Наталья Шнейдер "Хозяйка старой пасеки"

Он довольно гавкнул, покрутился, виляя хвостом, заскочил в будку и выскочил обратно, снова повертелся, демонстрируя свою радость так явно, как умеют только собаки, и опять вернулся в будку. Один обустроен, уже хорошо.

Герасим осторожно тронул меня за локоть и указал на дом. Я пошла за ним. Он взял на кухне свечу, хотя было уже светло. У сломанной ступеньки дворник сокрушенно покачал головой, но пошел дальше. Мы поднялись на самый верх, где была моя каморка и еще одна лестница, над которой виднелся дощатый люк в потолке. Дворник поднялся туда и, свесившись сверху, поманил меня. Я взобралась следом и оторопело замерла.

К тому, что человек может готовиться к собственной смерти, запасаясь всем необходимым, я привыкла: так делали все в дедовой деревне. Так поступил и мой дед, храня и новую – «чтобы не стыдно было» – одежду, и гроб – «чтобы живым забот меньше было». Я знала, что многие старики отказывали себе во всем, только чтобы отложить на похороны, не обременяя расходами близких.

Но к увиденному я готова не была.

Края просторного чердака терялись во тьме, откуда кое-как проглядывали очертания сдвинутой к стенам мебели. В центре царствовал огромный саркофаг из красного дерева, лак и золоченые накладки отражали огонек свечи. Рядом стоял еще один – поскромнее, зато с окошком. Поверх него лежала длинная металлическая трубка, цепочка с рукояткой и медный колокольчик. Несколько секунд я мучительно соображала, зачем может понадобиться гроб с перископом. Наконец дошло: тетушка боялась оказаться похороненной заживо. Трубка должна была дать возможность дышать, а колокольчик – звонить, призывая на помощь.

Рядом скромно притулился третий гроб из простых полированных досок.

Похоже, вид у меня был очень ошалелый, потому что Герасим посмотрел на меня с сочувствием. Потом несколько раз энергично кивнул, улыбнулся, будто говоря: «Забыла? Неудивительно, учитывая все случившееся».

– Лучше б о душе подумала, старая карга, чем гробы коллекционировать, – буркнула я.

О покойниках или хорошо, или ничего, но отзываться хорошо о женщине, позволявшей прислуге так обходиться с бедной родственницей, у меня не получалось. Может, конечно, она считала, будто, держа девчонку в черном теле, оказывает той благодеяние, но верить в это было трудно.

Герасим демонстративно вздохнул, едва не затушив свечу. Был ли он со мной согласен или напоминал о приличиях? Я решила сменить тему.

– Спасибо, одной заботой меньше. Тогда еще, пожалуй, пару крепких мужиков позови, снять отсюда эту домовину.

Гроб с сигнализацией старухе явно не пригодится, так что пусть упокоится в саркофаге, мне не жалко. Заодно и место освободится.

Мы вернулись на улицу. Герасим несколько раз махнул рукой куда-то в сторону, вопросительно глядя на меня.

– Иди, – поняла я. – Много времени займет?

Дворник показал два пальца.

Два часа? Или здесь другие меры времени? Но расспрашивать об этом было нельзя, даже если бы Герасим смог ответить, поэтому я только попросила:

– Предупреди там, что сразу я смогу только накормить, а расплатиться только после того, как исправник… – Я опомнилась. – Извини. Как ты их предупредишь.

Герасим успокаивающе улыбнулся. Закивал.

– Сможешь предупредить?

Он снова несколько раз кивнул.

– Тогда иди.

Ветер взъерошил мне волосы. Тихонько заржала откуда-то лошадь, ей ответила другая – из длинной каменной пристройки к дому. Я прошла туда – остро пахнуло лошадьми. Конюшня. Просторная и большая когда-то, наверное, чистая и ухоженная, сейчас – с провалившейся крышей. Пустые стойла выглядели осиротевшими, только из самого дальнего грустно смотрела на меня понурая лошаденка.

С улицы снова донеслось ржание. Я обошла дом. С другой стороны обнаружилось парадное крыльцо с дугообразным пандусом-подъездом, чтобы гости могли выходить из экипажей сразу под крышу. Неподалеку стояла коновязь, где переминались с ноги на ногу две лошадки. Бабки их были покрыты грязью до самых колен.

Я вздохнула. Везет мне сегодня на беспризорных детей и животных. Что ж, будем разбираться с ними по очереди. Сперва тепло: промозглая сырость пробралась мне под шаль, заставив поежиться. Потом все остальное.

Я вернулась во двор, чтобы набрать дров. Но едва начала набирать их, как чья-то жесткая рука развернула меня, больно впечатывая лопатками в поленницу. Я выронила дрова, как назло, себе же на ноги, и мягкие тканевые ботиночки совершенно не защитили пальцы. Ругнулась сквозь зубы. Управляющий сильнее стиснул мое плечо – синяки останутся точно.

– Что-то много ты воли взяла, потаскуха, – прошипел он мне в ухо. – Думаешь, старуха померла, так на тебя управы больше не найдется?

Это было так нелепо и неуместно, что я даже не испугалась. Разозлилась только. Мало того, что от дела отвлекает, еще из-за него пальцы ушибла. Был бы управляющий комплекции Стрельцова, тогда, может, и стоило бы пугаться. Но этот, плюгавенький, угрозой не казался. Через его плечо я видела, как подобрался Полкан. Оскалил зубы, еще чуть-чуть – и бросится. Хоть бы немного повременил: надо же узнать, чего хочет от меня этот малахольный.

– Когда вернется исправник, будешь вести себя тише воды ниже травы. И только попробуй помешать мне его выпроводить!

Интересно… очень интересно. Я попыталась сосредоточиться на его словах, но что-то внутри уже закипало, поднималось мутной волной. Я попыталась совладать с эмоциями.

– Что, нервишки сдают, дяденька? – фыркнула я. – А не вы ли тетушку топором рубанули? Жалование зажилила?

Это был удар наугад, но, кажется, он попал в цель.

– Ах ты… – Он притиснул локтем мою шею.

Потемнело в глазах – но не оттого, что перестало хватать воздуха.

Дикая, необузданная, совершенно неприличная взрослому человеку ярость вспыхнула внутри огнем, обожгла тело. Мало вы, сволочи этакие, над девчонкой издевались, до сих пор успокоиться не можете? Я двинула управляющего коленом – не попала, тот успел отскочить. Выдохнула длинное и заковыристое ругательство, закончив его коротким «фас»!

Глава 5

Полкан в три прыжка оказался рядом, с размаху сиганул на спину управляющему, вцепился в загривок, словно здоровому медведю. Тот завопил, повалился на меня. Я со всей силы оттолкнула его, добавив еще пару ласковых. Подхватила полено, но оно не понадобилось. Савелий, забыв о собаке, верещал поросенком, хлопал себя по груди, чтобы погасить пламя.

Пламя?

Сюртук полыхал ровно там, где уперлись мои ладони, отпихивая мерзавца. Но как?

Долго удивляться мне не позволил Полкан: опрокинул управляющего на землю, вцепился в руку, которой тот закрывал шею. Я испугалась, что дело кончится трупом, а крайним сделают пса. Да и порасспросить этого типа было бы полезно.

– Полкан, к ноге! – крикнула я, совершенно забыв, что дворняге негде было пройти курс дрессуры.

Но тот мгновенно послушался, слез с управляющего, всем видом показывая разочарование. К ноге, правда, тоже торопиться не стал, навис над человеком, готовый снова вцепиться. Савелий сбил пламя, но встать не решился, отползал, с ужасом глядя то на собаку, то на меня.

Я перехватила полешко поудобнее, шагнула к управляющему.

– Ты кровавую тряпицу мне под тюфяк подложил?

Челюсть его затряслась, но вместо признания раздался отборный мат.

Полкан, угрожающе зарычав, качнулся к управляющему.

– Убери собаку! – взвизгнул тот.

Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. Я демонстративно взвесила в руке полено.

– Чем тебе исправник помешал? Чего боишься?

– Глафира Андреевна, что вы делаете?

Я ругнулась: как невовремя! К нам, отдуваясь, бежал доктор. Видимо, Савелий орал достаточно громко, чтобы тот услышал и помчался спасать. Надо отдать должное приказчику – опомнился он быстро.

– Помогите! – завопил он во всю глотку. – Она бешеная!

Все же в возрасте Ивана Михайловича бегать надо или регулярно, или вообще не пытаться. Когда он остановился подле нас, я испугалась, что он свалится с сердечным приступом, а кто знает, есть ли в этом мире подходящие лекарства. Второго доктора-то под рукой точно нет!

– Глафира… Андреевна…

– Она натравила на меня собаку, а потом накинулась с магией. Вот! – Жестом матроса, рвущего на груди тельняшку, управляющий распахнул полы сюртука, показывая обгорелые прорехи на жилете и рубашке – вплоть до тела, где вздувались волдыри.

Меня передернуло.

Это в самом деле я сделала? Следы выглядели так, будто мои руки превратились в раскаленные утюги. Я уставилась на них. Руки как руки: широкие от работы ладони, мозоли, заживший порез у основания большого пальца. Снова посмотрела на обожженного приказчика. Замутило: все же живой человек, хоть и гаденыш.

– Я просто вышел во двор, а она…

Я обтерла разом вспотевшие ладони о юбку. Похоже, я сама себя закопала: если я способна, разозлившись, поджечь чужую одежду и обжечь до волдырей, то могла и тетку рубануть, тоже разозлившись. Почему, ну почему эта магия, будь она неладна, вылезла вот так?

Иван Михайлович помог управляющему подняться. Посмотрел на него. На меня.

– Ее надо запереть, а пса пристрелить, – не унимался Савелий.

Полкан зарычал.

– Тихо, мальчик. Тихо. Я тебя в обиду не дам.

– Глафира Андреевна? – Доктор порывисто шагнул ко мне. – Вы позволите?

Он приподнял мне подбородок, разглядывая шею.

– Повреждения не так серьезны, синяка, скорее всего, не останется. Но несомненны, – заключил он. – Похоже, ваша беседа с самого начала протекала не слишком мирно.

– Я защищался! – возмутился управляющий.

– Савелий Никитич. Настоятельно рекомендую вам исполнить просьбу, – это слово он выделил голосом, – исправника и, вернувшись в свою комнату, оставаться там столько, сколько понадобится.

– Это называется домашний арест, и я требую объяснений…

– Требуйте их у его сиятельства, – отрезал доктор. – Вернитесь в комнату, я приду обработать ваши ожоги.

– Вы не имеете права распоряжаться в чужом…

Иван Михайлович посмотрел на меня.

– Глафира Андреевна?

– Будь моя воля, я выставила бы этого человека из дома без расчета. Но не буду спорить с его сиятельством…

Управляющий не дал мне договорить.

– Почему этой девке разрешается ходить по всему дому и оскорблять людей?

– Потому что она хозяйка этого дома, если вы вдруг об этом забыли, – отрезал доктор.

– Она убийца!

– Это не доказано. Возвращайтесь в свои покои.

– Я с места не сдвинусь!

Иван Михайлович пожал плечами.

– Воля ваша, если вам не нужна моя помощь, не смею вмешиваться.

– Очень нужна, вы же сами видите, эта ненормальная…

– Не дала себя придушить, – негромко заметила я.

– Хватит! – Оказывается, добродушный доктор тоже умел командовать. – Савелий Никитич, вы ведете себя не как дворянин. Возьмите себя в руки.

– Сами-то давно ли дворянином стали? – огрызнулся управляющий.

Доктор обернулся ко мне, словно не услышав.

– Глафира Андреевна, простите за эту сцену. Давайте я помогу вам с дровами.

Савелий скрипнул зубами, поняв, что ничего не добьется. Направился к дому, размахивая руками так, будто с каждым шагом разрубал воображаемого противника.

– Не стоит, Иван Михайлович, – улыбнулась я. – Вам еще этого потерпевшего лечить.

– Удивлен, что у вас наконец нашлась смелость постоять за себя.

– То есть вы все знали и не вмешивались? – возмутилась я.

– Глафира Андреевна, я не так давно практикую среди местных помещиков, а не в Больших Комарах. Мне известно, что после смерти вашей матушки с вами случилась нервная горячка… – Он хмыкнул чему-то своему. – И мой предшественник, объявив вас недееспособной, обратился к дворянскому собранию. Учитывая ваше несовершеннолетие и состояние здоровья, опекунство передали вашей двоюродной бабушке.

– И всем было…

– Глафира Андреевна. – В его голосе проскользнул холод. – Вы прекрасно понимаете, почему симпатии общества были не на вашей стороне.

– Нет. Не понимаю.

Доктор вздохнул, тон его изменился, словно он снова разговаривал с Варенькой.

– Глафира Андреевна, я сознаю, что вам тяжело вспоминать те события. Однако мне известно, что после вашего выздоровления князь Северский, председатель дворянского собрания, беседовал с вами. Вы сказали ему, что заслужили все, что с вами произошло, и пусть все остается как есть.

– Но ведь это было не вчера!