Наталья Шнейдер "Хозяйка старой пасеки"

Варенька, машинально проглотив лекарство, скривилась, закашлялась. Я сунула ей в руки стакан с водой, надеясь, что принудительное лечение заставит ее забыть о налоговом кодексе.

– Пей. А будешь кочевряжиться, я тебе обеспечу анесте… обезболивание военно-полевым методом.

– Это как? – распахнула глаза графиня.

– Стакан спирта внутрь и дубинкой по голове, если не помогает.

– О!

Она захлопала ресницами. Доктор закашлялся в кулак.

– Кто следил за вашим чтением? – полюбопытствовал он.

Я снова пожала плечами. Едва ли в этом доме вообще было что читать – по крайней мере мне пока не попалось на глаза ни одного книжного шкафа.

Варенька, кривясь и морщась, вернула мне стакан.

– Подождем немного, – сказал Иван Михайлович. Повернулся ко мне.

– В доме есть еще кто-нибудь из слуг? Нужно послать за Анастасией Павловной.

Я чуть было не спросила, кто это, но вовремя опомнилась.

– Зачем?

– Я могу вправить вывих, но не убедиться, что целы связки и кости. Анастасия Павловна может. Ее магия позволяет заглядывать внутрь живого, не принося вреда.

Магия? Он меня не разыгрывает? Здесь есть магия?

Глава 4

Пока я хлопала глазами, пытаясь переварить эту новость и убедить себя, что почтенный доктор вряд ли склонен к идиотским розыгрышам, тот понял, что внятного ответа от меня не дождется. Выглянул за дверь.

– Кирилл Аркадьевич, не съездите ли вы к Северским? Телу наше внимание больше не потребуется, а я послежу, чтобы в доме никто ничего не трогал.

– Да, конечно.

Стрельцов помчался по лестнице. Чертыхнулся: похоже, и его подстерегла коварная ступенька.

Варенька вдруг всхлипнула, потом еще раз, а через миг разрыдалась в голос.

– Вот останусь хромая, и никто меня замуж не возьмет!

Я присела рядом с девушкой, обняв ее за плечи. Будь дело в нашем мире, я бы сказала, что волноваться не о чем. Однако, судя по лаудануму, медицина здесь так себе, и обещать, что все будет хорошо, пожалуй, опрометчиво.

– Когда это хромота мешала настоящей любви? Луиза де Лавальер хромала и была обезображена оспой, но король обожал ее.

– Король Лангедойля? – переспросила Варенька.

Я мысленно выругалась. С чего я взяла, что раз в этом мире говорят по-русски, то и история с географией те же?

– Именно. – Повторять название страны вслух я не решилась, боясь сломать язык с непривычки. – Правда, это было давно, и история с тех пор успела изрядно забыться.

А чем она закончилась, юным девушкам лучше и вовсе не рассказывать.

Доктор подошел ближе.

– Соглашусь с Глафирой Андреевной: истинная любовь смотрит в душу и не видит изъянов внешности. Поверьте, я за свою жизнь перевидал немало семейных пар.

Кажется, утешение не помогло. Варенька надула губки, собираясь опять разреветься, и доктор поспешно добавил:

– Но на вашем месте я бы не стал переживать. Сейчас я вправлю вывих, а потом Анастасия Павловна посмотрит на вашу ногу. Ее благословение творит настоящие чудеса.

Благословение? Это что за местная святая? Надеюсь, доктор полагается в лечении не только на лауданум и молитвы.

– Походите немного в лубках, ничего страшного, к бальному сезону снова будете танцевать, очаровывая всех, – закончил он.

– Я еще не выходила в свет, – шмыгнула носом девушка.

– Значит, станете самой блистательной дебютанткой столицы, – не сдавался доктор.

– Столицы, как же! – Она снова расплакалась. – Маменька в эту глушь сослала к кузену, а папенька сказал, что не видать мне столицы как минимум год, а то и дольше, если не образумлюсь. Этак и в старых девах останусь!

Я подавила улыбку: в пятнадцать-шестнадцать лет бояться остаться старой девой явно преждевременно. Молча притянула девушку к себе, давая прореветься вдоволь. Иван Михайлович склонился к моему уху.

– Пожалуй, вы, Глафира Андреевна, как никто сможете убедить Варвару Николаевну, что ее родители искренне желали ее уберечь, – прошептал он.

Судя по намеку – и гусару, которым меня пыталась попрекнуть Агафья, – Вареньку «сослали» в деревню подальше от неподходящего молодого человека. В самом деле неподходящего или только по мнению родителей – кто знает. Зато понятно, почему она так старательно изводит всех вокруг: не плохое воспитание, точнее, не одно оно тому причина.

Карма это, что ли, у меня такая – воспитывать чужих детей?

– А теперь потерпите, Варвара Николаевна, – сказал доктор уже громче. – Будет больно.

Он как-то повернул ее лодыжку, кость щелкнула, вставая на место. Варенька, только что рыдавшая от обиды на весь мир, стиснула зубы, застонав, но тут же через силу улыбнулась. Вытерла слезы рукавом.

– Вот так. Теперь я перебинтую вашу ногу, и отдохните до приезда Анастасии Павловны.

Девушка расслабилась, видимо, после вправления боль стала меньше. А может, обезболивающее, оно же успокоительное, подействовало, потому что Варенька зевнула:

– Я хочу домой.

– Отдохнешь и поедешь, – заверила я, подкладывая ей под голову думочку.

– А чего вы мне тыкаете? – сонно проговорила девушка.

Я мысленно хмыкнула. В самом деле, мне она казалась ребенком, но сейчас я и сама выгляжу как недавний ребенок. Не говорить же, что я в три раза старше нее? Да и не настолько старше, как показывает практика: сейчас у меня тоже самоконтроля не больше чем у подростка.

– Вот вы и почти пришли в себя, графиня, – улыбнулась я. – Отдохните.

Варенька свернулась калачиком на диване, зябко передернув плечами. В комнате действительно было прохладно: солнце, светившее все утро, ушло, за окном повисла тусклая сырость, тяжелые серые тучи затянули небо.

Я огляделась, но ничего похожего на одеяло или плед не нашла.

– Я видела плед в спальне тетушки, – тихо сказала я доктору. – Пойдемте вместе, чтобы вы убедились: я ничего не брала и не перекладывала.

Иван Михайлович улыбнулся.

– Вы вполне могли сделать что угодно утром, до приезда исправника, как и любой из остальных обитателей дома. Но я провожу вас: юной девушке наверняка неуютно находиться в одном помещении с покойницей, тем более…

Он не стал договаривать. А я не стала говорить ему, что не боюсь мертвых.

Дедушка умер, когда я гостила у него летом в деревне. Отец не смог вырваться с работы сразу: бывший тесть не считался близким родственником. И два дня я оставалась с телом одна в деревенском доме.

Никогда я не была особо набожной, но тогда достала дедов молитвослов и, когда не спала и не ела, читала все подобающие случаю слова. Если бога нет – они не повредили ни мне, ни деду. Если есть – возможно, помогли. Обрядить тело к похоронам помогли соседки, а гроб дед приготовил себе задолго до того, еще когда не стало бабушки.

Это напомнило мне еще кое о чем.

– Покойницу надо обмыть и обрядить, – произнесла я негромко, чтобы не слышала Варенька. – Или вы будете проводить вскрытие?

– Не буду: причина смерти очевидна.

Доктор сам взял из кресла плед, встряхнул его, прежде чем сложить. Была ли это попытка мне помочь – или проверка, что я не унесу вместе с пледом что-то, что могло бы изменить картину убийства?

– Укройте Варвару Николаевну. – Он протянул мне плед. – Я посижу с ней на всякий случай. Пока мы ждем возвращения Кирилла Аркадьевича, я опишу все, что увидел. Пожалуй, и положение вещей в комнате.

– Я не знаю, где у тетушки бумага и чернила, – призналась я. Все равно довольно быстро вылезет, что я не ориентируюсь в доме, так что и притворяться незачем.

– Не беспокойтесь, у меня есть свои.

Мы вместе вернулись к девушке, которая уже посапывала. Я накинула на нее плед, доктор устроился за столом, извлек из своего, кажется, бездонного сундучка письменные принадлежности и начал покрывать бумагу закорючками. Я заставила себя отвести взгляд от самого настоящего птичьего пера, служившего ему ручкой.

– Я растоплю печь, если вы не возражаете.

– Конечно, нет. – Он оторвался от письма. – И насчет покойницы… Пошлите Герасима в деревню, пусть позовет женщин. Они все сделают.

– Мне нечем с ними расплатиться. Возможно, у тетушки были деньги, но… – Я развела руками.

В «своей» каморке мне не попалось на глаза ни монетки. Может, конечно, они были слишком хорошо спрятаны, но больше походило на то что бедной Глаше действительно было некуда деться из этого дома.

Иван Михайлович кивнул.

– Понимаю. Вы можете расплатиться с деревенскими едой и какими-нибудь из вещей покойной, так принято у простого народа. Конечно, сначала придется поговорить с исправником, чтобы он разрешил отдать вещи из дома.

Я опустила глаза, подавляя раздражение из-за того, что приходится ждать одолжения незнакомого человека…

– Я не могу распоряжаться собственными…

Я осеклась, сообразив, что «собственного» у меня в этом доме только то, что на мне надето. А остальное – теткино, и кому оно перейдет, неизвестно. Как бы меня не выставили отсюда в чем есть.

– Глафира Андреевна, мы не были хорошо знакомы ранее, но сейчас вы кажетесь мне барышней умной, – мягко, так же подчеркнуто-мягко, как я разговаривала с Варенькой, начал доктор. – Потому вы, конечно, понимаете, что при закрытых окнах в комнате убийце пришлось преодолеть полдома, чтобы зарубить вашу тетушку. Вероятнее всего, убийца – кто-то из четверых, ночевавших в доме. И Кирилл Аркадьевич как человек честный не может игнорировать это, как не может и не думать о том, что под предлогом платы помощницам из дома могут исчезнуть вещи, способные навести на истинного виновника преступления.

– А учитывая то, как тетушка со мной обращалась, я – главная подозреваемая, – проговорила я. – Не просто так экономка орала: «Глашка барыню убила!»

А просто ли так в комнате было настолько душно, что у меня с самого утра зверски болела голова? Но ведь ничего не докажешь.

– Кирилл Аркадьевич – человек умный и справедливый, не зря дворянское собрание выбрало его исправником второй раз подряд, – сказал Иван Михайлович. – Он не будет хвататься за первого же подозреваемого, лишь бы только отчитаться в раскрытии преступления.

Я кивнула, не особо обнадеженная этим. Может, все-таки сжечь полотенце – и тюфяк заодно? Но кто знает, вдруг здесь уже научились находить микроскопические следы крови и в дереве? Только хуже сделаю.

Ладно. Когда не знаешь, что будет потом и куда подстелить соломки, остается только заботиться о насущном. И сейчас мне этих забот с лихвой хватит.

– Схожу за дровами, – сказала я.

– Вам помочь принести? – подхватился доктор.

– Что вы, я привычная.

В самом деле, Глаша – местная Глаша – была намного сильнее меня физически. Если бы я дома отдраила такую здоровенную кухню вместе со всей посудой, бегая туда-сюда из тепла в холод и перетаскав невесть сколько ведер воды, свалилась бы сперва с переутомлением, а потом с простудой. А я чувствовала себя вполне сносно. Может, конечно, потрясение взбодрило, а когда эмоции схлынут окончательно, я свалюсь, но пока сил хватало, и это меня радовало.

Во дворе Герасим сколачивал из досок будку. Пес сидел рядом, наблюдая за работой, будто инспектируя. Увидев меня, закрутил хвостом, ткнулся лбом мне в бедро, явно не решаясь поставить лапы на юбки. Я потрепала его по голове, по ушам.

– Смотрю, вы нашли общий язык.

Дворник широко улыбнулся мне, пес гавкнул.

– Вот и славно. Герасим, как закончишь, сходи в деревню, пожалуйста. Позови кого-нибудь, кто согласится барыню обмыть и подготовить.

Дворник кивнул. Я потерла лоб. Мысли скакали и путались: слишком много непривычных забот.

– Да, еще надо найти кого-то, кто бы гроб сделал.

Герасим помотал головой.

– Нет? – переспросила я.

Неужели я опять ошиблась и здесь не хоронят, а кремируют или еще как-то обходятся без гробов? На моей шее висела веревочка с медальоном в виде трех языков пламени. Я приняла это за какую-то памятную вещь, но что если это местный нательный крест? Тогда и…

Дворник не дал мне додумать эту мысль. С явным удовольствием забил последний гвоздь, поставил готовую будку, указал на нее псу.

– Принимай работу, – улыбнулась я. – И надо имя тебе придумать.

Пес сел, наклонив голову и внимательно на меня глядя.

– Полканом будешь?