Еще эпизодические воспоминания с огромной силой пробуждаются от музыки. Песня, которую вы не слышали с семнадцати лет, может перенести на школьную дискотеку, где случился ваш первый поцелуй. Петр Яната[58 - См. Janata 2009.], мой коллега из Калифорнийского университета в Дэвисе, в своих исследованиях составлял каталоги музыки, которую люди слушали в разное время, и обнаружил, что песни отлично способствуют мысленным путешествиям во времени. Другие показали, что музыка вызывает воспоминания о прошлых событиях даже у тех, кто страдает болезнью Альцгеймера[59 - См. Baird et al. 2018.]. Я убедился в этом на собственном опыте, наблюдая деменцию у деда по отцу – южноиндийского кинорежиссера. К концу жизни память его ухудшилась, и он не всегда узнавал меня, но все еще мог петь песни, которые писал для своих фильмов, и песни помогали ему добраться до воспоминаний из того времени его жизни, которые иначе были бы недоступны.
В контекст вносят вклад и эмоции[60 - Похоже, больше всего настроение воздействует на память в случаях, когда человек пытается вспомнить событие без каких-либо подсказок и когда эмоция является заметной и ключевой для события (Bower 1981, Eich 1995).], то есть наши чувства в настоящем влияют на то, что мы можем вспомнить из прошлого. Когда мы злимся, легко вспоминать то, что разозлит еще больше, и труднее добраться до воспоминаний, не имеющих такого свойства. Например, когда все хорошо, вам не составит труда вспомнить что-то приятное о любимом человеке, но когда вы спорите, чья очередь гулять с собакой или мыть посуду, это может оказаться не так просто.
Ключевая роль контекста в эпизодической памяти помогает разобраться в том, почему мы забываем и как преодолеть забывание под натиском интерференции. Как я уже упоминал в первой главе, самые частые (и раздражающие) сложности с памятью возникают из повторяющегося опыта: например, попытки вспомнить, куда вы положили ключи или приняли ли с утра таблетки. Задумайтесь над задачей найти кошелек. Остался ли он на журнальном столике? На столе на работе? Или в кармане куртки? В какой-то момент кошелек побывал во всех этих местах, но это неважно – вспомнить надо, где он был в последний раз. Если бы гиппокамп сохранял лишь фотографические воспоминания о том, что произошло, эта задача была бы практически нерешаемой: пришлось бы копаться в огромной куче «кошельковых» воспоминаний. Но главная хитрость гиппокампа в том, что он берет интересующую нас информацию – например, о кошельке и журнальном столике – и связывает с информацией о контексте, обо всем, что творится на фоне – например, какая программа шла по телевизору, каков был на вкус и запах кофе, глоток которого вы сделали, положив кошелек на столик, как было жарко и как хотелось включить кондиционер. Мы переживаем миллионы повторяющихся событий, но уникальным каждое из них делает контекст. А значит, контекст может спасти нас, когда требуется найти дорогу назад, к вещам, что мы вечно теряем.
Когда вы опаздываете на работу и в панике разыскиваете, например, кошелек – особенно если вы спешите, можно начать со стратегии, основанной на семантической памяти: искать, опираясь на знание, где он лежит обычно. Но можно обратиться и к эпизодической памяти, чтобы отследить свои действия. Попробуйте живо представить себе, где вы были и что делали, когда кошелек в последний раз был у вас в руках. Если вам удастся мысленно отправиться в момент, когда вы куда-то положили кошелек, гиппокамп поможет извлечь остальную информацию, окружающую тот миг. Чем ближе вы подберетесь к этому контексту, тем легче будет отыскать кошелек.
В определенных местах, ситуациях или состояниях нам оказывается проще вспомнить события, произошедшие в похожих контекстах[61 - См. Mandler 1980.] – но так же и неправильный контекст может затруднить поиск нужного воспоминания. Предположим, вы пошли на вечеринку и после пары бокалов вина вступили в оживленную дискуссию с новым знакомым. На другой день вы сталкиваетесь в супермаркете, но не можете толком вспомнить, кто перед вами и как вы познакомились. Подвох в том, что гиппокамп не просто сохранил в вашей памяти лицо этого человека – он связал его с контекстом: обстановка в стиле модерна середины века, легкое опьянение от второго бокала мерло, гул танцевальной музыки и разговоров гостей. Без всех этих контекстных подсказок не так уж и просто вернуться к разговору, который завязался у вас с кем-то в очереди в туалет.
Чем дальше назад во времени вы пытаетесь отправиться, тем труднее мозгу подтянуть прошлый контекст, и это удается ему не всегда. Несмотря на единичные свидетельства обратного, научные исследования показали, что у взрослых, как правило, не бывает устойчивых эпизодических воспоминаний до двухлетнего возраста[62 - Иногда люди действительно «вспоминают» события первых нескольких лет своей жизни, но не потому, что мысленно возвращаются в то время, а скорее потому, что формируют воспоминание, рассматривая фотографии и слушая рассказы членов семьи. См. Peterson 2002, Howe, Courage 1993 и Bauer 2004 для более подробной информации по теме младенческой амнезии.]. Этот феномен, известный как инфантильная амнезия, ставит ученых в тупик: ведь маленькие дети очень быстро учатся и, казалось бы, способны к образованию эпизодических воспоминаний – но с возрастом мы почему-то теряем к ним доступ. Одно из возможных объяснений опирается на исследования Симоны Гетти – моей коллеги по Калифорнийскому университету в Дэвисе[63 - См. Ghetti 2017.]: в первые годы жизни гиппокамп все еще развивается, и младенцы еще не способны связывать свой опыт с конкретным пространственным и временным контекстом. Также, я подозреваю, инфантильная амнезия возникает от того, что в первые годы нейронные связи во всем неокортексе проходят значительную перестройку[64 - Johnson 2001.]. Для взрослого практически невозможно отправиться в младенчество: чтобы вернуться в свое детское состояние, мозгу потребовалось бы отмотать назад долгие годы структурных изменений.
Что же я искал?
Вам наверняка случалось зайти в комнату и не помнить, зачем вы вообще туда пришли. Это не говорит о нарушениях памяти, это совершенно нормальное следствие того, что специалисты по памяти называют границами события. Когда вы дома, у вас есть представление о том, где вы находитесь. Стоит выйти за дверь, и это представление кардинально меняется, хоть вы и ушли совсем недалеко. Мы естественным образом уточняем свои представления о контексте[65 - См. Zacks, Tversky 2001.] по мере изменений в восприятии окружающего мира, и моменты уточнения отмечают границы между событиями.
Изменение контекста на границе события имеет значительные последствия для эпизодической памяти[66 - Обзор см. в Radvansky, Zacks 2017.]. Как стены выступают в роли физических границ и делят дом на отдельные комнаты, так и границы событий разбивают непрерывное течение нашего опыта на удобоваримые фрагменты. Люди лучше запоминают информацию с границ события, чем из середины. Недавние исследования многих лабораторий дают основания считать, что это происходит потому, что гиппокамп не сохраняет память о событии, пока не наступит граница – то есть воспоминание регистрируется, только когда мы поймем, что произошло[67 - Это предложение обобщает множество работ. Авторы Swallow et al. 2009, 2011 обнаружили, что объекты, показанные на границах событий (т. е. в конце события) в фильме, запоминались лучше, чем объекты, показанные в середине события. Айя Бен-Яков (Ben-Yakov et al. 2013) обнаружила, что активность гиппокампа в конце короткометражки предсказывала успешное кодирование фильма. Baldassano et al. 2017 развили этот вывод, используя машинное обучение, чтобы показать, что СПРРМ (сеть пассивного режима работы мозга) демонстрирует кардинальные сдвиги в паттернах активности (т. е. кодах памяти) вокруг границ событий и что активность гиппокампа при этом резко возрастает (см. также Ben-Yakov, Henson 2018). Зак Ри в моей лаборатории обнаружил, что активность гиппокампа резко возрастала на границах событий, определенных человеком (а не в моменты сдвигов паттерна активности СПРРМ), и что реакция гиппокампа на границы предсказывала индивидуальные различия в эффективности памяти в рамках совершенно другого теста (Reagh et al. 2020). Алекс Барнетт из моей лаборатории (Barnett et al. 2022) обнаружил, что активность гиппокампа и функциональная связность с задней медиальной подсетью СПРРМ предсказывали успешное кодирование предшествующего события. Наконец, Lu et al. 2022 с помощью простой модели нейронной сети продемонстрировали, что для мозга представляется оптимальным кодировать эпизодические воспоминания в конце, а не в середине события.].
Поскольку на границах событий наше представление о контексте резко меняется, иногда бывает трудно вспомнить, что происходило лишь мгновения назад. Хотя бы раз в неделю я ловлю себя на том, что захожу на кухню, чешу в затылке и гадаю: «Что же я искал?» От расстройства я неизбежно залезаю в холодильник и набиваю рот какой-нибудь нездоровой едой, а потом иду обратно и, едва сев за рабочий стол, понимаю, что шел в кухню за очками. Благодаря границам событий я поглотил немало пустых калорий.
Мы все время сталкиваемся с границами событий, для этого даже не обязательно перемещаться в пространстве. Все, что меняет представление о текущем контексте: смена темы разговора, смена ближайших целей, любое неожиданное явление, – может возвести границу события. Вы наверняка понимаете, о чем я, если вам доводилось что-то рассказывать, а вас прерывали, скажем, чтобы сообщить о развязавшемся шнурке, – и вы совершенно забывали, что собирались говорить дальше. Необходимость задавать после этого вопрос «О чем мы говорили?» может огорчать, а по мере перехода в среднюю и старшую возрастную категорию – даже тревожить[68 - Джефф Закс (2020) предоставляет отличный обзор влияния границ событий на память, включая эффекты, связанные со старением. Анализируя огромное количество фМРТ-данных, собранных в Великобритании, мы с Заком Ри (Reagh et al. 2020) обнаружили, что степень активации гиппокампа на границе события предсказывает индивидуальные различия в эпизодической памяти, а общая активация на границах событий уменьшается с возрастом.]. Но будьте уверены, это обычное следствие того, как наш мозг применяет контекст для организации эпизодических воспоминаний.
Границы событий не только вызывают такие запинки в памяти, но и влияют на наше ощущение хода времени. В 2020 году миллионы людей по всему миру месяцами сидели в локдаунах во время первой волны пандемии коронавируса. Мы днями напролет сидели в одном и том же месте, лишенные обычных занятий, которые структурировали время: уроков в школе, поездок на работу, – и у многих возникло ощущение оторванности от времени и пространства. Чтобы разобраться в том, как люди переживают искаженность времени, я опросил 120 студентов своего онлайн-курса по человеческой памяти о том, как они ощущают ход времени. Они провели почти весь семестр запертыми по домам, вперившись в экран компьютера, без перерыва смотря сериалы и проходя онлайн-курсы, и подавляющему большинству (95 %) казалось, что дни текут очень медленно. Но в отсутствие отчетливых воспоминаний о том, что происходило в эти дни, большинство (80 %) в то же время ощущало, что недели идут слишком быстро.
В отсутствие границ событий, которые придавали бы жизни осмысленную структуру, мои студенты – вместе с миллионами людей по всему миру – оказались в подвешенном состоянии, будто бесцельно дрейфуя во времени и пространстве.
Максимум пользы от мысленных путешествий во времени
Ностальгия, эта щемящая смесь радости и грусти, пронизывает многие драгоценные воспоминания: это один из самых мощных рычагов воздействия эпизодической памяти на повседневную жизнь. В среднем людям проще вспоминать положительный опыт, чем отрицательный, и перевес в положительную сторону усиливается с возрастом[69 - См. Adler, Pansky 2020 для более подробной информации о положительных искажениях памяти и Mather, Carstensen 2005 – для более подробной информации о таких искажениях, связанных со старением.] – возможно, этим объясняется склонность к ностальгии у пожилых людей.
Результаты множества исследований дают основания считать, что повторное переживание положительного опыта может улучшить настроение и уверенность в себе, а значит, дать оптимистичное отношение к будущему. Сцена с воспоминанием из «Рататуя», упомянутая ранее в этой главе, так тронула сердца зрителей потому, что мы узнавали в угрюмом критике самих себя. Этот эпизод напоминает, как простой контекстный сигнал может послать нас в счастливое прошлое, может быть, даже изменить нашу точку зрения на самих себя и свое место в мире.
Оглядываясь в прошлое, мы, как правило, сосредоточиваемся на определенном периоде жизни – где-то между десятью и тридцатью годами. Преобладание памяти об этом времени называется всплеском воспоминаний[70 - О пике воспоминаний см. Jansari, Parkin 1996, Krumhansl, Zupnick 2013, Schulkind et al. 1999 и Janssen et al. 2008.], и он проявляется не только очевидным образом, когда мы просим людей вспоминать события из жизни, но и косвенно – когда люди составляют списки любимых фильмов, книг и музыки. Словно, послушав песню или посмотрев фильм из тех определяющих лет, мы сможем обрести смысл, соединиться с идеализированным представлением о себе.
Ностальгия может радовать, но может действовать и противоположным образом – в зависимости от того, на каких воспоминаниях мы сосредоточиваемся и как их осмысляем. Термин «ностальгия» впервые употребил швейцарский врач в конце XVII века, описывая особое тревожное расстройство, которое наблюдал у солдат-наемников вдали от дома[71 - Anspach 1934.]. Для них воспоминания о счастливых временах в знакомых местах лишь подчеркивали недовольство настоящим. Недавно же ученые обнаружили, что люди, чувствующие одиночество в повседневной жизни, от ностальгических мыслей чувствуют себя еще более одиноко[72 - Newman, Sachs 2020.]. Другими словами, расплата за ностальгию – в том, что она может отъединить нас от жизни в настоящем, погрузить в ощущение, что теперь все уже не так, как «в старые добрые времена».
Руминация – бесконечное, бесцельное возвращение в мыслях к отрицательным событиям – злой двойник ностальгии и наглядный пример того, как не надо пользоваться эпизодической памятью. Люди с гипертимезией – исключительно мощной автобиографической памятью – могут вспоминать незначительные события из прошлого в мельчайших подробностях, и они, как правило, склонны к руминации[73 - Особая группа людей с «высоко превосходящей автобиографической памятью», похоже, имеет точно датированный ментальный каталог мельчайших подробностей своей жизни (см. Leport et al. 2012, 2016). Странно то, что они, кажется, ничем не отличаются от прочих в вопросе запоминания или других лабораторных исследований памяти. Другие, с «серьезно дефицитной автобиографической памятью» (SDAM), по-видимому, почти не имеют способности заново переживать свое личное прошлое, и эти люди не склонны к руминации (Palombo et al. 2015). Брайан Левин, один из ведущих мировых авторитетов в области автобиографической памяти, считает, что у меня SDAM, но, к сожалению, я, кажется, все же весьма подвержен руминации.]. Как выразился один из них, «я застреваю на переживаниях дольше, чем обычные люди, и когда что-то причиняет боль – расставание, утрата близкого, – я не могу об этом забыть»[74 - MacMillan 2017.].
Чтобы извлечь выгоду из мысленных путешествий во времени, полезно вспомнить, зачем вообще у мозга возникла эта способность: чтобы учиться на единичных случаях. Отправляясь в прошлые контексты, мы получаем доступ к опыту, который переориентирует наше представление о настоящем. Вспоминая отрицательные события, мы вспоминаем уроки, выученные в прошлом, и в настоящем это позволяет принимать лучшие решения[75 - См. De Brigard, Parikh 2019 для информации о том, как этот процесс, называемый эпизодическим контрфактуальным мышлением, может быть продуктивной стратегией регуляции эмоций.]. Вспоминая положительные события, мы можем становиться лучше: повышается сострадание и альтруизм. В одном из исследований люди, которые живо припоминали, как помогли кому-то, проявляли больше эмпатии к чужим несчастьям и больше готовности помочь нуждающимся[76 - См. Gaesser, Schacter 2014.]. Вспоминая эпизоды, когда мы проявили сострадание, мудрость, стойкость и отвагу, мы можем использовать связь с прошлым, чтобы расширить представление о том, на что мы способны и кем можем быть.
3. Сокращайте, используйте повторно, утилизируйте
Как помнить больше, запоминая меньше
Мы пользуемся словом «интуиция», иногда «проницательность» или даже «креативность», чтобы описать способность специалистов давать практически мгновенные ответы.
Херб Саймон
Как видно, объем информации, с которым мы сталкиваемся в течение жизни, слишком велик, чтобы запомнить все переживания и события. К счастью, этого и не требуется. Мы можем приспособить то, что уже знаем, чтобы организовать свой опыт и разложить бесчисленные обрывки информации на удобоваримые порции. Наращивая опыт, мы можем приобрести экспертные навыки, которые позволят молниеносно распознавать знакомые закономерности, помнить прошлое, понимать настоящее и предсказывать будущее.
Если вспоминать великих спортсменов, на ум приходят американская олимпийская гимнастка Симона Байлз, ямайский спринтер Усейн Болт или аргентинский футболист Лионель Месси. Бывший инженер-химик из Файеттвилля, Северная Каролина, в этом списке будет смотреться некстати. Но в мире спорта памяти Скотт Хэгвуд – живая легенда: четырехкратный победитель чемпионата США по памяти и первый американский мнемоспортсмен, которого признала гроссмейстером Международная ассоциация памяти.
В отличие от профессиональных атлетов, одаренных почти сверхчеловеческими физическими способностями, Скотт Хэгвуд не обладал выдающимися прирожденными талантами. По его собственным словам, учился он средне, а на экзаменах цепенел от тревоги. В 36 лет ему диагностировали рак щитовидной железы и сообщили, что лучевая терапия, необходимая для спасения жизни, заодно разрушит его память. Скотт испугался, что от ухудшения памяти может утратить важную часть самоощущения, и обратился к науке о памяти[77 - Hagwood 2006.], чтобы бороться с побочными эффектами лечения.
Наткнувшись на книгу британского тренера памяти Тони Бьюзена[78 - Buzan 1984.], Скотт принялся упражняться с колодой карт. Результаты его потрясли, вскоре он поспорил с братом, что сможет запомнить порядок карт в свежеперетасованной колоде за 10 минут, – и выиграл. Спустя год рак ушел в ремиссию, а Скотт решил поучаствовать в национальном чемпионате памяти, где выступил с новообретенными умениями против опытных мнемоспортсменов со всей страны: всего за 5 или 15 минут им нужно было запоминать длинные списки имен, лиц, страницы неопубликованных стихов, последовательности карт и длинные наборы случайных слов и цифр. Скотт стал чемпионом не только в тот год: он успешно защитил титул и в трех последующих соревнованиях.
Мнемоспорт обрел популярность в начале 1990-х и с тех пор бурно разрастался: национальные соревнования возникали в каждом уголке мира. Новое поколение мастеров-мнемонистов вывело этот спорт и в XXI век: теперь в нем соревнуются опытные пользователи социальных сетей – например, Янджаа Уинтерсоул, шведско-монгольская трехкратная рекордсменка[79 - Memory Games, документальный фильм режиссеров Джанет Тобиас и Клауса Велиша (Stockholm: Momento Film, 2017); Gandhi L. Memory Champion Y?njaa Wintersoul Believes Anyone Can Learn to Remember. NBC News, November 2018.] и первая женщина, выступившая за команду – победителя Мирового чемпионата памяти. Янджаа, которую легко запомнить по шевелюре цвета фуксии, пожалуй, больше всего прославилась благодаря вирусному видео 2017 года[80 - Y?njaa Wintersoul, The IKEA Human Catalogue Test (рекламная кампания), арт-директоры Kooichi Chee и Jon Loke (UK: FreeFlow/Facebook Creative, 2018); The IKEA Human Catalogue Test (Extended), YouTube.], в котором полностью заучивала мебельный каталог IKEA (328 страниц, примерно 5000 наименований) меньше чем за неделю.
Подвиги элитных спортсменов вроде Скотта Хэгвуда и Янджии Уинтерсоул впечатляют еще больше, если учесть, что никто из этих «суперпамятников» не показывал результатов выше среднего по тестам на естественную память и даже не утверждал, что обладает особыми умственными способностями. Как же этим простым смертным удается исполнять такие удивительные трюки по запоминанию? И что это нам говорит о том, как работает память у обычных людей?
Подсказку можно найти в устных традициях, которые можно проследить на тысячелетия в прошлое. С «Рамаяны» и «Махабхараты» до «Илиады» и «Одиссеи» певцы и ораторы заучивали классические литературные эпосы наизусть, повторяя одинаковые структуры и поэтические ритмы. Похожим образом в туземных культурах сохранялись и передавались потомкам знания о растениях и животных, географии и астрологии, генеалогии и мифологии – через песни, истории, танцы и ритуалы.
И нынешние мнемоспортсмены, декламирующие число пи до стотысячного знака, и древние ораторы, развлекающие публику длинными историями о героях, и группа детсадовцев, что учит азбуку, – все пользуются мнемотехниками (стратегиями запоминания), и самые эффективные из них основаны на фундаментальных механизмах, возникших в человеческом мозге, чтобы справляться со сложностью окружающего мира.
Все начинается с группирования.
Собирай в кучки
В 1956 году Джордж Миллер, один из основателей зарождавшейся тогда когнитивной психологии, написал довольно странную статью[81 - Miller Я подозреваю, что «знаменитый сенатор», описанный Миллером, – это сенатор Джо Маккарти, который разжигал общественную паранойю по поводу коммунистической угрозы в Соединенных Штатах.]. В духе тех времен ее зачин звучит фиглярски-эксцентрично, совсем не похоже на сухую и безжизненную прозу, какой требуют от нас нынешние редакторы и ворчливые рецензенты:
Дело в том, что меня преследует число. Уже семь лет оно ходит за мной повсюду, вторгается в мои личные данные, нападает на меня со страниц популярных журналов <..>. Цитируя известного сенатора, за этим стоит разумный замысел, в появлениях числа видна закономерность. Либо в нем действительно есть что-то особенное, либо я одержим манией преследования.
Несмотря на вычурный тон вступления, статья Миллера стала классической: в ней устанавливалось принципиальное положение о памяти, которое позже подтверждалось снова и снова: в каждый конкретный момент человеческий мозг может удерживать лишь ограниченный объем информации[82 - Существуют некоторые разногласия относительно точного числа и самого существования такого числа. Джордж Миллер (1956) выдвинул знаменитое предположение про «магическое число» семь, плюс-минус два. Я цитирую более недавнюю оценку: три, плюс-минус один, которая основана на более точно контролируемых исследованиях (см. Cowan 2010, Luck, Vogel 2013). Некоторые ученые не согласны и считают, что конкретное число вообще нельзя назвать. Я не знаю, как все обстоит на самом деле, но это не особенно важно. Все сходятся во мнении, что количество информации, которую мы можем удерживать в уме, ограничено.].
Миллер прибег к комической метафоре преследования, чтобы привлечь внимание к своему выводу: мы способны держать в уме лишь около семи элементов. По более поздним оценкам кажется, что Миллер был настроен слишком оптимистично и мы можем одновременно удерживать лишь три-четыре элемента информации. Это ограничение памяти помогает объяснить, почему, если сайт сгенерирует вам временный пароль из случайных букв и цифр – скажем, JP672K4LZ, – вы немедленно его забудете, если не запишете. Профессиональные мнемоспортсмены сталкиваются с теми же ограничениями, что все остальные, но пользуются огромной брешью в этой стене: нигде не сказано, что считается за один элемент информации. Группирование позволяет сжимать огромные объемы данных в удобные и доступные фрагменты[83 - Миллер (1956) использовал термин «перекодирование» для описания того, что мы теперь называем группированием. Последний термин применял Херб Саймон (1974).].
Вы давно пользуетесь группированием для повседневного обучения и запоминания, даже если сами этого не осознаете. Например, если вы гражданин США, вы, скорее всего, выучили наизусть девять цифр своего номера социального страхования. Эту последовательность легко запомнить, потому что она разбита на три удобных группы – по схеме 3–2–4. В Соединенных Штатах мы так же запоминаем и телефонные номера из десяти цифр (по схеме 3–3–4). Группируя цифры, мы на две трети сокращаем объем информации, который приходится обрабатывать мозгу. Аббревиатуры (например, HOMES для названий Великих озер) и акростихи (например, «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан» для цветов радуги) следуют тому же принципу, привязывая информацию, которую было бы трудно запомнить, к простым элементам, которые даются легко. Даже та бессмысленная, случайно сгенерированная последовательность букв и цифр в пароле становится намного удобнее, если разбить ее на группы: JP6–72K–4LZ.
Некоторые из самых убедительных исследований группирования провел в 1970-х Херб Саймон, психолог из Университета Карнеги – Меллона, первопроходец в зарождающейся науке об искусственном интеллекте. Саймон работал во многих областях, в том числе в экономике, за что в 1978 году получил Нобелевскую премию, но больше всего меня интересовали его исследования шахмат. В 1950-х Саймон заинтересовался разработкой компьютерных алгоритмов для симуляции того, как решают задачи люди[84 - Newell et al. 1958.], и в качестве предельно сложной задачи он взял шахматы.
Новичку шахматы могут показаться пугающе сложными. В начале игры у каждого игрока по восемь пешек, два слона, два коня, две ладьи, ферзь и король; они двигаются по сетке из 64 чередующихся черных и белых клеток. Глядя на доску, новичок, возможно, даже уследить за всеми фигурами сможет с трудом. А вот гроссмейстер (этот титул присваивают лишь величайшим игрокам) может мгновенно уяснить положение на доске, распознать и отреагировать на знакомые расстановки и последовательности. То есть новичок страдает на каждом ходу, а гроссмейстер может отбросить все лишнее и предугадать целую последовательность ходов, которой только предстоит развернуться.
Изучая профессиональных шахматистов[85 - Chase, Simon 1973.], Саймон отметил, что они могли, всего несколько секунд посмотрев на доску с фигурами, воспроизвести расстановку по памяти. Но если их просили запомнить расположение шахматных фигур, позиции которых не соответствуют правилам игры, – их память работала не лучше, чем у любителей. Напрашивается вывод о том, что дело вовсе не в выдающейся памяти гроссмейстеров, а в том, что они полагаются на знание предсказуемых схем и последовательностей, накопленное за множество партий. Как и мнемоспортсмены, шахматисты-гроссмейстеры пользуются сочетанием умений, тренировки и опыта – то есть компетентностью – для молниеносного группирования[86 - Саймон изначально придерживался представления о том, что опыт меняет восприятие доски и шахматных фигур у гроссмейстеров (Chase, Simon 1973). Позже, по мере исследований, он пришел к выводу, что опыт влияет на то, как люди хранят информацию в памяти, позволяя им создавать более сложные шаблоны, использующие структуру игры (Gobet, Simon 1998). См. также Ericsson, Kintsch 1995.].
В 2004 году моя исследовательская деятельность разделилась по нескольким направлениям, и меня заинтересовало то, как компетентность меняет нашу манеру учиться и запоминать. Все мы – или почти все – в чем-то компетентны: любители птиц могут быстро распознавать разные виды птиц, автолюбители – мгновенно узнать марку, год выпуска и модель классической машины. Тогда большинство нейробиологов считали, что компетентность строится на изменениях в сенсорных областях мозга[87 - См. обзор в Bukach et al. 2006.]. С этой точки зрения специалисты по птицам могут распознать отличия между десятком видов воробьев, потому что воспринимают тончайшие нюансы узоров на крыльях, практически неразличимые для рядового наблюдателя.
Мне, исследователю памяти, дело виделось иначе. Зная, что префронтальная кора помогает сосредоточиться на отличительных свойствах события, я подозревал, что компетентность меняет сам способ, которым задействуется префронтальная кора. Эта мысль ждала своего часа, пока мой аспирант Майк Коэн не познакомил меня с замечательным студентом-психологом по имени Крис Мур. Крис с Майком допоздна засиживались за работой и создали компьютерную программу, которая генерировала ряд трехмерных фигур. Фигуры чем-то напоминали корабли инопланетян, но им была присуща определенная структура и логика – так же, как у разных видов птиц или моделей машин есть набор таких свойств, которые меняются, а есть такие, что остаются более-менее постоянными.
Затем Крис с Майком набрали группу студентов-добровольцев, которые за 10 дней стали «компетентными экспертами» по этим инопланетным фигурам, научились определять их общие свойства и распознавать различия. После обучения мы помещали их в МРТ-сканер, чтобы посмотреть, что изменилось в мозге. Пока записывалась мозговая деятельность, мы ненадолго показывали им одну из фигур и просили держать ее в уме. Спустя примерно 10 секунд показывали еще одну фигуру и спрашивали, совпадает ли она с предыдущей. Без обучения эта задача была бы неподъемной, но наши добровольцы справлялись практически безупречно. Подобно шахматистам Херба Саймона, наши эксперты разработали собственные способы извлекать самую нужную информацию о том, что стремились запомнить: компетентность позволяла им обойти ограничения памяти. Но когда мы стали показывать фигуры в перевернутом виде, эксперты больше не могли применять свои знания, и им с трудом удавалось отличить одну фигуру от другой.
Как я и ожидал, когда студенты полагались на свою компетентность, чтобы удерживать в памяти «инопланетные» фигуры, на МРТ был виден рост активности в префронтальной коре[88 - Moore et al. 2006.]. Это говорит нам о том, что компетентность – не только в том, чтобы видеть закономерности, но и в том, чтобы их находить. Скажем, специалисты по птицам не просто «видят» разницу между певчим воробьем и домовым: они пользуются своей компетентностью, чтобы сфокусироваться на отличительных чертах этих птиц. Обретая компетентность в любой теме, мы можем пользоваться выученным, чтобы сфокусироваться на самых нужных элементах новой информации.
Кстати о компетентности, не могу не добавить к этому рассказу некоторое послесловие. Пока Крис работал у меня в лаборатории, по многим предметам он успевал кое-как. Я не мог понять почему: когда мы говорили о памяти, он казался опытным ученым, а не студентом со средненькими оценками. Спустя несколько лет после выпуска Крис поступил на нейробиологию в Принстон, где работал над моделями нейронных сетей, симулирующими обучение в человеческом мозге. Вместо того чтобы сосредоточиться на диссертационной работе, Крис тратил кучу времени, применяя свои вычислительные умения к бейсбольной статистике – искал в ней закономерности, чтобы определять лучших игроков и команды победителей[89 - Некоторые из его архивированных постов можно найти на http://baseballanalysts.com.]. Диссертацию Крис все же защитил, недолго поработал на Уолл-стрит, а потом поставил свою компетентность на службу бейсбольному клубу «Чикаго кабс», где теперь возглавляет отдел исследований и разработки. Труды по предсказательной аналитике принесли ему прозвище Денежный[90 - Крис был представлен своей альма-матер на выступлении в декабре 2016 года, после победы Cubs в World Series, как «Princeton Club of Chicago приглашает поклонников Tigers и Cubs узнать о математике, стоящей за магией, от мастера аналитики Криса Мура».]: он разработал сложные вычислительные модели, отслеживающие и оценивающие достижения игроков, – благодаря им «Кабс» преодолели «проклятие козла»[91 - Проклятие козла (англ. Curse of the Billy Goat) – собирательное название серии неудач бейсбольного клуба «Чикаго Кабс» Главной лиги бейсбола, которые начались в 1945 году и закончились только в 2016-м. Согласно самой распространенной версии, Уильям Сианис, владелец таверны «Козел», пришел на один из матчей «Чикаго Кабс» со своим козлом. От козла исходил неприятный запах, и недовольные фанаты потребовали от Сианиса уйти. Рассерженный Сианис вынужден был покинуть стадион, но в сердцах воскликнул: «Эти ваши „Кабс“ больше никогда ничего не выиграют!» (Прим. перев.)], которое давило на них 70 лет, и выиграли Мировую серию 2016 года.
Чертеж
Группирование помогает паковать информацию в удобные блоки и обычным людям, и шахматистам, и мнемоспортсменам, но дело не только в ней: само по себе группирование не объясняет, как нам удается запоминать огромные объемы информации без интерференции – помех от конкурирующих воспоминаний, из-за которых мы постоянно столько всего забываем.
Человеческий мозг – механизм не запоминания, а мышления. Мы организуем свой опыт таким образом, чтобы осмысливать окружающий мир. Чтобы справляться со сложностью мира и не поддаваться интерференции, можно воспользоваться одним из самых мощных орудий мозга для упорядочения информации: схемой[92 - Бартлетт (1932) ввел термин «схема», как он используется в исследованиях памяти. Кант (1899) ввел понятие схемы в «Критике чистого разума». Пиаже (1952) описал, как работают схемы в когнитивном развитии, а Дэвид Румельхарт (например, Rumelhart, Ortony 1977) разработал схемы в искусственном интеллекте и памяти. Другие соответствующие работы включают теорию фреймов Минского (1975) и теорию сценариев Шанка и Абельсона (1977).].
Схема – это мысленная структура, позволяющая сознанию обрабатывать, упорядочивать и трактовать большой объем информации с минимальными усилиями. Человеческий мозг пользуется схемами для создания новых воспоминаний, примерно так же, как архитектор пользуется чертежами для проектирования домов. Чертеж – своего рода карта основной конфигурации строения (стены, двери, лестницы, окна и так далее), по которой понятно, как элементы связаны между собой. Природа чертежа абстрактна, а значит, его можно использовать снова и снова.
Это ярко видно на примере загородных жилых массивов, которые повылезали по всем Соединенным Штатам в начале 1950-х, чтобы удовлетворить растущий в послевоенную эпоху спрос на дешевые дома. Проехав по любому из этих районов, можно заметить, что группы домов построены по одним и тем же чертежам. Могут отличаться цвета, наличники, кровля и прочее, но общий план один и тот же, потому что архитекторы того времени обнаружили: намного эффективнее и дешевле (по времени, трудозатратам и материалам) строить все дома в одном районе по одному и тому же чертежу.
Как для оптимизации строительства новых домов можно снова и снова применять одни и те же чертежи, так и для оптимизации формирования воспоминаний можно пользоваться одними и теми же схемами. Вряд ли многим из нас придется запоминать целый мебельный каталог, но, если вам доводилось ездить в ближайшую «ИКЕА» больше одного раза, у вас, скорее всего, есть мысленная карта магазина, устроенного как лабиринт[93 - Здесь я ссылаюсь на концепцию когнитивной карты Толмана (1948). Толман ввел этот термин для описания способности животных ориентироваться в пространстве с помощью компактного ментального представления отношений между важными точками в окружающей среде. Описание Толмана, по моему мнению, очень соответствует духу схем Бартлетта. Сегодня ученые и научные журналисты ошибочно интерпретируют когнитивную карту Толмана как буквальную, евклидову карту пространства (или двумерное координатное пространство для представления чего угодно), полностью упуская суть статьи Толмана.]. Если бы мозг хранил память о плане «ИКЕА» как фотографию, пользы от нее было бы не очень много. Но храня ее в виде чертежа, вы получаете мысленный образ, которым можно пользоваться раз за разом. Даже если вы отправитесь в другой магазин «ИКЕА», его план будет достаточно сходным, чтобы не пришлось строить новую мысленную карту с нуля. Вместо этого можно будет воспользоваться имеющейся схемой «ИКЕА» и сосредоточиться на отличительных особенностях нового магазина, чтобы сориентироваться в выставочных залах, на торговой площадке, на складе или забрать ребенка из игровой комнаты.
Понятие схемы применимо не только к физическим пространствам. У всех есть мысленные чертежи того, как могут разворачиваться события в знакомой ситуации[94 - Franklin et al. 2020 обозревают некоторые работы в этой области, с вычислительной моделью того, как изучаются и используются событийные схемы.]. Эти «схемы событий» дают нам структуру, которая позволяет быстро формировать воспоминания о сложных событиях. Допустим, вы регулярно встречаетесь с другом выпить кофе в кафе. Ваш мозг мог бы записывать подробные фотографические воспоминания о каждой секунде каждой встречи – как вы ждете в очереди, заказываете латте, смотрите, как бариста рисует идеальный узор вспененным молоком. Но если каждый раз создавать новое воспоминание с нуля, учитывая каждую подробность, то у вас быстро наберется гора дублирующихся воспоминаний. Намного эффективнее свести все повторяющиеся черты опыта в кафе в один чертеж, обобщающий все подробности. Это позволит сосредоточиться на том, чтобы запоминать отличительные черты каждой встречи.
Так или иначе, каждый мнемоспортсмен, шахматист, наблюдатель птиц и автолюбитель пользуется возможностями схем, чтобы упорядочить то, что нужно запомнить, в структуру, к которой можно будет затем возвращаться. Один из примеров – метод локусов, древняя мнемотехника, которую, предположительно, изобрел греческий поэт Симонид: сегодня она более известна как техника дворцов памяти, ею пользовался и Шерлок Холмс в недавней экранизации Би-би-си. По этому методу информацию, которую нужно запомнить, следует мысленно располагать в знакомом месте или по знакомому маршруту. Это может быть дворец, рынок, ваша детская спальня – суть в том, что схема места помогает упорядочить информацию, к которой вы позже сможете вернуться, мысленно пройдясь по знакомой территории.
Еще один удивительный пример того, как мы пользуемся организованным знанием, чтобы быстро заучивать и кодировать новую информацию, – музыка и классическая эпическая поэзия. В блюзе и роке многие песни следуют повторяющемуся 12-тактовому формату. Поп и фолк следуют простой структуре «куплет – припев – куплет», а переходы весьма предсказуемы, поэтому текст или мелодию новой песни, устроенной по тому же образцу, выучить очень легко. Более того, музыка – великое подспорье для запоминания. В музыкальные схемы легко встроить то, что нужно запомнить. Все, что я знаю об американском законодательстве, я знаю из песни «I'm just a bill» из музыкального мультсериала «Schoolhouse Rock!», которую в детстве множество раз слышал из телевизора по утрам в субботу. Отсюда недалеко и до мысли, что многое в музыке и поэзии, созданных народами из всех уголков планеты, пережило века благодаря тому, как легко запоминается и передается значимая информация в рамках музыкальной структуры.
Возможно, самый простой способ применения схем для запоминания – тот, которым мы ежедневно пользуемся, чтобы запомнить новые события. Скажем, если вы хотите запомнить порядок карт в колоде, лучше не пытаться запомнить каждую карту по отдельности. Можно сочинить историю, которая свяжет их друг с другом (например, дама попросила короля поменять ей колесо в машине, и он проехал семерку миль до заправки «Туз»…). Эффективность подобных стратегий говорит об умной и эффективной природе человеческого запоминания – в противоположность бездумной природе фотографической памяти.
Ум в бездействии
Новейшие нейробиологические исследования пролили немало света на то, как схемы воплощаются в мозге. Как ни странно, больше всего помогло открытие сети зон мозга, которые, судя по всему, активируются, когда мы ничего не делаем.
В большинстве фМРТ-экспериментов испытуемые выполняют обычные задания: лежа в сканере, разглядывают изображения или слова на экране и принимают решения нажатием кнопки. В былые времена из этих данных делались выводы, согласно которым мозг состоит из набора разных зон, работающих по отдельности: каждая выполняет свою задачу. По мере того как мы все лучше разбирались в устройстве неокортекса, мы стали понимать, что дело обстоит совсем иначе.
Сети социальных связей у людей строятся из взаимосвязанных кругов семьи, друзей, коллег – так и неокортекс подразделяется на сети анатомически и функционально связанных между собой зон, которые общаются друг с другом, когда мы реагируем на окружающий мир[95 - Малкольм Янг (нейробиолог, а не покойный гитарист AC/DC) заслуживает признания за введение вычислительных методов для идентификации сетей в неокортексе (например, Hilgetag et al. 1997). В Sporns 2010 предоставляется фантастический, читабельный обзор сетей мозга.]. По мере прогресса фМРТ-исследований становилось все яснее, что зоны в одной сети, как правило, активируются одновременно. Скажем, если я смотрю на пустой экран и на нем вдруг вспыхивает изображение собаки, «загорается» зрительная сеть; если я слышу собачий лай – загораются зоны в слуховой сети, и так далее. Когда нам дают задания, требующие больше внимания, на фМРТ видно, как повышается активация в различных нейронных сетях… за одним исключением.
В 2001 году Маркус Райхл, первопроходец нейровизуализационных исследований из Вашингтонского университета, отметил, что определенный набор зон неокортекса потребляет больше всего энергии в мозге, но активность в этих зонах понижается, когда люди сосредоточивают внимание на конкретной задаче – скажем, нажать кнопку, когда на экране появится X. Райхл предположил, что эта сеть зон включается по умолчанию, когда мы не взаимодействуем со средой[96 - См. Raichle et al. 2001.]: он назвал ее «сеть пассивного режима работы мозга» (СПРРМ). Объединив под общим именем набор малопонятных зон, запрятанных в глубине неокортекса, Райхл указал, что они могут иметь некую общую функцию.
Нейробиологи, как правило, активны, амбициозны и серьезно относятся к своим задачам. В сети зон мозга, которые выключаются, когда люди берутся за дело, не может быть ничего полезного, верно? СПРРМ часто изучают в связи с «витанием в облаках»[97 - См., например, Mason et al. 2007 и Smallwood, Schooler Я ни в коем случае не хочу сказать, что говорить об этих темах в связи с СПРРМ неверно. Моя мысль здесь заключается в том, что, помимо участия в воображении, блуждании ума и саморефлексии, СПРРМ помогает решать многие виды высокоуровневых когнитивных задач, напоминающих то, чем мы занимаемся в реальном мире, – например, извлечение автобиографических воспоминаний, пространственная навигация и рассуждение. Но если вы хотите узнать больше об этой теме, я предлагаю прочитать Mindwandering (2022) когнитивного нейробиолога Моше Бара, замечательную и легкую для чтения книгу. Хотя он действительно говорит о роли СПРРМ в мечтаниях, исследования Бара сильно повлияли на мое понимание функций СПРРМ.] – как будто ее основная функция состоит в том, чтобы помогать нам отвлекаться и бездельничать.
Я не знал, как истолковать все эти исследования. Казалось, что чего-то не хватает. Меня не устраивала мысль о том, что эволюция сконструировала огромный кусок мозга, исключительно чтобы грезить наяву. Еще больше я был озадачен, узнав, что активность мозга в гиппокампе тесно связана с СПРРМ. Когда снижается активность СПРРМ, она снижается и в гиппокампе.
Все это казалось мне полной бессмыслицей до 2011 года, когда я послушал несколько докладов на конференции по памяти в Йорке, в Англии, и узнал о растущем числе фМРТ-исследований, в которых СПРРМ подсвечивалась, как новогодняя елка[98 - Я признателен Мику Раггу, пионеру когнитивной нейронауки, за разговор, вдохновивший меня на погружение в подробности исследований СПРРМ. Мик только что написал влиятельную обзорную статью, демонстрирующую, что вся СПРРМ показывает повышенную активацию, когда мы вспоминаем слова из списка для изучения (Rugg, Vilberg 2013), и указал на параллель между тем, что все наблюдали (и упускали из виду) в фМРТ-исследованиях памяти, и тем, что все наблюдали в фМРТ-исследованиях сетей мозга. Мик указал мне на отличную работу Рэнди Бакнера, Джесс Эндрюс-Ханна и Дэниела Шектера (2008), которая запечатлела эти параллели.]. Эта сеть выключается, когда люди берутся за несложные задания (например, им показывают слово «акула» и просят назвать первый глагол, какой придет в голову), но «зажигается» при более сложных мыслительных процессах – например, когда человека просят припомнить что-то из прошлого, пройти игру в виртуальной реальности или даже просто понять смысл рассказа или фильма. Вернувшись из Йорка, я объединил усилия с Морин Ритчи – тогда она была постдоком у меня в лаборатории, теперь профессор в Бостонском колледже, – чтобы просеять горку исследований, проведенных на людях, обезьянах и даже крысах, – и вскоре проявилась закономерность. Мы выдвинули предположение о том, что клеточные ансамбли в СПРРМ хранят схемы, при помощи которых люди понимают мир[99 - Ranganath, Ritchey 2012.]: переживаемые события расчленяются на кусочки, которые можно использовать вновь, чтобы создавать новые воспоминания. А гиппокамп, в свою очередь, может собирать эти кусочки воедино, чтобы сохранять конкретные эпизодические воспоминания.
Мне не терпелось проверить наши гипотезы о СПРРМ, но я не знал, с чего начать. Почти все, что нам было известно о нейробиологии человеческой памяти, опиралось на исследования по модели Эббингауза, в которых мы просили людей запоминать списки случайных слов и лиц. Подобные задачи не слишком позволяют развернуться в пользовании схемами. К счастью, на горизонте замаячили перемены. Мне стали попадаться на глаза новые данные из исследований, где мозговую активность наблюдали на фМРТ, пока люди смотрели фильмы или слушали рассказы[100 - Говоря о «новых» данных, я имею в виду, что результаты из лабораторий Доллера (Milivojevic et al. 2015, 2016) и Нормана/Хэссона (Chen et al. 2017, Baldassano et al. 2017, 2018) привлекли мое внимание, но другие инновационные фМРТ-исследования памяти для естественных стимулов создали прецедент для размышлений об этих вопросах (например, Zacks et al. 2001, Swallowetal. 2009, Ezzyat, Davachi 2011).]. Эти исследования показывали, что не обязательно ограничиваться фиксацией микрокосмов памяти. Можно целить выше и изучать память на события, с которыми мы сталкиваемся в реальной жизни. Эти работы вдохновили меня на то, чтобы собрать команду «супердрузей» – со мной были Сэм Гершман из Гарварда, Лючия Меллони из Нью-Йоркского университета, Кен Норман из Принстона и Джефф Закс из Вашингтонского университета – и построить компьютерную модель того, как СПРРМ помогает запоминать события реальной жизни[101 - В нашей первой совместной публикации Ник Франклин (бывший тогда постдоком в лаборатории Сэма Гершмана) представил амбициозную вычислительную модель для объяснения схем, границ событий и реконструкции эпизодических воспоминаний (Franklinetal. 2020).]. Удивительным образом мы убедили Управление военно-морских исследований США поддержать этот проект, и я принялся перестраивать подход своей лаборатории к изучению механизмов памяти.
Мы перешли от изучения активности мозга у людей, которые заучивали отдельные слова или картинки, к экспериментам посложнее, где люди вспоминали, что происходило в сорокапятиминутном фильме или рассказе[102 - См. Barnett et al. 2022, Reagh et al. 2020, Cohn-Sheehy et al. 2021, 2022 и Reagh, Ranganath 2023.]. Наша команда долгие месяцы снимала фильмы и писала рассказы, а один постдок, Алекс Барнетт, даже сделал два мультфильма (один – полицейская производственная драма, другой – что-то среднее между «Шреком» и «Игрой престолов»). После всех трудов мы наконец были готовы проверить гипотезы о том, как схемы помогают нам понимать и формировать воспоминания о мире.
Одно из наших самых интересных исследований провел Зак Ри, который тогда был постдоком в моей лаборатории, а теперь профессор в Вашингтонском университете в Сент-Луисе. Практически все события, которые мы переживаем, состоят из четырех основных компонентов: люди, вещи, а также места и обстоятельства, в которых они взаимодействуют. Поэтому мы предположили, что схемы для людей и вещей будут храниться отдельно от схем для мест и обстоятельств, в разных местах СПРРМ. Чтобы проверить эту гипотезу, Заку пришлось стать режиссером-любителем. Он снял на камеру GoPro двух других постдоков, Алекса Барнетта и Камин Ким, в супермаркете и в кафе. В одном фильме Алекс выбирал консервы в магазине Safeway, в другом Камин читала книгу и пила чай в Mishka's, знаменитом кафе в Дэвисе. В этих коротких видео были запечатлены простые и понятные события, так что они идеально подходили, чтобы проверить, используем ли мы вновь одни и те же схемы, когда осознаем и запоминаем события. Если это так, стоит ожидать, что области, входящие в СПРРМ, проявят схожую активность (то есть те же коды памяти), скажем, при наблюдениях, как Алекс покупает консервированную фасоль в дешевом кооперативном магазине и как Камин покупает органическую голубику в Nugget (модной местной продуктовой сети). Чтобы все это проверить, мы укладывали людей в сканер и записывали активность мозга, пока они смотрели все восемь фильмов Зака, а потом пересказывали их содержание по памяти.
Завершив эксперимент, мы решили посмотреть, обнаружатся ли закономерности в данных фМРТ – увидим ли мы коды памяти, которые позволят понять, как для разных событий схемы используются заново[103 - Это данные из Reagh, Ranganath Я упростил описание, но призываю читателя ознакомиться с этим исследованием, чтобы получить больше информации. На самом деле мы обнаружили различия в трех различных подсетях СПРРМ. Задняя медиальная сеть (PMN) сохраняла разные коды памяти для каждого кафе и каждого супермаркета; медиальная префронтальная сеть (MPN) сохраняла общий код памяти для фильмов о супермаркетах и общий код памяти для фильмов о кафе; передняя височная сеть (ATN) сохраняла отдельный код памяти для каждого персонажа.]. Мы обнаружили, что СПРРМ предоставляет сырье, необходимое, чтобы понять и запомнить каждый фильм, но не хранит эпизодических воспоминаний, привязанных к контексту. Вместо того чтобы сохранять уникальный код памяти для каждого фильма, СПРРМ разбивала каждый фильм на компоненты, которые использовались снова и снова, чтобы понимать или запоминать другие фильмы, состоящие из тех же компонентов. Коды памяти в одной из частей СПРРМ могли сообщать нам, смотрит ли испытуемый фильм, действие которого происходит в супермаркете или кафе, а коды памяти в другой части сообщали, кто снимался в фильме – Алекс или Камин. А вот гиппокамп, в отличие от СПРРМ, сохранял лишь воспоминание о начале и конце каждого фильма (то есть о границах событий).
Распределение обязанностей между отделами СПРРМ наводит на мысль, что для разных составляющих опыта у нас имеются разные виды схем. Одни схемы сообщают о контексте определенных событий, независимо от их участников. Скажем, в супермаркете понятно, что за продукты придется платить независимо от того, кто сидит за кассой. Другие схемы сообщают о конкретных людях и вещах. Скажем, у меня есть схемы, которые говорят мне о том, кто такие Алекс и Камин – независимо от того, когда и где мы с ними столкнемся. Благодаря СПРРМ каждый раз, как иду за покупками, я могу воспользоваться схемой супермаркета, а каждый раз, как вижу Алекса, – схемой Алекса. А благодаря гиппокампу я могу также формировать разные воспоминания для каждой конкретной встречи с Алексом в супермаркете.
На основании этих данных я пришел к мнению, что формирование эпизодических воспоминаний в чем-то сродни сборке лего. Средневековый город из лего можно разобрать и рассортировать по кучкам кирпичей и пластиковых человечков. Так же и СПРРМ может разобрать событие и отдельно обработать детали того, «кто» и «что» там были, а отдельно – «где» и «как» это происходило. С лего можно заново выстроить средневековую сцену, заглянув в инструкцию, – или взять другие инструкции, по которым из тех же деталей можно построить сцену из «Звездных войн». Так же и с памятью: СПРРМ располагает элементами, которые можно использовать для множества событий. У гиппокампа, видимо, есть инструкции, по которым следует собирать кусочки воедино, чтобы запоминать конкретное событие, и активация гиппокампа резко растет, когда на границах событий он сообщается с СПРРМ[104 - Reagh et al. 2020 показали, что активность гиппокампа резко возрастает на границах событий во время просмотра фильма, а Barnett et al. 2022 показали, что функциональная связность гиппокампа с СПРРМ на границах событий предсказывала успешное кодирование воспоминаний о событии. Обратите внимание, что общая связность «СПРРМ – гиппокамп» не увеличивалась резко на границах событий, но увеличение связности было очевидно для успешно закодированных событий по сравнению с событиями, которые не вспоминались в последующем тесте памяти.]. Можно свериться с инструкцией, собрать кусочек лего, затем вновь обратиться за подсказкой, переходя к следующей части, – так и гиппокамп в ключевые моменты дает указания СПРРМ, чтобы та использовала нужные элементы и воссоздавала нужные воспоминания.
Наши исследования СПРРМ потенциально важны для понимания Альцгеймера и других нейродегенеративных заболеваний. Уже ясно, что амилоид – протеин, участвующий в развитии болезни Альцгеймера, – накапливается в СПРРМ примерно у 20 % пожилых людей еще до появления каких-либо симптомов[105 - Palmqvist et al. 2017.]. Единственный способ разработать действенное лечение болезни Альцгеймера – давать лекарства людям из группы риска на этой «доклинической» стадии, поскольку позже, в ходе развития болезни, в СПРРМ происходит необратимая массовая гибель клеток. В данный момент мы изучаем, можно ли использовать данные фМРТ-исследований памяти для распознавания дисфункции СПРРМ на ранних стадиях болезни, чтобы люди из группы риска могли получать лечение до наступления необратимых повреждений мозга.
Назад в будущее
Если бы вы заявили на вечеринке, что способны предсказывать будущее, скорее всего, к вам отнеслись бы скептически. Но на самом деле это утверждение не так уж и далеко от действительности. Предположим, друзья пригласили вас на школьный выпускной своего ребенка. Даже если вы никогда не бывали на церемониях в этой конкретной школе, вы сможете небезосновательно предсказать, что услышите вдохновенные речи, а наряженным в шапочки и мантии ученикам вручат дипломы под торжественные марши Элгара.
Вернемся к шахматным гроссмейстерам, которые проводят бессчетные часы, изучая и проигрывая одни и те же приемы в тысячах партий. У гроссмейстера в голове есть библиотека шахматных схем, в каждой схеме – образцы последовательностей ходов, которые, как правило, встречаются в игре. Эти схемы позволяют гроссмейстеру вспоминать последовательности ходов из прошедших игр, понимать в реальном времени, что происходит в игре, и предсказывать вероятные ходы соперника в будущем. Если воспользоваться экспертным знанием, с виду сложная расстановка на доске окажется понятным шагом в последовательности ходов, за которые можно съесть уйму фигур и поставить мат.
Профессиональные спортсмены часто пользуются своими знаниями так же, как шахматные гроссмейстеры. В стремительных командных видах спорта – скажем, баскетболе или футболе – одних физических талантов недостаточно. Для истинного успеха нужно изучать игру и собирать арсенал схем, которые будут под рукой в нужный момент. Леброн Джеймс – один из величайших игроков в баскетбол за историю NBA и рекордсмен по очкам – известен также своей способностью в подробностях вспоминать, как разворачивались прошедшие игры. Сам Джеймс говорит, что обладает фотографической памятью, но его настоящая сила в том, что тренер NBA (и бывшая баскетбольная легенда Калифорнии) Джейсон Кидд называет «баскетбольным IQ». Словно шахматный гроссмейстер, Леброн опирается на свои знания об игре, чтобы мгновенно сжимать информацию о сложных последовательностях действий. Он может в реальном времени соотносить то, что видит, с обширной мысленной базой схем событий и делать точные прогнозы дальнейшего хода игры.
Джейсон Кидд говорит, что Леброн «играет, будто предвосхищая, что будет дальше. Человек с высоким баскетбольным IQ раньше других понимает, что произойдет дальше»[106 - Rohlin M. Inside the Mind of LeBron James: An Exclusive Look at His Basketball IQ. Sports Illustrated, March 27, 2020.]. Сам Леброн описывает свой баскетбольный IQ похожим образом: «Благодаря этому я видел, что случится, до того, как оно случится, отправлял ребят на позиции, знал, где находится каждый игрок, кто в ритме, кто выбился из ритма, какой счет, какое время, что творится у соперников, что им нравится и не нравится, и все это учитывал, оценивая игровую ситуацию».
В видеоигры с друзьями Леброн играет с тем же мнемоническим рвением. Его давний друг Брэндон Уимз выразился так: «Он помнит, как вы планировали игры в прошлом, когда играли в одной команде, так что в игре против тебя он будет подбирать команду, видя все твои стратегии насквозь… Любимые приемы тоже лучше придержать, потому что он будет помнить, как ты сыграл в такой же ситуации в прошлый раз, и будет подготовлен»[107 - Windhorst B. Total Recall: LeBron's Mighty Mind. ABC News, July 22, 2014.]. Одно из конкурентных преимуществ Леброна в том, что он пользуется памятью с небывалой эффективностью.
Схемы позволяют видеть события насквозь, улавливать глубокие структурные связи. Таким образом память о сотнях, тысячах событий сжимается в формат, который позволяет делать выводы и предсказания о событиях, которых мы еще не пережили. Схемы позволяют пользоваться знанием о том, что произошло, чтобы упредить то, что произойдет.
Но, как я покажу в следующей главе, подобная генеративная система памяти имеет не только преимущества, но и потенциальные издержки. Если мы пользуемся одним и тем же знанием для разных событий – что будет, если чересчур полагаться на схемы и заполнять пробелы в памяти, все дальше отклоняясь от реального опыта?
4. Лишь мое воображение
Почему память неразрывно связана с воображением
