– Но представить, что инспектор Цубакияма направит пистолет в грудь своему начальнику… простите, я не верю.
– Поэтому позвольте сказать кое-что с позиции патологоанатома, – вмешался в разговор профессор Химэмура. – Я указал эту информацию в заключении о результатах вскрытия, поэтому, думаю, могу сказать и вам. У погибшего был рак.
– Рак?
– Рак поджелудочной железы, который, похоже, довольно быстро прогрессировал. Была уже третья стадия, и опухоль уже достигла аорты. Рак поджелудочной железы довольно быстро развивается, поэтому делать прогнозы тут сложно. И если пустить все на самотек, то жить останется всего пару месяцев. Тем не менее мы не обнаружили никаких следов лечения – ни операции по удалению опухоли, ни химиотерапии. И если опираться на этот факт, то… – Профессор Химэмура очень вдумчиво подбирал слова. – Это всего лишь предположение, но обычно на третьей стадии уже есть видимые симптомы и жалобы у больного. Он наверняка знал о своей болезни. Если бы в его личных вещах был хотя бы талон на прием в больнице, наверное, можно было бы получить очень интересную информацию от его лечащего врача.
– То есть, сенсей, вы считаете, что инспектор Кудзэ мог совершить самоубийство?
– Нет, я так не считаю. Все, что я могу сделать, – это сообщить результаты вскрытия и определить некоторые возможные моменты. Все остальное – ваша работа.
Если так и продолжать ходить вокруг да около, очевидно, что до сути не добраться. Все-таки придется выяснить внутреннюю информацию отдела напрямую от сотрудников полиции префектуры Канагава.
Кацураги вернулся в управление и пошел на склад, где хранится малое огнестрельное оружие. Хотя узнать что-либо и было тяжело, ответственный сотрудник склада оказался бывшим служащим токийского управления, поэтому Кацураги удалось уговорить его и заранее назначить визит.
Однако, даже получив разрешение заранее, нельзя гарантировать хорошее отношение куратора. Полицейский, который вышел к Кацураги, как и ожидалось, встретил его с видом домохозяйки, впускающей в прихожую религиозного агитатора.
– Вы же пришли узнать, как проходит процесс выдачи оружия и как он контролируется, да? Думаю, в нашем управлении все происходит точно так же, как и в вашем. Во-первых, мы круглосуточно наблюдаем за датчиками, которые установлены на кобуре. И потом, на этапе, когда зарегистрированный сотрудник забирает оружие, мы снимаем датчик. К вашему большому сожалению, систему уже проверили сотрудники нашего управления, и никаких следов фальсификации данных или поломки обнаружено не было.
Сотрудник сделал акцент на последних словах.
– У нас действует правило: зайти на склад можно только в присутствии руководителя департамента или его заместителя. Поэтому изначально никто, кроме владельца оружия, не может его вынести.
Другими словами, на складе действуют две системы контроля – цифровая и аналоговая.
– В день убийства, пятого мая, в Йокогаме произошел вооруженный конфликт, поэтому всем одиннадцати сотрудникам четвертого следственного отдела было выдано оружие. А на следующий день, шестого мая в тринадцать ноль-ноль, оно было возвращено на место.
Способ, возможность и мотив – условий для возбуждения уголовного дела было предостаточно.
– Я в целом могу представить, что вы что-то подозреваете. Такой невеликий навык, как воображение, доступен и простому следователю из городской полиции.
Эти слова прозвучали как завуалированное «иди уже отсюда».
В отличие от других детективов, у Кацураги не было каких-то явных талантов и способностей. Ни хорошего аналитического мышления, ни каких-то выдающихся знаний о розыске преступников, ни опыта ведения переговоров или допроса. У него были только не очень подходящая детективу приветливость и уверенность в собственном упорстве. И то, что ему удалось добиться встречи с одним из немногих подчиненных, которому доверял инспектор Цубакияма, как раз заслуга его упорного характера.
– Я понял, что ты раньше работал под руководством инспектора. Но как ты можешь доказать, что действуешь сейчас в его интересах? Кто может подтвердить, что ты не собираешь на него компромат по приказу следствия? – спросил Татэиси, нахмурив лоб.
У него было прямоугольное лицо, толстые брови и вдобавок ко всему выпученные глаза.
– Я в этот раз немного обнаглел и взял три дня хибан[5 - По стандартным правилам, японские полицейские работают по графику «сутки-двое», то есть после рабочего дня у них два выходных. Такие выходные называются хибан.].
– Зачем?
– Для проверки здоровья выходные взять можно, но в этом случае ни транспортные расходы, ни расходы на питание не возмещаются. И вот представь, простой сержант вроде меня берет ценные отгулы, едет в соседнюю префектуру и оплачивает эту поездку из своего кармана. Само собой, о том, что я приезжал сюда, сообщат в мое управление и накатают жалобу, так что мне не избежать выговора от начальства. Ты бы пошел на такое, чтобы постараться как-то насолить своему бывшему начальнику?
– А, я понял, понял! Верю тебе, черт возьми!
Татэиси в порыве эмоций ударил по столу. Услышав это, другие посетители кафе обернулись.
– Ладно, раз ты был его подчиненным, да еще такой нарушитель правил, я могу тебе доверять. Ну, что ты хочешь спросить?
– Как сильно инспектор Цубакияма смог загнать в угол суперинтенданта Кудзэ? Я слышал, что он пытался доказать его связь с «Корю-кай».
– У него не было ничего, что можно было бы считать явным доказательством. Были только слухи и некоторая информация о движении денег в отделении. Если бы у него были доказательства, он бы давно уже его сожрал.
Кацураги согласился с этим.
– А… как бы выразиться… была ли какая-нибудь личная выгода у суперинтенданта Кудзэ?
– Что касается выгоды, очевидно, она была не только у него. – Татэиси иронично улыбнулся уголками губ. – Если сейчас станет широко известно о связи с «Корю-кай», я уверен, многие поменяются в лице.
– То есть, поддерживая эту связь, он помогал не только себе, но и многим другим?
– Что ты хочешь сказать?
– У Кудзэ был рак поджелудочной железы.
– Серьезно?! Первый раз слышу!
– Ему уже вынесли приговор, жить оставалось всего ничего. Получается, он сотрудничал с врагом, чтобы защитить свою репутацию и ради выгоды большого количества своих подчиненных. Он правда был человеком, который мог на такое пойти?
– Пытаешься объяснить это дело с его точки зрения?
После некоторых размышлений Татэиси тихо сказал:
– Если у него была возможность это сделать, то есть вероятность, что он бы так и поступил.
* * *
Из кастрюли доносилось тихое урчание. А поднимавшийся запах был нежным.
В утреннем меню семьи Коэндзи сегодня были маринованная китайская капуста и мисо[6 - Мисо – продукт традиционной японской кухни, чаще всего в виде густой пасты. Мисо производится путем брожения соевых бобов, риса, пшеницы или смеси из них с помощью специального вида плесневых грибов Aspergillus oryzae.]-суп. Ингредиентами для мисо стали тофу, зеленый лук и дайкон.
Пока Мадока краем глаза следила за плитой, ей через плечо вдруг заглянула ее бабушка Сидзука.
– А молока добавить?
– Ой, да, я и забыла!
И Мадока торопливо влила в кастрюлю столовую ложку молока.
Когда бабушка впервые сказала ей об этом, Мадока не поверила своим ушам, но одна столовая ложка молока действительно придает еде кремовый привкус, так что нельзя недооценивать мудрость пожилых людей.
Фраза «у меня дом в Сэйдзё»[7 - Сэйдзё – престижный квартал в районе Сэтагая, Токио.] звучит впечатляюще, но это совсем не значит, что здесь одни особняки. Есть и дома площадью в 20 цубо[8 - 20 цубо – примерно 66 кв. м.], как этот. Кухня-столовая в 12 татами[9 - 12 татами – 19,5 кв. м.] тоже довольно тесновата, но, так как Мадока и Сидзука живут здесь только вдвоем, она ощущается вполне просторной.
Когда они сели за стол, по телевизору показывали новости о злополучном происшествии. На экране с печальным выражением на лицах мелькали представители генеральной прокуратуры.
– Прокурор подтасовал улики… Какая ужасная история! – непроизвольно вскрикнула Мадока. – Ведь всех, чьими делами занимается генеральная прокуратура, признают виновными?
– Ну на самом деле всего около десяти процентов дел заканчиваются обвинительным приговором, – разъяснила сидящая рядом Сидзука.
– Около десяти процентов… Какая странная цифра! Бабушка, ты же сама всегда говорила мне с подозрением относиться к аномальным показателям.
– Для прокуратуры важна репутация. Поэтому, если они на сто процентов не уверены в результате, зачастую даже не заводят дело. Но в твоих словах тоже есть резон. Этот прокурор совершил сразу целых три преступления.
– Сразу три?
– Во-первых, он повесил вину на невиновного человека. Во-вторых, сделав это, упустил из виду настоящего преступника. И наконец, самое большое преступление: его действия привели к потере доверия к прокуратуре.
– Почему последнее – самое большое преступление?
– Мы живем в правовом государстве, поэтому, если будет утеряно доверие к организации, которая действует от лица закона, пострадает репутация всего государства. Если смотреть с этой точки зрения, за такой проступок его могут приговорить к смерти. Даже повешение было бы мягким приговором для него.
– Бабушка, ты слишком сурова!
Хотя с тех пор, как она вышла на пенсию, прошла уже почти четверть века, позиция Сидзуки по отношению к преступлениям оставалась строгой и нисколько не колебалась.
Даже у ее внучки Мадоки бывают мысли, а не слишком ли она безжалостна, но, кто бы что ни говорил, ее бабушка – двадцатая женщина-судья в истории Японии. Сидзука никогда не разговаривает на повышенных тонах, но между строк в ее речах всегда можно уловить ту самую торжественность, свойственную людям, которые привыкли судить людей за их преступления. Стоит кому-нибудь услышать подобную «праведную строгость», как тут же у него пропадает всякое желание спорить и даже просыпается желание поместить эту строгость в рамку и выставить напоказ.
– Я ни капельки не сурова. Это ведь государственная измена. Закон призван защищать благополучие граждан, но в первую очередь он существует для безопасности государства. Поэтому я и сказала, что это огромное преступление. В любой стране мира самыми ужасными считаются преступления против своей родины. В древние времена за подобное людей могли подвергнуть четвертованию или отрубить голову и выставить ее на всеобщее обозрение на берегу. И все родственники преступника также признавались виновными.
– Ой, ну это уже слишком!
– Это все укладывается в концепцию татэмаэ[10 - Татэмаэ (досл. «фасад здания») – «социально приемлемое выражение мыслей и намерений». Этот термин определяет особый коммуникационный стиль японцев.].
Выражение лица и тон Сидзуки неожиданно смягчились. Как только она переставала говорить о законах и начинала говорить о людях, она почему-то вдруг становилась очень доброй.
– То, что натворил этот прокурор, – это, безусловно, преступление, но я уверена, что он совершил его во имя справедливости.
– Фальсификация доказательств – это справедливо?
– Люди даже во сне не думают о своих поступках как о злодеяниях. Конечно, есть те, кто совершает преступление умышленно, полностью отдавая себе отчет в том, что делает что-то плохое, но говорить только об осознании – значит слишком упрощать картину. Проблема в том, что чаще всего причиной всех стычек и конфликтов в мире становится столкновение взглядов на справедливость. Кража денег и мошенничество сталкиваются с убеждением, что нельзя жить без денег. Убийство – с пониманием, что сохранение жизни человеку может быть невыгодно тебе самому или кому-то другому. В тех местах, где сохранились старые обычаи, зачастую традиции противоречат закону. Может, и у этого прокурора была идея каким-то образом завести дело и помочь подозреваемому искупить вину.
– Вор крадет не просто так, да?
– Гляди-ка, какие интересные поговорки ты знаешь! Да-да. Любому проступку может быть оправдание. У каждого человека – своя справедливость. Но часто бывает так, что в глазах других людей эта справедливость выглядит совсем иначе. А в рамках одной организации люди еще более упрямы, и смысл их действий еще сильнее искажается.
– Почему так происходит?
– Компании считают само свое существование справедливым. И перед лицом этой коллективной справедливости и обязательств личный здравый смысл может померкнуть. Например, сколько бы ни верил каждый отдельный сотрудник в то, что действует в интересах клиента, если его действия невыгодны компании, он, как ее член, должен сделать выбор в пользу интересов организации. Вот примерно это означает «искажение справедливости».
Как и всегда, Мадоке оставалось только согласиться с этими идеальными логическими рассуждениями. Но тем не менее у нее осталось какое-то легкое чувство неудовлетворенности.
– Бабуля, я хорошо понимаю то, что ты говоришь. Но не получается ли, что само понятие справедливости становится каким-то поверхностным?
– Именно так и есть. Справедливость, которая пропагандируется организациями или отдельными людьми, чаще всего не что иное, как оправдание собственных действий. У моего старшего коллеги по работе был начальник, честный и благородный судья, как с картинки. Он во время войны никогда не ел рис и другие продукты с черного рынка, а питался только тем, что выдавали по карточкам. И в итоге он умер от недоедания. Видимо, для него отказ от еды с черного рынка казался справедливым. Но раз у него была такая мощная сила воли, лучше бы он использовал ее, чтобы судить людей за преступления. И я все думаю, а действительно ли верным было его упрямое следование за справедливостью?
– Слушай, бабуль, меня бы успокоило, если бы ты сказала, что просто ворчишь на телевизор…
– Да что ты! Я думаю, что ничего такого нет в том, чтобы иногда немного поворчать. Главное – хорошенько подумать: эта злость возникла обоснованно или под влиянием эмоций? То, что родилось на эмоциях, обычно не длится долго. А тому, что не длится долго, доверять опасно. Но и само чувство справедливости ведь довольно инфантильно.
Было сложно понять, поддерживает она борьбу за справедливость или относится к ней с пренебрежением. И тут наружу вырвалась озорная натура Мадоки.
– Бабушка, а что для тебя значит справедливость?
Мадока думала, что таким образом заставит бабушку задуматься, но та тут же ответила:
– Все просто. Для меня справедливость – это помогать тем, кто в затруднении, и разделять свой хлеб с тем, кто голоден. Такого определения для меня вполне достаточно.
Мадока попробовала было поспорить с этим простецким ответом, но к такому определению действительно не подкопаться. И пока она размышляла, что вряд ли сможет переиграть в этом споре бабулю, в ее голове неожиданно всплыл образ одного молодого человека.
Для того, кто называет себя полицейским, он очень открыт. Интересно, как бы ответил на вопрос о справедливости этот мужчина с запоминающимися спокойными глазами?
2
«Председатель комитета по внешним связям «Корю-кай» Ямадзаки Такэми».
Кацураги сопоставил врученную ему визитную карточку и мужчину, сидящего напротив.
Он слышал, что в преступном мире председатель комитета по внешним связям занимается переговорами во время конфликтов, поэтому был уверен, что это должен быть человек с демонической внешностью, который и плачущего ребенка заставит замолчать. Однако ему навстречу вышел мужчина в белой рубашке и блеклом галстуке. С какой стороны ни посмотри, обычный офисный сотрудник.
Ямадзаки, вероятно, привык к подобной реакции, поэтому ничуть не изменился в лице в ответ на замешательство Кацураги.
– Кацураги-сан из столичного управления полиции, верно? Думаю, обычно на тех, кого видят впервые, так пристально не смотрят.
– Ой, да, прошу прощения…
– Понимаю, что моя внешность может вызвать удивление, но выглядеть как якудза в наше время очень накладно, да и работать становится сложно, так что ничего не поделаешь. И сверху нам сказали публично не заявлять о том, кто мы, и символику носить запретили.
Несомненно, в этом была некоторая доля истины. Однако если вспомнить грозный образ Татэиси, с которым Кацураги вчера разговаривал, то все вообще встает вверх дном.
– Да и вы тоже не выглядите как следователь из Первого отдела.
К слову, встретились они в «Старбаксе» на углу улицы. Это тоже не совсем подходящее место для встречи полицейского и якудза, но им обоим это было, наоборот, на руку.
– Вы все вынюхиваете по поводу дела Кудзэ-сана… Даже специально выбрали такие обходные пути. Что вы хотите у меня узнать?
– Кому все-таки была выгодна смерть суперинтенданта Кудзэ?
Услышав этот вопрос, Ямадзаки отвел глаза.
