Костенко возрадовался, услыхав по телевидению, что теперь колхозам и совхозам будут платить за хлеб валюту. А фермеру? Арендатору? И тут же: «…объединения и главки помогут купить колхозам и совхозам то, что им требуется». Одну минуточку! А отчего председатель или тракторист не могут сами поехать за границу и купить то, что им надо? Снова бюрократия оттирает мужика от плодов его труда? Опять недоверие к личности? Государственное опекунство? Как же растить поколение тех, кто может сам принимать решение? – «Значит, государство все должно отдать мужику и работяге?! А что тогда делать аппарату?» – «Пенсию пусть получают! Царскую пенсию! Только б все напрямую было, чтоб не путалась страна в бумажках и отчетах, – погибнем!»
…В ту памятную пятницу Костенко засиделся в библиотеке до позднего вечера, разбираясь с понятием «акция». Сделать работяг хозяевами заводов, завязать качество труда с заработком, ввести закон о помощи по безработице – повышение производительности труда всегда связано с уменьшением числа работающих за счет новой техники, – представил себе ярость консерваторов («мое поколение – все как один консерваторы») и журнал закрыл. Снова уперся рогом в те термины, которые вбили в него за тридцать пять лет работы.
На улице дождило, грусть была в городе, в людях, что стояли возле автобусной остановки, в бутафорских витринах магазинов, да и в самом небе, низком и сером.
– Товарищ Костенко, – услышал он за спиной вальяжный, красивый голос, – извините меня, я б вас подвез домой, а по пути посоветовался бы.
Костенко обернулся: рядом с ним стоял невысокий мужчина в скромном сером костюме, серой шерстяной водолазке, только туфли из лайковой кожи, с медными пряжками, видно, очень дорогие.
– С кем имею честь?
– Меня зовут Эмиль Валерьевич, фамилия Хренков, я из кооператива «Заря», вчера про нас была передача на телевидении, в шестнадцать сорок…
– А какое я имею отношение к кооперации?
– Что, считаете нас акулами капитализма?
– Не считаю. Откуда, кстати, вы меня знаете? Почему здесь ждете?
– Бдительность и страх – категории пересекаемые, товарищ Костенко, – заметил Хренков. – Простите, если что не так. Просто Ястреб мне сказал, что вы в этой библиотеке работаете, ну я и подъехал…
Ястреб торговал в киоске «Союзпечати», снабжал «Московскими новостями». Костенко сажал его дважды: домашние кражи, брал квартиры номенклатуры, называл себя «Робин Гудом, народным мстителем». Воровать начал с голодухи, – отца расстреляли по «ленинградскому делу», мать спилась. Вернулся из лагеря с туберкулезом, пришел домой к Костенко, тот помог ему прописаться. Воры добро не забывают: завязал, получил киоск, сейчас живет кум королю…
– Что у вас? – спросил Костенко. – Говорите здесь.
– Не согласились бы пойти к нам работать? Помочь в борьбе с рэкетирами, очень трудно жить, товарищ Костенко.
– Частный сыск хотите создать?
– Что-то в этом роде… Я не смею унижать вас разговором об оплате, но, как понимаете, денег мы не пожалеем.
– Оставьте телефон, – сказал Костенко.
– Это несерьезно… Ваше министерство против частного сыска, зачем мне светиться? И так живем, как мишени…
– Тогда до свидания…
– Честь имею, – кивнул Хренков и пошел к «Волге», что стояла поодаль.
Когда он сел за руль и резко (слишком резко) взял с места, чтобы набрать скорость, проезжая мимо остановки, Костенко вгляделся в окно машины – лицо человека в темных очках, что устроился на заднем сиденье, показалось ему знакомым, и не просто знакомым, а очень его в свое время интересовавшим. Машинально взглянул на номер «Волги», запомнил. Назавтра заехал в ГАИ – машина принадлежала летчику международных линий Аэрофлота Полякову, в настоящее время находится в Латинской Америке, доверенности никому не оставлял. Ребята из Угро проверили: «Волга» Полякова стояла запыленная на втором этаже кооперативного гаража возле памятника Гагарину. Вечером Костенко зашел в министерство.
– Слушайте, мужики, как бы мне посмотреть дело об убийстве Зои Федоровой?
Он просидел с папками до одиннадцати, надо бы Машуне позвонить. Впрочем, она привыкла, что он порою исчезал на неделю – работа. Набрал номер: «Маняш, я зашел к себе, в министерство… Хм… «К себе»? К ним, так точнее… Скоро буду. Как ты?» – и, не дожидаясь ответа, положил трубку.
– Слушайте-ка, – спросил он дежурного по управлению, – я помню, была папка с фотографиями свидетелей, где она?
– Осталась на Петровке.
Раньше б сразу же туда рванул, подумал Костенко. Годы, а может, ощущение отлученности от дела. Любительство предполагает неторопливость и право на свободу во времени, только действующий профессионал – физически, до боли в затылке – ощущает фактор времени, некая вмонтированность в твое существо внутренних секундомеров…
На Петровку Костенко приехал утром, в девять. Сначала сделали «робот» того, кто подходил к нему, – Хренкова. Папку искали долго, дело нераскрытое, повисло. Как ни странно, Щелоков и Цвигун были в высшей мере корректны, не гнали, как обычно.
Порою Костенко казалось, что все они хотели спустить дело на тормозах, хотя не только Москва гудела, но и Запад тоже.
Папку нашли только к одиннадцати. Костенко медленно пролистал страницы, остановился на семьдесят третьей: «Иосиф Павлович Давыдов, театральный администратор, проживает в Москве, на улице Красных Строителей, дом семь, квартира девять, не судим, образование среднее».
Справка на него пришла довольно быстро, к двум: «Давыдов Иосиф Павлович выехал из СССР по израильской визе в Вену 29 января 1982 года».
Вторая справка пришла из ОВИРа к пяти: «Джозеф Дэйвид, гражданин США, вылетел сегодня утром рейсом Москва – Нью-Йорк самолетом «Пан Америкэн», экономическим классом, приезжал по туристскому ваучеру, неделю жил в Москве, отель «Националь», три дня в Ялте, отель «Ореанда».
Вечером установили всех Хренковых. В кооперативе «Заря» Хренков ни в штате, ни на договоре не числился. По приметам ни один из семисот сорока трех человек с такой фамилией не мог быть случайным собеседником Костенко, ибо никто из установленных Хренковых не имел маленького, едва заметного шрама на левой брови. Костенко усмехнулся: «Я как могильщик Литфонда. Митя Степанов рассказывал, был у них старик, который приходил к больному писателю, болтал с ним о новостях, если тот был в сознании, сулил счастливую жизнь, а сам тем временем промерял мизинцем и большим пальцем рост несчастного – какой длины заказывать гроб… Нормальные люди ищут в лице собеседника что-то новое для себя, запоминают глаза, манеру улыбаться, а я, словно легавая, цепляюсь за то, что может впоследствии оказаться следом. Наверное, я пропустил множество интереснейших людей, потому что для меня родинка какая или прыщ важнее глаз, слез, трясущихся пальцев, смертельной бледности…»
– Дело тухлое, полковник, – заметил заместитель начальника столичного Угро, – что это тебя потянуло? Или соскучился по работе?
– Хочу маленько поковыряться…
– Пиши рапорт.
– А без рапорта нельзя?
– Ты что, целка? Забыл законы?
Костенко усмехнулся:
– Законы помню, бардак забыл.
Заявление тем не менее написал и отправился к Ястребу.
…Мишаня Ястреб сделал свой киоск совершенно особым: весь в портретах писателей – Шекспир, Шукшин, Хемингуэй, Толстой, Пушкин, Лермонтов, звезд кино и эстрады – Высоцкий, Пугачева, Вилли Токарев, Бабкина, Элвис Пресли, битлы, Тихонов и Броневой; где-то достал мегафон, которым пользуются экскурсоводы, гоняющие туристов по Москве (бедолаги-провинциалы в магазины норовят, колбасы ухватить, а их силком в Пушкинский музей – голых римлян смотреть; сами раздеты, пальто б где к зиме взять), поэтому киоск Мишани сделался своего рода культурным островком в микрорайоне.
– Кто не купит академический журнал «Вопросы экономики», – вещал Ястреб своим хриплым голосом, – рискует остаться в неведении, отчего мы катимся в пропасть!
Старик в фетровой шляпе (отчего наши старики ходят в тапочках, спортивных брюках, но обязательно при галстуке, в черном пиджаке и коричневой шляпе?) усмехнулся:
– Терпеливые, дурни, лентяи и трусы – оттого и катимся.
В очередь, однако, встал.
– Неужели вы упустите возможность приобрести справочник железных дорог? – продолжал между тем Ястреб. – Да, он прошлогодний! Но что сейчас так ценится, как старая книга?! Через пять лет она станет уникальной и ее у вас купят в любом букинистическом за десятку!
– А на хрена эти справочники? – снова пробурчал старик. – Езжай на вокзал, становись в очередь и прей. В России справочникам верить нельзя, мы – непредсказуемые…
Торговля шла бойко. Увидев, что очередь разрастается (один стоит, а к нему трое подлетают, мол, мы раньше свой черед занимали), Костенко понял, что минут двадцать он потеряет, а времени в обрез (Военная прокуратура дала справку, что генерал Трехов, тот, что реабилитировал Зою Федорову, живет в Переславле-Залесском, туда пилить и пилить), обошел киоск, постучал в дверь и сказал:
– Ястреб, это я.
Тот приоткрыл дверь.
– А, полковничек! С кандалами пришел? Погоди, я мигом всех раскидаю, заходи, гостем будешь…
И внутри киоск у него был как маленький теремок: занавесочки, столик с тремя резными табуреточками, коечка, покрытая ковром, электроплитка, турочки из Сухуми – чеканные, ручной работы, то ли медь, то ли латунь; под прилавком – ротапринтные издания, книги, которые на черном рынке стоят сотню, не менее.
– Уважаемые покупатели, приношу глубочайшее извинение, – возгласил Мишаня, – пришел фронтовой друг, я вынужден прервать работу на полчаса. Рекомендую посетить кооперативное кафе «Сладость» – во дворе, третий подъезд, угостят настоящим кофе, учитесь цивилизации, кафе – место для любви, разговоров и сделок!
Он захлопнул окошко и сел напротив Костенко.
– Ты мне должен доказать, полковник, что эти ротапринты я получил незаконно. У меня накладная есть. В БХСС подался?
– Да ладно, – Костенко махнул рукой, – если у нас государство не может торговлю наладить, так хоть ты их научи… Наши из Угро не тревожат?
– Русский человек за книгу душу отдаст, – ответил Ястреб, – так что с вашими орлами порядок, работаем в полном контакте… Я им пообещал вывесить плакат: «Разыскиваются особо опасные преступники», ручку жали, меня в простоте не возьмешь…
– Я в отставке, Ястреб… Ни в каком я не в ОБХСС… К тебе пришел по другому делу…
– А разве в отставке дела бывают? Если ты, к примеру, отставной маршал – в дурака с адъютантом режешься, генерал – клубнику разводишь, а полковник – совместительствует, на двести пятьдесят только святой ныне проживет…
– А если не совместительствую, а для души?
– Полицейский для души наручники надевает, ему это как циркачу гиену отдрессировать…
– Тоже верно, – согласился Костенко. – Скажи-ка мне, Ястреб, ты Хренкова давно видел?
– Кого?
– Эмиля Валерьевича Хренкова…
– Не знаю такого. Откуда он?
– Из «Зари».
– Это которые инструментами торгуют? Компьютерами?
– Точно.
– Я оттуда Людку харил, секретаршу ихнюю…
– Старик, а греховодишь.
– Ничего подобного. Тренирую простату. В нашем возрасте это необходимо… Кто-то рассказывал, как один наш знаменитый поэт к академику Фрумкину пошел, тот был главным урологом Красной Армии, про него еще Михалков написал: «генерал из генералов, маршал мочеполканалов»… Поэт его спрашивает: мол, сколько раз в неделю надо трахаться? А Фрумкин ответил: «Чтобы трахаться – надо трахаться постоянно»… Если запустишь – конец… Сломанную руку сколько месяцев человек после гипса разрабатывает! То-то и оно! А женилка, полковник, не рука! Без руки жить можно, а без женилки, да еще с простатой, как булыжник, – прямой путь в онкологию.
– Ну-ну, – вздохнул Костенко…
– Нужна девка? – спросил Ястреб. – Отставнику можно. Партийцы не схарчат, пенсию не отымут…
– Жены боюсь, – ответил Костенко.
– Так тебя ж после молодухи на нее потянет! Спасибо еще скажет, полковничек… Ислам надо учить… Многоженство – верх разума. Хочу в мусульмане податься, татары народ надежный, ей-богу… И звучит красиво: «Михаил Рувимович Ястреб-заде». За одного этого «заде» мне десять «рувимов» простят…
– Ты бы не мог эту самую Людку про Хренкова спросить, а?
– Полковник, если я в лагерях за дополнительную пайку не ссучился, то разве сейчас в сексоты пойду?
Костенко закурил:
– Дай слово, что в тебе умрет, что я сейчас открою.
– Даю слово.
– Помнишь артистку Зою Федорову?
– Это которую Щелоков уконтрапупил?
– Кто это тебе сказал?
– Так Нагибин в «Огоньке» напечатал, неужели не читал?
– Читал… Писатель в книге на все имеет право, на то он и отмечен искрой божьей… Так вот Хренков этот меня интересует именно в связи с Зоей Федоровой…
– Не сходится, полковничек… Если ты в отставке, то при чем здесь несчастная Федорова?
– Надо уметь отдавать долги.
– Мне отдай… Мне эта власть задолжала, за всю мою растоптанную жизнь задолжала…
– Бабок у меня нет, Мишаня. Чем возьмешь?
– Хренков, Хренков, Хренков, – задумчиво повторил Ястреб. – Ну-ка, покажи ксиву…
Костенко протянул ему пенсионное удостоверение. Ястреб изучил его, вернул, заметив:
– В ваших падлючих типографиях и не такое можно напечатать…
– Кстати, о Щелокове… Хоть он мне генерала зарезал, а ведь обещал звезду дать, но я помню, как он на встрече с детективщиками запонки им показывал золотые: «Это подарок великого советского музыканта Ростроповича, моего друга, он мне их дал перед тем, как его изгнали с Родины… А я их ношу, потому что придет время – он героем сюда вернется…» Так что прямолинейно и однозначно ни о ком судить нельзя, Ястреб, даже о Щелокове.
– Это он в застое этакое брякнул?
– Так он после застоя сразу и слетел… В зените своей власти официально заявил… И еще сказал, что дирижерскую палочку Ростроповича у себя на столе держит, как напоминание о расейском бездумном расточительстве, когда сами собственные таланты давим. Мол, что имеем – не храним, потерявши – плачем…
– Полагаешь, на него напраслину возвели?
– Ястреб, я полагаю только в том случае, когда имею улики… Ладно, если вспомнишь что о Хренкове, зайди, чайку попьем.
– Адрес не поменял?
– А кто легавым новые квартиры дает? Я ж не передовик какой или министр… Ну, пока, Ястреб… Мне нравится, как ты дело развернул… Учишь государственных идиотов коммерции…
Костенко вышел из киоска, Ястреб тут же открыл окно, высунулся с мегафоном и моментально собрал очередь. Внезапно закричал: «Полковник, погоди!»
