– Э! Председатель, а как насчет скотины? – вдруг вступил Прохор. Он хоть и исполнял обязанности конюха, но в деревне оставались в его ведении всего две лошади да жеребец. Остальная часть конюшни на двадцать четыре отдельных стойла, построенная когда-то еще при царе до революции, пустовала, была запущена, завалена мусором и навозом.
– Михалыч, скотина… – Он сделал паузу и продолжил: – Скотина остается при вас. Пока других указаний по частным дворам не было. Весь колхозный скот уже переписан и пересчитан и считается теперь собственностью Германии и их фюрера.
– Этого лупоглазого с челочкой и в усиках, что на картине? – Нюрка Денисова указала на портрет Гитлера, который в это время заносили два рядовых из взвода охраны в новый пункт комендатуры, до сего дня бывший хатой тетки Фроськи.
– Этого, этого самого, – поморщился Бубнов. Солдаты прошли в дом и повесили портрет над окном горницы. Он был такой большой, что нижней частью почти на треть перекрыл оконную раму.
Новоиспеченный староста, а до этого дня председатель колхоза «Заря» Яков Ефимович Бубнов принял решение служить новой немецкой власти добровольно. Несмотря на то, что за прошлые боевые заслуги, отвагу на фронте Первой германской и вступление в ряды ВКП(б) в революционном семнадцатом году он был безоговорочно и бессменно назначен председателем колхоза и даже самолично бывало раскулачивал (вплоть до расстрела на месте) односельчан, власть большевиков недолюбливал. Но никогда даже виду не подавал и языком понапрасну не чесал. Жизнь научила не спешить открывать рот даже среди самых близких, потому что и они могли ненароком обронить роковое словцо, которое в ловких руках дознавателей оборачивалось если не расстрелом, так ссылкой и лагерями по «антисоветской» статье.
По сути своей он не любил любую власть. Еще на фронте его увлек такой же, как он, молодой лохматый паренек-анархист, попавший по мобилизации на войну и шепотом вещавший про всеобщую свободу, братство и коллективное имущество. Эти принципы ему очень нравились и манили своею непознанной таинственностью и необычайной простотой. Но рассказать об этом вслух он боялся даже себе самому.
Жить свободным и независимым – это была заветная мечта Якова. Однако в реальности всю свою взрослую жизнь, которая началась в восемнадцать лет призывом в армию и отправкой на фронт, он преданно и истово служил власти: сперва царю-батюшке присягал в войсках, затем большевикам, свергшим прежнего хозяина земли русской, затем чекистам, проводившим красный террор и продразверстку, после партийному руководству, став председателем колхоза и организовав партячейку. И вот теперь немцам, установившим «новый порядок» – красное знамя со свастикой и портрет своего усатого лупоглазого главаря.
«Гори они все адовым огнем! – думал председатель Бубнов. – Мне бы только жену Александру вылечить. Да моих трех девок-дочерей выучить и замуж выдать, а уж какая вокруг власть – плевать! Лишь бы не грабили да не пытали. Хватит на мой век пыток и лагерей». Он вспоминал немецкий плен, мучения, ампутацию руки, неожиданное освобождение, размышлял о своей странной парадоксальной судьбе и машинально переводил слова нового коменданта. А затем и старика в штатском костюме, который оказался каким-то то ли вербовщиком, то ли агитатором. Тот взахлеб рассказывал о распрекрасных перспективах жизни крестьян под новой властью. А всем желающим предлагал возможность переезда в Великую Германию для работы на свободных немецких фабриках, огромных промышленных предприятиях и сельскохозяйственных фермах. После слова «фермы» крестьяне заволновались.
Яков тщетно пытался, насколько мог, объяснить правильно односельчанам, как устроены эти самые «фермы», когда вдруг штатский немец неожиданно перешел на чистый русский язык:
– Господа крестьяне! Меня зовут Георг Берг. То есть Георгий Берг. Я сам – русский патриот. С одна тысяча девятьсот двадцатого года живу в свободной Германии. Как видите, большевистская пропаганда нагло лжет и водит вас за нос, рассказывая вам о том, что Германия – враг, а немцы пришли, чтобы убивать вас. А вы знаете, что коммунисты требуют от вас сжигать урожай, топить муку в реках, резать скотину? Разве это народная власть? Это антинародное правительство должно быть свергнуто! Лучшие сыны Великой Германии пришли освободить вас! Все, кто хочет свободно работать, как человек, а не раб без паспорта, могут завтра же получить немецкие документы и выехать на работу в любую точку Третьего рейха. Вы должны работать, много работать, но свободно и радостно! Я сам могу показать вам в этом пример. Я много трудился, и теперь у меня большой дом, трое взрослых детей, красавица жена и уже четверо внуков. Все они счастливые и свободные люди, потому что живут и трудятся в Великой Германии. Мы – люди труда и воли – ее основа, соль земли немецкой!
Он еще долго рассуждал и агитировал за свободную сытную жизнь в Германии, распаляясь все больше и больше, пока его не перебил скрипучий голос Параскевьи Полевой, Танькиной бабушки:
– Мил человек, это хорошо, что они свободные, великие, добрые. Может, оно так и обстоит, как ты нам вещаешь. Дай-то Бог! Но коли оно так, то скажи на милость, зачем наши добрые освободители хату-то у тетки Фроськи отобрали? Неужто у их хвюрера получше хаты нету?
Берг бросил гневный взгляд на селянку и, указав на нее пальцем, чеканно выговаривая каждое слово, ответил:
– А за комиссарскую красную пропаганду мы будем безжалостно вешать, и ты, тетка, будешь первая, кого мы вздернем за такие слова о великом вожде германского рейха.
Больше задавать вопросы ни у кого желания не возникло, и люди разбрелись по домам.
Глава четвертая
Концерт
Наиболее реальную опасность, безусловно, представляет русская экспансия, будь то царско-православная или сталинско-коммунистическая…
Почему это монголам, киргизам, башкирам и прочим надо быть русскими? Если превратить существующие сегодня советские республики в самостоятельные государства, вопрос был бы решен. За несколько недель армия Германии сделала бы эту важнейшую работу для всего человечества.
Миклош Хорти, регент Венгерского королевства, на встрече с А. Гитлером в апреле 1941 г.[16 - Родионов Б. Последний причал адмирала // Эхо планеты (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D1%85%D0%BE_%D0%BF%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D0%B5%D1%82%D1%8B). М., 1993. № 36. С. 24–26.]
Лучший куриный суп в деревне готовила тетка Ховря Денисова. Все деревенские бабы были убеждены, что она знает какой-то волшебный секрет, передаваемый женщинами их семьи из поколения в поколение. Достаточно было взглянуть на то, как она колдует вокруг своих наседок и петушков, чтобы заподозрить ее в тайных кулинарных знаниях. На приготовление настоящего шулюма[17 - Наваристый суп из мяса и овощей. Считается казацким традиционным горячим блюдом.] уходило почти два дня. Хотя от первоначального рецепта, доставшегося ей по наследству от предков-казаков, ее супчик отличался как павлин от дворового Петьки.
Она готовила его только по торжественным случаям, и начиналось это кулинарное таинство накануне с вечера, когда птицы, почувствовав заход солнца, перебирались в курятник. Тетка Ховря садилась на большой березовый чурбан, на котором обычно кололи дрова, и высматривала жертву, выискивая того петуха, который дольше всех остается во дворе и не спешит на ночлег, чтобы занять удобное местечко на насесте. Очевидно, что у этого пернатого парня были очень крепкие нервы и мускулатура, что означало пониженный уровень адреналина в крови, а следовательно, мясо обещает быть по вкусу мягким и нежным.
Определив свою жертву, хозяйка не спеша подходила к ней сзади и набрасывала мешок, после чего, зажав крепко под мышкой, уверенным движением сухонькой морщинистой руки сворачивала ничего не подозревающей птице голову. Теперь предстояло быстро ощипать петушиное тельце и опалить лишние волоски и перышки на огне. Готовую тушку, предварительно обсыпанную смесью сушеных трав с солью, она покрывала двойной оберткой: первый слой из листьев лопуха, а поверх него – льняная тряпица и укладывала в деревянную кадушку, придавливая камнем. Вместо привычного курятника эту ночь петух проводил в таком виде, набираясь драгоценных соков. Деревенские бабы судачили, что Ховря еще что-то приговаривала и шептала над несчастным созданием, прежде чем отправить в печку. После четырехчасового томления в массивном закопченном чугуне укрытый плотными слоями душистых трав, ароматных корешков, рубленой алой морковки с рассыпчатой картошкой и масляной золотой репой, густо присыпанный упругими кольцами сочного лука в огненном жарком чреве русской печи, блюдо выставлялось на печной шесток и там томилось до вечера. Ели такую похлебку всей семьей с гостями. Петушиную голову с гребнем и серьгами по традиции отдавали главе семейства, гузку – хозяйке, крылья – дочерям, ножки – сыновьям, ну а уж гостям – грудку.
Акулина, как любая мать и жена, умела вкусно готовить. Всем хотелось поесть вкусно, но чаще хотелось просто поесть. Досыта. Голодные двадцатые годы сменились разорительными тридцатыми, а сороковые обрушились войной и нашествием захватчиков. Супостат был серьезно подготовленный, хорошо экипированный и весьма образованный. Он неплохо разбирался не только в военной науке, но и в европейской кухне. Оккупант, убивая людей, не забывал сытно питаться и пополнять запасы провианта по ходу продвижения войск. Захватывая населенные пункты, выгоняя людей из домов, оккупанты отбирали продукты, скот, птицу, урожай. Все изымалось именем фюрера и во имя победы. Присмотревшись внимательно к проходящим через деревню подразделениям и частям фашистских войск, жители обнаружили, что среди них были не только немецкие солдаты…
* * *
Акулина, тяжко вздыхая и закусив губу, готовила ужин для рыжего ефрейтора-музыканта Генриха Лейбнера и приглашенных им танкистов во главе с обершарфюрером Вильгельмом Хайнзе. Она варила суп из застреленного утром на заборе Петьки по рецепту свояченицы Ховри. Она бы и хотела сделать его невкусным и гадким, таким, чтоб проклятые немцы подавились и передохли, не выходя из-за стола, но он все равно обдавал весь дом ароматным духом, от которого текли слюнки и пробуждался аппетит. Аппетит голодная Акулина душила тем, что сильнее впивалась зубами в свою губу, а набегавшие волнами слюни аккуратно сплевывала в суп и цедила сквозь зубы:
– Подавитесь, вражины! Тьфу на вас! Чтоб вы передохли, как тараканы от дуста.
Бросить какую-либо отраву в приготовленное блюдо у нее не хватало смелости, да и не было дома никакого яда. Приходилось варить и плевать, посылая проклятия и призывая кару на головы нежданных и непрошеных гостей, которые больше походили на хозяев. Лёньку с утра она отправила к куме Натахе в соседнее село Высокое за солью, которая дома закончилась в самый неподходящий момент. Уйдя рано утром, лишь выгнав коров, покормив птицу и свиней, он до сих пор не вернулся, и мать уже начинала закипать вместе с петушиным бульоном, готовясь к расправе над беспутным пацаном, как вдруг лязгнула входная дверь и кто-то зашел в хату. Акулина резала душистый сочный лохматый укроп, чтобы всыпать в самом конце своей готовки, и, не поворачиваясь, откликнулась на шаги:
– Наконец-то! А-ну неси соль сюда, обалдуй!
Лёнькины шаги, почему-то тяжелые и осторожные, приблизились, как вдруг с необыкновенной силой он цапнул сзади Акулину за плечи и с размаху швырнул в сторону от стола прямиком на крашеный деревянный пол. Она глухо шлепнулась и на миг потеряла сознание, голова пошла кругом от такого полета, испуга и неожиданности. Хотела выругать нахального мальчишку, который никогда до сего дня не позволял себе такого грубого отношения к матери, но неожиданно вместо белобрысого сына увидела склонившуюся над собой черную то ли от грязи, то ли от загара, заросшую щетиной чуть ли не по самые брови усмехающуюся рожу. Это было не лицо, не физиономия, не морда, а именно рожа, принадлежавшая здоровенному типу в зеленой форме с какими-то кренделястыми петличками и шестиконечными звездочками в них. На голове – лихо сдвинутая на курчавый воронова крыла затылок высокая пилотка, огромные руки-лапы тянутся к Акулине…
Насколько хватило сил, она отмахнулась от протянутых ручищ, забыв, что, падая, так и не выпустила из руки нож, которым крошила душистый укроп. Вжжжиик – нож резанул по рукаву солдата.
– Тe, kurva! Meg?llek![18 - Ах ты, сучка! Убью! (венг.)] – взвыл непрошеный визитер и с размаху впечатал свой грязный сапог в лицо тщетно пытавшейся защититься женщины. Она обмякла и выронила орудие обороны. Перед глазами закружились огненным вихрем какие-то неизвестные ей и неведомые никому бестелесные создания. Они мчались в стройном хороводе, пролетая с ветром и воем мимо Акулины и крича: «Ах! Ах! Ох! Ох!»
Она вслушивалась и не могла понять, что им нужно, о чем они причитают и вздыхают, силилась открыть глаза, но не могла и обрывками ускользающего сознания понимала, что ее куда-то волокут. Последний в хороводе плясун, похожий на клубок потрохов, что вываливается из свиньи после ее забоя под Рождество, вдруг остановился и с размаха ударил ее в лицо. Акулина провалилась в черную глухую и вязкую мглу.
* * *
– Mi a baj, emator?[19 - В чем дело, ефрейтор? (венг.)] – Старший капрал мадьярской королевской армии Эгиед Наджи[20 - Egied Nagy. Наджи (венг.) – большой. Имя Егиед переводится как ребенок или «молодой козел».], вопреки своей громкой фамилии, был очень маленького роста и взирал снизу вверх на вытянувшегося перед ним дюжего черноволосого смуглого ефрейтора.
– Господин четар[21 - Звание в венгерской армии, соответствующее старшему капралу.], провожу разъяснительную работу с населением! – отрапортовал подчиненный.
– Ты опять за старое, свободник?[22 - Звание в венгерской армии, соответствующее ефрейтору.] Подцепишь какую-нибудь заразу от этих русских свиней! Ты же на прошлой неделе трех оприходовал, жеребец! – отчитывал капрал.
– Никак нет, господин четар! Ошибаетесь, Эгиед, пятерых. Гы-гы-гы! – захохотал ефрейтор и перестал вытягиваться по струнке перед капралом. Он повернулся к лежащей на полу без сознания женщине и попытался разорвать на ней плотную голубую рубаху. Сделав лишь небольшой надрыв, он зло сплюнул и стал расстегивать пуговицы и пуговки на своих суконных штанах.
– Аtkozott kutya![23 - Проклятый кобель! (венг.)] – устало махнул рукой старший капрал Наджи и с шумом втянул воздух ноздрями. Сделал несколько шагов к печке и увидал чугунок с дымящимся варевом: – Jо illata van! Mi az?[24 - Как вкусно пахнет! Что это? (венг.)] – Он положил на стол свою сумку и достал из нее какой-то сверток. Аккуратно и даже бережно развернул помятые и заляпанные масляными пятнами страницы несвежей венгерской газеты Magyar Nemzet[25 - «Мадьярская Нация» (венг.) – популярная националистическая газета, выходившая в Венгерском королевстве с 1938 г.] и вытянул несколько крупных стручков красного перца. Слегка подсохших, но по-прежнему ярко блиставших своей жгучей красотой. Обнажил кинжал, болтавшийся на поясном ремне, и очень проворно порубил все свои запасы. Затем медленно и с истинным наслаждением всыпал душистую массу в чугунок. Удовлетворенный проделанной работой, он снова втянул ноздрями дух куриной похлебки и хлопнул себя по ляжке:
– Nagyszeru![26 - Грандиозно! (венг.)]
В ответ из комнаты послышались невнятное мычание и шум возни. Недовольный поведением своего разухабистого подчиненного ефрейтора, или, как они называли его, свободника, Миклоша Дьёра, капрал крикнул в его сторону:
– Миклош! Прекрати! Брось эту бабу. Она старая и некрасивая. Найдешь себе других. А вот такой прекрасный гуляш мы с тобой давно не едали. Иди сюда скорее! Я добавил перца, и он теперь совсем как домашний.
Мадьяр снова понюхал варево и даже причмокнул, довольный своей находкой и кулинарной сноровкой. И вдруг из комнаты, в которую уволок свою добычу ненасытный насильник Миклош, раздался его разъяренный вопль:
– А-а-а! Bazmeg! Szarhаzi![27 - Сукин сын! Говнюк! (венг.)]
Капрал в два прыжка подскочил к своему напарнику и увидел того бегающего в полуспущенных штанах по комнате. Одной рукой он держался за правую половинку своей огромной, покрытой черной шерстью задницы, из-под которой по несвежим кальсонам расплывалась алая метка. В ее центре четар Наджи успел заметить странный предмет, похожий на деревянную шишку. Левой свободной рукой Миклош пытался ударить или схватить мальчишку, который кружился, словно волчок, вокруг бесновавшегося, как обезумевший раненый лев, ефрейтора.
Подоспевший на помощь товарищу старший капрал подхватил пацаненка и вцепился руками в ухо и шею Лёньки.
– Дай мне его убить, Эгиед! Прошу тебя как друга. Этот звереныш покушался на королевского солдата. Это мятеж. Убить! Убить и его, и эту грязную свинью его мать! – визжал ефрейтор, вытирая льющуюся кровь и подтягивая расстегнутые портки.
* * *
В то время как старший капрал королевской венгерской армии Эгиед Наджи колдовал со своими перчиками над куриным супом, предназначавшимся солдатам вермахта, вернувшийся домой Лёнька незаметно проскочил в дом, увидал мамку, лежащую без сознания на полу. Разглядев, что у нее из носа и уголка рта течет кровь, парень, не мешкая, схватил отцовское шило для ремонта обуви и прочей портняжьей работы и вонзил его что было сил в ягодицу мадьярского бандита. Тот, не ожидая нападения с тыла, подумал, что его убивают партизаны, и повалился с воплями на пол. А увидав мальчишку, бросился ловить его, чтобы расправиться. За этим занятием их и застал старший капрал – четар Наджи, а вслед за ним в дом Акулины пожаловал еще один гость.
С улицы послышался треск мотоцикла, плавно завершившего свое урчание возле дома, и через миг в сенях забухали кованые сапоги. На пороге возник очкарик – фельдфебель СС в танкистской униформе.
– Хайль! Что здесь происходит?! Где тетка? Вы кто такие? – Он засыпал вопросами мадьяр и, видя происходящий кавардак, настороженно повел в их сторону стволом автомата, который висел через плечо. Понимая всю щекотливость ситуации и опасаясь направленного в их сторону ствола, зияющего кровожадной сталью «Шмайссера» МР-40[28 - МР-40 (сокр. от нем. Maschinenpistole) – пистолет-пулемет, разработанный Генрихом Фольмером на основе более раннего EMP-36 и использовавшийся в качестве личного оружия. Состоял на вооружении вермахта во время Второй мировой войны. Позже был существенно доработан инженером Хуго Шмайссером, за что и получил свое название «Шмайссер».], старший капрал поспешил прояснить диспозицию:
– Господин фельдфебель! Хайль Гитлер! Мы военнослужащие армии великого витязя На?дьбанья и регента – правителя Венгерского королевства нашего Верховного главнокомандующего Миклоша Хорти. Расквартированы в соседнем селе, но по приказу обершарфюрера Хайнзе прикреплены к комендантскому взводу и в данный момент проводим подомовой осмотр и перепись местных жителей.
– А эта мерзкая русская свинья напала на нас. На королевских рыцарей, – заныл раненый ефрейтор, подтягивая и застегивая штаны.
Продолжавший держать мадьяр на прицеле немец недоверчиво хмыкнул:
– Хм. Ага. Вижу, как ты, боров черномазый, проводишь перепись населения деревни. Особенно женского. Ты что, специалист по женской части? Свиньи, говоришь, русские? Так я быстро тебя определю в наряд по чистке свинарников. А ну вышли вон! Скоро господин обершарфюрер прибудет с господами офицерами, а вы не даете этой тетке стол накрыть. У нее приказ. Выполнять!
Он произнес это тоном, не предполагающим возражений. И хотя можно было бы аргументированно поспорить относительно того, кто же выше по званию, так уж сложилось, что даже ефрейтор вермахта мог отчитать и наказать венгерского королевского «рыцаря» в ранге младшего офицера. Мадьярские звания совершенно не уважались немцами, как и сами венгерские вояки, которые лучше справлялись с мирным населением, особенно с женщинами, стариками и детьми. Зная их кровожадность и беспощадность, немцы старались поручать им самые грязные операции по уничтожению мирного населения и населенных пунктов. Мадьяры отличались не только жестокостью, но и чудовищной скрупулезностью при расправе с ни в чем не повинными людьми. Они не оставляли ни одной женщины, не поругав ее честь и женское достоинство. Из всех видов расправ они отдавали предпочтение сжиганию заживо и повешению за ноги. Дурная «слава» палачей и садистов прочно закрепилась за ними с начала оккупации Восточных земель.
Пропустив на улицу мадьярских карателей, адъютант, чуть понизив голос, добавил:
– Вот же ублюдки. Нашли время. Хоть дождитесь, когда начальство закончит постой. Потом уж можете хоть сжечь здесь все. Эх, мадьярские ваши души. Тьфу!
– Аz agyamra megy[29 - Как ты меня достал (венг.).], – огрызнулся ефрейтор Миклош, но, подобрав штаны и вещи, все же двинулся к выходу из дома.
Столь неожиданная стычка с адъютантом шарфюрера, хоть и не самого великого начальника, все же не сулила никаких добрых перспектив. Пришлось убираться, оставив место сражения, политое собственной кровью, за хозяевами домишки, да к тому же потеряв ценные продукты, отправленные, как оказалось, на корм этому самому «начальству». Потери были ощутимы, болезненны и обидны.
Повернувшись к поднимавшейся с трудом Акулине и заслонявшему ее от вторгшихся насильников Лёньке, фельдфебель повелительно крикнул:
– Вставай. Вставай! Бистро. Шнеллер! Цейн минутен. Ауфштейн! Работать, работать! Суп, ням-ням, быстро. Зекс гостей. – И показал пальцами «шесть».
Крича и ругаясь, венгры удалились. Капрал Эгиед Наджи, ворча на своего напарника, немцев, забравших его драгоценный запас настоящего красного венгерского перца, а ефрейтор Миклош Дьёр – страшно ругаясь в адрес русской тетки и ее сына-волчонка, ранившего его в самую выдающуюся часть могучего ефрейторского тела. Оба отступивших мадьяра договорились при первой возможности взять реванш и жестоко наказать строптивых крестьян. Обычно они показательно их сжигали живьем. В этом они были опытными палачами, отточившими свое садистское мастерство в оставшейся за плечами Польше, Западной Украине и Белоруссии.
Адъютант снял и протер свои круглые, запотевшие то ли от волнения, то ли от влажного воздуха кухни, пропитавшегося аппетитным сладким ароматом куриного шулюма, очки. Нацепил их, поочередно закинув тонкие проволочные дужки оправы за свои оттопыренные белые уши и порывшись, словно курица в дорожной пыли, в своем глубоком кармане, что-то вытянул из его объемистых недр. Подошел к перепуганному, но продолжавшему твердо стоять возле матери, защищая ее от любого злоумышленника, Лёньке и протянул небольшой сверточек. Мальчик отстранился, насупив брови и стиснув зубы. Немец покачал головой:
– Ах, киндер, киндер… Война, криг ист нихт гуд. Nehmen. Брать, ням-ням. Гут! Шоколад ист гуд.
Он положил шоколадку на лавку возле стола, еще раз предупредил Акулину, что скоро прибудут господа офицеры и их будет шесть человек. К их приходу должно быть все готово и накрыт стол. И, развернувшись на своих кованых каблуках, вышел из дома вслед за венграми. С порога, не оборачиваясь, крикнул матери с сыном:
– Ауфидерзейн, киндер. Мутер, ауфидерзейн!
Через мгновение он уже тарахтел на своем сереньком потертом «Цундапе»[30 - Всемирно известный мотопроизводитель Zundapp «Z?nder und Apparatebau G.m.b.H» был основан Фрицем Ноймаером и Фридрихом Круппом в 1917 г. После начала Второй мировой войны Zundapp стал важным поставщиком мотоциклов для немецкой армии. В 1940 г. компания выпустила более 18 тыс. мотоциклов модели Zundapp KS750, специально разработанной для войск вермахта. Он оснащался мощным мотором и был надежным и простым в обслуживании.] прочь от Лёнькиного дома, оставляя после себя кроме наставлений и помятой шоколадки сизый туман и резкий запах горелого масла и бензина.
* * *
Едва успев привести себя в порядок, умывшись и переодев разодранную мадьярским хамом рубаху, Акулина принялась накрывать на стол. Она поочередно плюнула в каждую из шести мисок, по количеству ожидаемых нахлебников, размазала плевки тряпицей и расставила посуду по столу.
Лёнька, потрясенный происшедшей стычкой и вполне справедливо считавший себя победителем, судорожно придумывал, как же испортить этим гадам их долгожданный ужин. Можно было всыпать всю только что принесенную им соль в чугун с петухом, но пересоленный ужин мог сразу же стать последним в их с мамкой жизни. Просто вылить его и оставить врагов голодными также означало навлечь смертельную опасность на маму, которой сегодня уже и так досталось. Оставалось очень немного времени для подрывной акции против оккупантов, и тут парень вспомнил про «волшебный мешочек» отца Павла Степановича. Он метнулся пущенной Робин Гудом стрелой на чердак, где к одному из стропил на ржавый загнутый вверх гвоздь с кривой шляпкой был подвешен старенький залатанный и перешитый вещмешок отца. «Сидр Павлович» – как его ласково и уважительно называл батя. Не случайно мальчишка считал его «волшебным», ведь в нем хранились различные целебные снадобья, травки, порошки, приготовленные дедом Павликом самолично. Он не раз показывал сыну эти препараты и объяснял:
– Мой Сидр Павлович – главный целитель! Клад, а не мешок! Гляди, сынок. Вот эти корочки, свернувшиеся трубочкой, надо залить варом из самовара и накрыть блюдцем, чтоб настоялись, пока не станет вода как чай крепкий. Вот если живот разгулялся у тебя и зовет в кусты по три раза в час, то пей также три раза в час. Как хворь себя ведет, так и отвечай. То есть каждые двадцать минут. Это сушеная кора молодых дубков. Она и против дристуна хорошо укрепляет, и успокаивает боль в брюхе. А вот эти семена – наоборот: коли на третий день хоть с пробоем в туалет беги да выбивай пробку застойную, то залей горсть кипятком и пей три раза в день по два глотка – организм сам все дела твои наладит да и позовет в сортир. А эти листья сушеные заваривай да пей для поднятия жизненных сил и укрепления здоровья. Особливо по осени и весне.
Были там и травяные сборы от «грудной жабы» и от «антонова огня» и «злой корчи», и многие другие полезные природные лекарства, собранные заботливыми знающими руками Павла Степановича.
Не раз пригодилась эта травяная аптечка и отцовская наука как Лёньке, так и матери. Отыскал взволнованный Лёнька и тот заветный кожаный мешочек с особым порошком перетертой спорыньи. Собирал он ее вместе с отцом на ржаном поле, после чего они смололи ее вручную и засыпали в мешочек. О ее особенных свойствах отец поведал Лёньке отдельно и наказал не прикасаться без разрешения. Сейчас спрашивать разрешения было не у кого…
* * *
Ровно в шесть часов вечера хата Акулины и Лёньки наполнилась топотом, смехом, гомоном и даже музыкой, издаваемой небольшой группой немцев, приглашенных рыжим ефрейтором – музыкантом Генрихом Лейбнером на дегустацию похлебки из петуха, расстрелянного им собственноручно этим утром. Все с нетерпением ждали ужина, ароматно дразнившего всех входящих с самого порога дома. Надо отдать должное кулинарному опыту бесславно изгнанного мадьярского капрала, так неосмотрительно пожертвовавшего весь стратегический запас красного перца, который сыграл роль мощного вкусового детонатора. Именно этот неожиданно привнесенный ингредиент взорвал наваристую структуру горячего блюда изнутри, превратив его в кулинарный шедевр, так же как кумулятивный снаряд вскрывает наглухо задраенный бронированный танк, превращая его в биомассу, еще мгновение до этого бывшую экипажем из четырех человек.
Скорее всего, именно такое объяснение необычного вкусового многоголосья – острого, пряного, наваристого, жирного, кисло-сладкого главного блюда – было бы понятно собравшимся немцам, поскольку половина из них служила в бронетанковых подразделениях СС, временно разместившихся в этой дальней части Смоленской области. Полковой врач Герман фон Денгофф из старинного рода прусских рыцарей мог бы охарактеризовать этот необычный вкус по-своему, но он был убежденный вегетарианец и лишь довольствовался отваренной картошкой, усыпанной словно первым снежком крупной солью.
Шесть офицеров расположились за столом, и два солдата взвода охраны заняли пост на крыльце дома. Охранники болтали о новостях из дома, сводках с проходящего невдалеке фронта, прислушивались к шумной веселой болтовне офицеров внутри хаты и, коротая караульные часы, курили вонючие сигаретки Roth H?ndle в ярко-красной упаковке с торговой маркой в виде протянутой руки, которую они меж собой звали «рука курящего – руке просящего». Эти похожие на нацистские флаги пачки сигарет входили в обязательный «табачный паек» каждого военнослужащего вермахта. Так фюрер заботился о досуге и здоровье своих солдат.
За столом шло настоящее веселье. Горячий наваристый суп запивали выставленным по этому случаю шнапсом. Всем солдатам вермахта выдавали по одной бутылке на троих каждое воскресенье и во внеочередном порядке перед наступлением. Офицеры старались употреблять коньяк и даже французские вина, которые в избытке поставляли квартирьеры и тыловики. Но 38-градусный шнапс все же чаще гостил на столах во время застолий.
– Мой друг Генрих, ты обещал роскошный вечер, изысканные напитки и чарующую музыку, – сквозь смех говорил здоровенный лейтенант-эсэсовец с нашивкой, свидетельствующей о его ранении.
– Отто, суп на столе, шнапс тоже, а концерт, как любую музыку, надо слушать исключительно на сытый желудок! Угощайся, мой друг! – парировал Лейбнер, разливая по хрустальным стопочкам немецкую водку. Единственный праздничный семейный набор Акулины для горячительных напитков был также мобилизован для этой вражеской попойки.
– Э-э-э, господин ефрейтор, вы хотите отделаться шнапсом?! Так не пойдет! После французской кампании мы с Людвигом избалованы «Шато Марго» и дорогущим арманьяком пятидесятилетней выдержки. Вот это я называю настоящей товарищеской вечеринкой и хваленой баварской щедростью! Гаа-га-га! – его поддержали хохотом участвовавшие в ужине и гулянке офицеры.
– Дорогой Отто! Позволь мне заступиться за милого Генриха. Он все же сегодня обеспечил нас прекрасным Eintopf[31 - Похлебка, густой суп (нем.).]. Я хоть и не ем убитых животных, но поверь мне, глотаю слюнки и аплодирую герру Лейбнеру. Здесь в этой русской глуши лучшего der H?hnersuppe[32 - Куриный суп (нем.).] и не придумать. А что касается напитков, то…
– Achtung![33 - Внимание! (нем.)] – Полковой доктор с видом заправского фокусника извлек из своего полевого несессера с потертым красным крестом на кожаном рыжем боку бутылку настоящего французского коньяка. Под аплодисменты и всеобщий гул одобрения водрузил ее в центр стола: – Op-la![34 - Оп-ля! (нем.) – восклицание.]
– О-ля-ля, герр доктор. Вы – не только потомок рыцарей, но и великолепный иллюзионист. Вилли, вскрывайте этого французишку! Отсеките ему его лягушачью голову! Ха-ха-ха!!!
Обершарфюрер Вильгельм Хайнзе ловким движением отсек круглую, запечатанную суругчом головку бутылки и расплескал янтарную жидкость по рюмкам. Все дружно поднялись и под крики «За победу немецкого оружия!» и «Хайль Гитлер!» выпили до дна старинный французский напиток и с размаху расколотили об пол все до единой хрустальной рюмочки из Акулининого набора, приберегаемого для праздников и больших важных событий.
За безудержным разгулом германцев помимо двух пар глаз часовых внимательно следили еще две пары: Лёньки и его матери. Их прогнали с кухни, где расположились разухабистые гуляки, и они схоронились на печке, отгородившись сатиновой шторкой в мелкий голубенький цветочек. Акулина, напуганная днем ворвавшимися мадьярами, прижимала своего маленького заступника и прикрывала ему рот морщинистой, жесткой от постоянной тяжелой работы ладонью. Она смертельно боялась, что мальчишка может ненароком помешать захватчикам пьянствовать и поплатится за это. Чего-то хорошего от непрошеных гостей ждать было бессмысленно. Они уже показали свою немецкую воспитанность и европейскую образованность, выгнав старую Фроську из дома, избив конюха Прохора, не отдававшего лошадь, и застрелив ни в чем не повинного петуха в их дворе, которого теперь с наслаждением пожирали, напиваясь все сильнее и сильнее. От них веяло опасностью, злобой и смертью.
Казалось, они уже наелись и очень прилично нагрузились спиртным, когда из-за стола вышел тот самый рыжий мотоциклист, что прикончил горлапана Петьку, и достал из кармана мундира, брошенного в середине обильной пирушки на лавку, небольшой кожаный футляр. Из него появился на свет некий блестящий предмет прямоугольной формы. Яркие искры серебряного блеска, рассыпавшиеся вокруг от каждого движения, необычная ровная и правильная форма этого инструмента пленили Лёньку, и он, потеряв бдительность, отстранил мамкину руку и тихонько выглянул из-под занавески.
– Мои любимые друзья, братья по оружию и крови, сегодня я исполню для вас несколько музыкальных произведений в честь моей дорогой матушки Гретхен Марты Лейбнер, заставившей меня любить музыку и ненавидеть моих учителей! – торжественно объявил рыжий музыкант и, дождавшись аплодисментов, самозабвенно загудел в свою губную гармошку.
Такого диковинного инструмента Лёнька прежде не видел и не знал о его существовании. От удивления он высунулся еще сильнее и, широко раскрыв рот и глаза, слушал веселую и очень приятную мелодию. Он не понимал, как этот злой человек, враг и захватчик, может исполнять такую красивую мелодию. Это совершенно не сочеталось в Лёнькином сознании. Выпускник Мюнхенской государственной академии музыки виртуозно владел своим инструментом, и все его гости притихли и следили за каждым движением музыканта.
Внезапно долговязый Отто бросил взгляд на торчащую из-под печной занавески вихрастую голову мальчишки. Офицер тут же вскочил словно ошпаренный из-за стола и заорал:
– Halt! Halt! Das ist eine Rache! Das ist ein Engel des Todes![35 - Стой! Стоять! Это ангел мести! Это ангел смерти! (нем.)]
– Стреляйте! Убейте его! – запоздалым дуэтом отозвался обершарфюрер и выхватил свой массивный и мощный семизарядный Kongsberg[36 - Марка тяжелого крупнокалиберного (11,25 мм) пистолета, бывшего на вооружении вермахта. Использовался как личное оружие офицерского состава.]. Все семь зарядов влепились в кирпич, разметав по всей кухне красные глиняные осколки. В диком хаосе стрельбы, воплей, криков и поднявшейся кирпично-штукатурной пыли раздался повелительный окрик доктора Германа фон Денгофа:
– Стоп! Прекратить стрельбу! Стоп! Отставить!
