Наталья Шнейдер "Хозяйка старой пасеки"

В пруду плеснула рыба, хотя время вечернего клева наступит еще не скоро. Из ветвей спикировал зимородок: трудно было не узнать его ярко-голубую спинку и оранжевую грудку. Зависнув на миг над водой, он взмыл, держа в клюве бьющуюся рыбешку, и опять исчез среди веток. Я проводила его взглядом. Встряхнулась.

– Спасибо за экскурсию, – сказала я Полкану.

Тот гавкнул и снова куда-то побежал.

– Не сегодня, мальчик. Надо поесть приготовить. И еще ступенька, будь она неладна.

Словно поняв мои слова, пес развернулся к дому. Я за ним.

Сковородок нашлось множество, даже было из чего выбрать. Я привыкла печь не меньше чем на трех, а лучше четыре: знай наливай да переворачивай. Но в печи получилось еще быстрее – блины пропекались сразу с двух сторон. Вскоре на столе стояла тарелка с ароматной золотисто-коричневой стопкой. Я завернула начинку в половину блинов и вернула на край печи, чтобы оставались теплыми, но не пересыхали.

Возясь с блинами, я думала о ступеньке. Дождаться возвращения Герасима и поручить ему или заняться самой? Вспомнила, как исправник, торопясь вниз, чуть не слетел с лестницы. Самой. Мало мне трупа и вывихнутой ноги гостьи, не хватало, чтобы себе сломали что-нибудь помощницы или, того хуже, местная святая, за которой поехал Стрельцов.

Наверняка в этом доме где-то были и складной метр, и сантиметровая лента – или то, что их заменяло в этом мире. Но перерывать весь дом не было времени, так что я решила обойтись пеньковой веревкой, моток которой попался мне на кухне. Подходящая доска нашлась в сарае-мастерской, так что мне оставалось только отпилить ее и, взгромоздив ее на плечо, занести в дом. Отодрав прогнившую доску, я вооружилась молотком и начала приколачивать свежую ступеньку на место. Но не успела забить и первый гвоздь, как за спиной раздалось изумленное:

– Глафира Андреевна, что вы делаете?

Я едва не проглотила гвозди. Кое-как удержала ругательство.

За спиной обнаружился Стрельцов, да не один, а с двумя дамами. Когда только подобрались так незаметно? Положим, копыт и шагов я не услышала за треском дерева и стуком молотка. Хорошо, Полкан не залаял, потому что он только сегодня стал моим и еще не научился отличать своих от чужих. Но все равно – под удивленным и насмешливым взглядом исправника я почувствовала себя девочкой, застуканной за рисованием на обоях маминой помадой.

Я тут же разозлилась на себя от этой мысли. В конце концов, чего неправильного в том, чтобы приводить в порядок собственный дом? Я всегда сама справлялась и с развешиванием полок, и со сбором мебели. Но Стрельцов смотрел на меня так, будто я уже пару раз уронила молоток на ногу или проткнула палец гвоздем.

– Дайте сюда, еще ушибетесь, – сказал он, вынимая у меня из руки молоток.

Я задохнулась от возмущения. А он, будто не замечая этого, продолжал:

– Для этого существуют работники.

– И где мне прикажете взять их? – Я наконец обрела дар речи. Поднялась; уперев руки в бока, шагнула к исправнику.

– У вас есть Герасим.

– Я послала его в деревню – найти женщин, которые подготовят тело. Прикажете ждать, пока он вернется, чтобы в его отсутствие еще кто-нибудь сломал ногу на этой дурацкой ступеньке, превратив дом в помесь склепа и больницы? Отдайте молоток, я прекрасно знаю, как с ним обращаться!

Или здесь сейчас появится еще один труп с дырой в черепушке.

Из-за спины исправника раздался смех. Стрельцов отступил, и я наконец смогла разглядеть тех, кто с ним приехал.

Красивая молодая женщина в накидке-пыльнике на первый взгляд казалась ровесницей нынешней Глаши. Но живые умные глаза могли бы накинуть ей еще лет десять, а улыбка, которую она, впрочем, старательно прятала, – скостить их обратно.

Хохотала же дама, пристроившаяся за ней.

Пожалуй, лучшее слово, подходившее этой даме, было «чрезмерно». Такое же устаревшее, как у меня, платье стягивало чрезмерно широкую талию. Чрезмерно пышный бюст выпирал вперед носом ледокола, грозя разорвать чрезмерно узкий лиф. И смех ее был, пожалуй, чрезмерно громким – но почему-то именно этот заливистый хохот пробудил во мне что-то вроде симпатии к этой чрезмерной даме.

Наверное, это и есть местная святая, от которой ждут рентгеновского зрения и исцеляющего благословения, а та, что помоложе, – ее компаньонка.

– А я говорила, что когда-нибудь Глаша опомнится и никому мало не покажется, – сказала чрезмерная дама, отсмеявшись.

– Боюсь, как бы вы не оказались правы, Мария Алексеевна, – сухо заметил исправник, и дама сразу посерьезнела, но говорить, что на убийство Глаша не способна, не стала.

– Прошу прощения, вы не знакомы, – продолжал Стрельцов. – Глафира Андреевна, позвольте представить вам Анастасию Павловну, княгиню Северскую.

Девушка в пыльнике присела в подобии реверанса.

– Рада знакомству, – выдавила я.

Что мне делать? Тоже изобразить реверанс? Поклониться?

Тело все сделало само, присев в полупоклоне, пока я пыталась справиться с удивлением.

Вот к этой девчонке, которая выглядит ненамного старше той, какой я сейчас стала, далеко не молодой Иван Михайлович обращается за советом и помощью?

– Взаимно, – улыбнулась Анастасия Павловна. – Проводите меня к пострадавшей.

– Конечно, – опомнилась я. – Пойдемте. И вы… Мария Алексеевна, – вспомнила я. – Тоже. Отдохните с дороги.

Из всей череды комнат, находившихся по эту сторону от спальни старухи, только в две можно было зайти без брезгливости: ту, где сейчас дремала Варенька, и следующую за ней – то ли малую гостиную, то ли комнату для рукоделия. Туда я и намеревалась провести гостей – кроме тех, кто займется пациенткой.

Дамы заторопились за мной. Не успели мы подняться на несколько ступенек, как за спиной раздался стук молотка. Я оглянулась: неужели проворонила возвращение Герасима?

Сиятельный граф Стрельцов, присев над ступенькой, орудовал молотком так ловко и уверенно, будто всегда этим и занимался. Будто почувствовав мой взгляд, исправник поднял голову. Похоже, вид у меня был ошалелый, потому что он улыбнулся и начал заколачивать следующий гвоздь.

Княгиня легонько тронула меня за руку. Смутившись непонятно чему, я вприпрыжку понеслась по лестнице. Анастасия Павловна поспевала за мной легко, словно плыла над ступеньками. Мария Алексеевна тяжело отдувалась, дерево скрипело под ее ногами, так что я даже начала побаиваться, как бы не оказаться пророчицей, если под ее весом решит проломиться еще одна ступенька. Но все обошлось.

Доктор поднялся нам навстречу, поклонился дамам. Шагнул к княгине.

– Позвольте, я приму ваш плащ.

Она распахнула было полы пыльника, но тут же снова поправила их, однако я успела заметить темные круги, расплывающиеся на груди.

Внутри противно заныло. Две внематочные беременности – и с мечтами о ребенке пришлось попрощаться. Конечно, был еще вариант ЭКО, но после второй операции муж демонстративно загулял, заявив, что ему нужен наследник. Я не стала выяснять, что именно он собирался оставить в наследство, не продавленный же диван с телевизором: мы даже жили в квартире, доставшейся мне после отца. Просто собрала его вещи и сменила замки, решив для себя: значит, не суждено. Потом родился племянник, и мне казалось, что я примирилась с неизбежным.

А вот поди ж ты – осознание, что эта совсем юная женщина кормит грудью, что ей доступно счастье, которое мне судьба не отмерила, резануло по живому.

– Не стоит, – вежливо улыбнулась я, помогая гостье скрыть неловкость. – Здесь все еще не протопилось и довольно прохладно.

Она благодарно кивнула. Я указала на дверь:

– Пойдемте, Мария Алексеевна, не будем мешать лечению.

Хотя на самом деле я умирала от любопытства. Только сейчас до меня по-настоящему дошло, что в этом мире есть магия, а значит, и лечение может быть волшебным!

Варенька, которая уже проснулась, воскликнула:

– Нет-нет, не оставляйте меня одну!

Она вцепилась в ручку дивана, пытаясь встать. Потянулась ко мне, схватила за рукав.

– Глафира Андреевна, не бросайте меня! Мне так больно, а вы так хорошо умеете успокоить!

Я растерянно посмотрела на княгиню, колеблясь между любопытством и тактичностью. Никому не нравится, когда над душой стоят посторонние.

– Я не буду делать тебе больно, – мягко сказала Анастасия. «Павловна» к ней не клеилось точно так же, как «Николаевна» к Вареньке. – Только посмотрю.

– Ну пожалуйста! – На ресницах девушки заблестели слезы.

Как будто и не она пару часов назад кусала губы, сдерживая крик, и твердила, что женщина должна уметь терпеть. С другой стороны, всякое терпение когда-нибудь заканчивается. Такой вывих редко обходится без растяжения, если не разрыва связок, и больно ей на самом деле: пик действия лекарства, что дал доктор перед тем, как вправить лодыжку, уже прошел.

– Да останься, Глаша, – пророкотала Марья Алексеевна. – Княгиня у нас барыня строгая, а вам, барышням, друг друга понять легче.

Она подхватила под локоть Стрельцова, замершего в дверях с молотком в опущенной руке.

– А вот тебе здесь нечего делать, граф. Безногой твоя кузина не останется, и прекращай себя грызть: я не я буду, если она тебе этот вывих не припомнит и не отыграется. Так что будет еще возможность расплатиться.

– Он-то тут при чем? – не удержалась я.

– Старший брат всегда при чем, хоть и двоюродный. – Она повлекла исправника за дверь. – И молоток положи, – донеслось из соседней комнаты. – А то еще на ногу себе уронишь, потом тебя лечи.

Варенька хихикнула, будто забыв о боли, остальные разулыбались.

– Дай-ка я посмотрю.

Княгиня ловко ухватила лодыжку девушки. Я ждала, что она начнет снимать бинты, но вместо этого… Воздух словно сгустился, завибрировал, как от удара в гонг. По коже пробежали мурашки, будто от статического электричества.

Повязки вдруг растаяли, как туман. Под ними проступила кожа, расцвеченная свежим кровоподтеком. А потом… я никогда не думала, что можно увидеть живые ткани насквозь, как на рентгене, только в цвете. Желтоватый жир, красные мышцы, белесые блестящие связки. Ничего общего с аккуратными схемами в учебнике анатомии – все живое, пульсирующее, настоящее. Я застыла с открытым ртом, не в силах оторвать взгляд. Учитель биологии во мне отчаянно пытался найти научное объяснение происходящему, но не мог.

Варенька всхлипнула, вернув меня в реальность.

– Я умру?

– Нет, что ты, – ласково сказала княгиня. – И даже не охромеешь. Меня позвали вовремя.

Она перевела взгляд на Ивана Михайловича, добавила совсем другим тоном:

– Вот здесь, передняя таранно-малоберцовая связка, субтотальный разрыв, видите? И вот здесь, повреждена пяточно-малоберцовая.

Доктор кивнул.

– Я немного подправлю благословением. – Сейчас она говорила так, будто опытный врач наставляет молодого. При седой бороде доктора это смотрелось бы смешно, если бы не спокойная уверенность в ее голосе и внимание на лице Ивана Михайловича. – И загипсуем, конечно: магия магией, но иммобилизация все равно необходима. На будущее, если не найдется возможности посмотреть, лучше иммобилизовать профилактически.

Варенька стиснула мою ладонь, пришлось перестать подслушивать.

– Глашенька, они правду говорят? Все будет хорошо?

– Все будет хорошо, – улыбнулась я ей. Княгиня кивнула.

– Вам повезло, Варенька. Вы молоды, связки еще довольно эластичны, и ткани относительно быстро восстанавливаются. Марье Алексеевне на вашем месте пришлось бы куда хуже.

– Да уж, с ее-то пышностью, – хихикнула девушка.

– Благословение в умелых руках ускоряет заживление…

– В самом деле? Никогда о таком не слышала.

– Вы же знаете, в каждой семье свои секреты.

– Не знаю, мне этот дар не достался, – надула губки графиня.

Хотела бы я понимать, о каком благословении они говорят. Явно вкладывают в это слово не тот смысл, к которому я привыкла. Снова магия.

– Я немножко подлечу вас благословением и наложу гипс. Какое-то время вам придется попрыгать с костылями.

– О! – Варенька снова скривилась, готовая расплакаться.

– Я надеюсь, это продлится недолго. Потом сменим гипс на повязку, а после снимем и ее. Придется немного поразрабатывать ногу, отвыкшую от нагрузки, но, когда вы полностью восстановитесь, совершенно забудете о том, что когда-то был вывих.

Она снова сделала… что-то. На миг мне стало тепло и уютно, будто я вернулась в детство, в ясный солнечный день, прибежала к бабушке с разбитой коленкой, и она обнимает меня, так что плакать уже совсем не хочется. «У кошки боли, у собаки боли, у Глашеньки заживи», – услышала я словно наяву.

Встрепенулась, возвращаясь в реальность – эту реальность. На ноге Вареньки снова были бинты, но на лице не осталось ни капли тревоги.

Княгиня выпрямилась.

– Глафира Андреевна, у вас не найдется какой-нибудь плотной ткани подстелить, чтобы не испачкать тут все гипсом? И воды, размочить гипсовый бинт.

– Да, конечно.

Она едва заметно поморщилась, повела плечами. Я вспомнила, как сестра жаловалась на ноющую от избытка молока грудь, когда по какой-то причине не получалось покормить малыша вовремя.

– Может быть, вы спуститесь со мной? – спросила я. – На кухне никого нет, и, пока я вожусь, вы могли бы облегчить тяжесть. – Я выразительно глянула на ее грудь.

– Спасибо, это было бы очень кстати, – без тени смущения кивнула она. – Варвара Николаевна, мы сейчас все подготовим и вернемся.

– Вы удивительно догадливы для барышни, – заметила Анастасия Павловна, когда мы начали спускаться по лестнице.

Я невесело усмехнулась: похоже, она опять намекает на какую-то некрасивую историю, случившуюся с Глашей. Как будто все сговорились тыкать ее носом в старую ошибку.

Княгиня, кажется, поняла. Остановилась на лестнице, посмотрев мне в глаза.

– Так вышло, что я услышала вашу историю только сегодня. И я считаю, что с вами поступили отвратительно. Если вдруг вам понадобится помощь – пошлите за мной, и я помогу всем, чем смогу.

На глаза навернулись слезы: первый человек, кроме Герасима, в этом мире предложил мне помощь просто так. И все же я должна была спросить.

– А если меня признают убийцей?