смогу без тебя!

Она, конечно, не ответила. Я уронила голову на кровать, с трудом пересилила себя и взяла маленькую сухонькую руку в свою.

Сколько так сидела, не знаю. Поленья трещать перестали, и ветер затих.

Слезы кончились. В этот раз, кажется, навсегда.

Я поднялась на ноги, дотронулась до бабушкиной щеки и шепнула:

– Спи спокойно, родная. Не переживай, я похороню тебя рядом с твоими мужем и сыном. Вы снова вместе, ба. А я… Я справлюсь. У меня выбора нет. Не волнуйся за меня там, на Том свете, ладно?

Бабуля всегда говорила мне, что смерти бояться не нужно. Что на Том свете души обретают покой, а все человеческое и дурное становится неважным.

Мне было десять лет, когда она говорила мне это. Тогда от тифа умер мой дед, муж бабушки, и я безустанно плакала много дней и никак не могла понять, почему бабуля не проронила ни слезинки.

А потом погиб ее сын, мой дядя. Он был старше меня лет на пять, и я считала его сильным, взрослым мужчиной. Он отправился за водой к реке и утонул. Сильный и взрослый не справился со слабым течением.

И снова бабушкины глаза были сухими. Я даже думала, что она не любила ни мужа, ни сына, но она объяснила:

– Нельзя горевать по умершим. Наши страдания не позволяют душам проститься с этим миром и уйти в другой. Их нужно отпустить легко и с улыбкой и надеяться, что вы однажды встретитесь.

Я тряхнула головой, прогоняя воспоминания. Осмотрелась в спаленке: кресло у окна да сундук для вещей. Даже коврика на полу не было. Бабушка не любила, как она это называла, заваливаться хламом.

Мне нужно было придумать, как похоронить старушку в одиночку. Где хоронить, и вопроса не возникало: в огороде. Там же, где лежат ее муж и сын.

Но как я смогу это сделать сама? Благо хоть яма для могилки уже давно готова: бабушка просила Митяя выкопать еще прошлым летом. Чувствовала, что недолго осталось.

Как я перенесу тело, зарою его? Без мужской помощи мне не справиться, а говорить кому бы то ни было, что бабуля умерла, пока не стоит.

Как только деревня узнает, что я осталась одна, мне конец. Церемониться уже никто не станет.

Теплое платье я натянула с трудом: приходилось осторожничать, чтобы не сорвать повязки. Синюшные пальцы на опухшей руке почти не двигались, а нога вновь заныла, напоминая о дырке в бедре. Как бы рана не открылась и кровь не пошла.

Я вышла на улицу, чтобы глотнуть свежего прохладного воздуха. Сидела на крыльце долго. Ждала, когда сердце начнет биться все медленнее, пока его стук не сделался размеренным.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад. Вдалеке завыла Щепка – собака Петра. Ее жалобный вой подхватила другая, и вскоре над деревней пронесся гулкий собачий плач по усопшей.

Бабушка говорила, что, когда в деревне кто-то умирает, псы начинают выть. Да я и сама это замечала не раз.

– Что делать-то? – спросила я у самой себя.

До рассвета еще далеко, и у меня есть время обдумать, как тихонько похоронить бабулю. Вот только у меня все равно не получится этого сделать: одной рабочей рукой тело не перенесешь и в могилку аккуратно не уложишь.

Посему выходило: без еще одной пары рук мне не справиться. Оставить бабушку в доме я, конечно, не могла.

Стала думать, кто мог бы мне помочь.

Митька – точно нет. Ему уже наверняка донесли о моей «неземной» любви к нему. Да и пьет он часто, а когда пьяный, то болтливый.

Брат его, Петр – староста. Забавно, наверное, будет просить главу деревни похоронить бабушку, когда этот самый глава спит и видит, как отправит меня за Туманную завесу к моим родителям.

Я перебирала в уме всех мужиков Костиндора. Один слабый – он тело не перенесет, а если ему и удастся это сделать, то уже к утру деревня явится под мои окна за тем, что и собиралась сделать сегодня днем.

Другой ненавидит меня люто. Впрочем, не новость – меня здесь никто не любит. Но этот-то особенно: он как-то ночь с ним провести предложил, а я отказала…

Пьяницы. Враги. Друзья Лукерьи. Друзья Кузьмы. Родственники старосты…

В Костиндоре некому мне помочь.

По крайней мере добровольно.

Стоило в очередной раз признать: я осталась одна в целом свете. Совсем одна.

С тяжелым вздохом поднялась, перенесла вес на левую ногу, чтобы больная отдохнула. Осмотрела двор: покосившийся туалет нужно бы отремонтировать. Небольшой сарай, в котором никогда не жила скотина, и вовсе разобрать. Все это мне теперь предстоит делать самостоятельно.

В сарай я и направилась за лопатой. Что буду с ней делать, еще не понимала, но в потемках отыскала и двинулась в огород.

Там, у двух холмиков, под которыми вечным сном спали мои дед и дядя, остановилась и грустно осмотрела яму рядом с ними. Глубокая, метра полтора. Уже заросла сорняком поверху, но это не проблема. Траву я и одной рукой смогла бы вырвать.

Бросила лопату на землю, вернулась в дом. В необычайно давящей тишине чуть снова не разрыдалась, но, помня наказ бабушки не горевать по умершим, сдержала слезы.

Так бесцельно я и ходила то в огород, то в дом. Заглядывала в спальню и долго смотрела на остывающее тело на кровати. В голове вихрем кружились тысячи мыслей и никак не желали оформиться в одну, правильную.

В конце концов, когда я обдумала все варианты, как могла бы похоронить бабушку, и поняла, что ни один не выполним, пришло решение.

Добровольно, по-соседски, мне никто не поможет. А если поможет, то растреплет всей деревне. А значит, остается только найти кого-то очень и очень слабого духом… и припугнуть.

Я вздрогнула при этой мысли. Никогда еще не занималась ничем подобным.

А что, если у меня не получится? Что, если меня на самом деле никто не боится?

– Меня ведь и правда не боятся, – пробормотала я, – а вот за пузырек хорошего снадобья кое-кто будет готов молчать до конца дней своих.

Я отыскала в сундуке свечу. Мы пользовались ею редко, только по праздникам, но сейчас мне нужно достаточно света.

Фитиль вспыхнул, и яркий огонек весело заплясал, освещая кухню. Я поставила свечу в кружку, предварительно капнув на дно воска, и залезла на стол.

Часть трав, что были мне нужны, я собрала совсем недавно. Они еще не успели достаточно высохнуть, но так даже лучше.

Я бросила в чашку немного горицвета, адамова корня, шалфея, подорожника и птичьего горца. Что-то было совсем свежее, что-то давно высушено. Подснежник широколистный хранился в шкафу в холщовом мешочке, бабуля нечасто его использовала. Редкое растение, привезенное издалека, его беречь надо. Но сейчас оно мне позарез необходимо.

Я слезла со стола, одернула платье. Подбросила в топку несколько поленьев и, когда огонь разгорелся с новой силой, поставила полный чайник воды.

Пока вода закипала, я растолкла всю траву в ступе, пересыпала в пузатый кувшинчик. Немного погодя залила кипятком.

За это лекарство Митькина сестра душу продала бы. А уж помочь мне похоронить старушку, а после молчать о том, что сделала, тем более согласится. Да, она не так сильна, как мужчина, но две женщины и без мужской помощи легко справятся.

Ну а если проболтается… На этот случай я ее все-таки припугну. Лишним не будет.

По дороге я ступала осторожно, чтобы не шаркать или случайно не споткнуться. Если собаки, услышав шаги, залают, то кто-нибудь точно меня увидит.

До дома Меланьи совсем недалеко. Нужно только пройти всю улицу до дома старосты, потом свернуть налево, прошмыгнуть вдоль огородов и все.

Но живет Меланья не одна. С ней в доме ютятся три ее племянника, старенькая мать, бабушка и муж.

Вот присутствие последнего меня нервировало, и как вытащить женщину из дома, я не представляла.

Пришлось импровизировать на месте.

Я пробралась между грядками, встала у завалинки под блестящими в лунном свете окнами. В доме ни звука: все, конечно, уже спят.

Мелкий ком земли стукнулся о стекло и отскочил. Я знала, как чутко спит Меланья, тогда как ее мужа громом не разбудишь, и надеялась, что женщина проснется первой. Меланья частенько просила мою бабушку о лечении своего мужа, он мучил ее своим беспробудным сном и храпом. Бабуля, помнится мне, не стала им помогать. Значит, муж Меланьи все еще имеет крепкий сон.

Так и случилось. Помятое от сна лицо появилось в окне после того, как я шепотом позвала Меланью через приоткрытую форточку. Женщина растерянно захлопала глазами, а когда увидела, кто перед ней, ее рот распахнулся. Она хотела закричать, позвать мужа, но я тут же показала кувшин.

Меланья не дура. Сразу поняла, что это. Она просила у моей бабушки лекарство уже несколько лет, та отказывала, чтобы сохранить подснежники для чего-то более важного. Я потратила сегодня почти половину, но буду верить, что бабуля мне это простит.

Лицо исчезло. Спустя короткое время я услышала, как скрипнула дверь, а после раздались бегущие шаги. Я ушла в огород и там, остановившись между малиновыми кустами, подождала Меланью.

– Зачем пришла? – Одетая в одно только ночное платье, она обнимала себя руками: ночной воздух был прохладным. Ее взгляд метался от моего лица к кувшину и обратно.

– Помощь нужна. Я заплачу.

– Правда думаешь, что кто-то согласится тебе помогать после того, что ты сделала? – Маленький рот изогнулся в усмешке, делая и без того измученное лицо еще более печальным.

– Не думаю – знаю. Здесь, – я продемонстрировала ей кувшин и вновь прижала его к груди: держать его одной рукой становилось уже непросто, – то, что ты так долго просила у моей бабушки. Я дам тебе это в обмен на помощь и молчание.

Меланья взволнованно облизнула губы. Глаза ее наполнились слезами. Вот она – мечта, прямо перед ней, но, чтобы ее осуществить, нужно помочь той, кого все ненавидят. Непростой выбор, но я знала, что Меланья ни за что не откажется.

Я знакома с ней двадцать лет, и последние десять она старалась родить ребенка. Все ее беременности заканчивались выкидышами, и на этой почве Меланья трижды пыталась покончить с собой. Довела себя до истощения – кожа да кости. Взгляд с каждым годом все безумнее. Сон все хуже.

Она рассказывала об этом моей бабуле, когда приходила просить лекарство.

– С чего мне верить тебе? Клавдия помочь не могла, а ты вдруг силой обзавелась? В этом кувшине может быть что угодно.

– Бабушка могла, но не хотела. Она не видела никакой выгоды в помощи вам с Астапом. Ну не станете вы родителями, что с того? Мою бабулю это не волновало.

– Вот старуха дрянная! – В глазах Меланьи вспыхнула злость. – Я ж умоляла ее, столько раз просила!

– Замолчи, – прошипела я. – Ни слова больше. Повторяю: я вылечу твое бесплодие, и ты нарожаешь с десяток детей, но только если поможешь мне. И нет, даже не надейся, что тебя сумеет вылечить кто-то другой. Того, что добавлено в это снадобье, ни у кого нет. Этот рецепт принесен из-за Туманной завесы, и, как ты понимаешь, кроме меня никто здесь его не знает.

От волнения Меланья задрожала. Я видела, как сильно ей хочется согласиться, но в то же время она не могла идти против деревни. Таков ее характер: куда все, туда и она.

– Хорошо, – кивнула она, всхлипывая. – Но обещай, что никто не узнает, что я тебе помогала.

– Никто не узнает. Клянусь.

С моим последним словом Меланья расслабилась. Поняла, что тайна останется между нами, а значит, ее не запишут в предатели.

– Оденься во что-то теплое и грязное, – посоветовала я, – и пойдем со мной. Я не займу много твоего времени.

– Зачем в грязное? – не поняла Меланья и нахмурилась. – Куда ты меня поведешь?

– Ко мне домой. Нужно кое-что перенести.

– Что-то тяжелое? Почему мужика какого не попросила?

– Тебе лекарство нужно или нет? – Я начала злиться: Меланья только время тянет.

Пока она бегала в дом и переодевалась, я ждала ее все в тех же кустах. Выглядывала, следила, чтобы женщина не привела с собой мужа. Мало ли, может быть, она согласилась на мое предложение, только чтобы спокойно вернуться в дом и предупредить своих о том, куда идет.

Оделась она, как я и просила, – в грязное. Мужнина рубашка с закатанными по локоть рукавами, вся в пятнах неизвестного происхождения, да юбка длиной до пят. На ногах сапоги.

Шли огородами. А когда я завела Меланью в дом, то решила, что нужно бы сказать, зачем все-таки я ее позвала. А то, как увидит труп, как разорется, всю деревню на уши поднимет.

– Бабушка умерла, – сказала я, остановившись у входа в спальню.

Меланьина нога зависла в воздухе, не успев коснуться пола.