Дураки все
Ричард Руссо
Норт-Бат #2
Второй роман саги про городок Норт-Бат и его обитателей. Салли за время, минувшее с событий первой книги, внезапно привалила удача, но Салли всегда понимал, что удача и везение – вещи мимолетные, и вот он рассматривает заключение кардиолога, согласно которому ему осталось от силы два года, а скорее, один. Сам этот факт не особо волнует Салли, куда больше его беспокоит, как он сообщит эту новость людям, которые составляют суть его баламутной жизни. Рут, его многолетняя замужняя любовница; верный простак Руб, который по-прежнему задается вопросом, может ли он называться лучшим другом Салли; сын и внук, для которых Салли большую часть жизни был человеком отсутствующим, – как им сказать?.. А ведь еще есть Карл Робак, продолжающий лелеять грандиозные проекты, и начальник полиции Дуглас Реймер, жена которого, убегая с таинственным любовником, в буквальном смысле добралась лишь до последней ступеньки лестницы, да и все прочие обитатели Норт-Бата, у которых проблем что опавших листьев в осеннем лесу… И весь городок вряд ли справится без Салли, а уж когда из не слишком отдаленных мест вернулся главный местный злодей…
“Дураки все” – роман, полный юмора, тепла, сердечности и героев, которых невозможно не полюбить.
Ричард Руссо
Дураки все
Говарду Фрэнку Мошеру
Richard Russo
Everybody's Fool
Перевод с английского Юлии Полещук
Everybody’s Fool by Richard Russo
Copyright © 2016 by Richard Russo
All rights reserved
Книга издана с любезного согласия автора при содействии литературного агентства Permissions & Rights Ltd.
© Юлия Полещук, перевод, 2025
© Андрей Бондаренко, оформление, 2025
© “Фантом Пресс”, издание, 2025
Треугольник
Кладбище Хиллдейл в Норт-Бате ровно посередине делилось на две части, Хилл и Дейл, между ними тянулась широкая щебеночная дорога, в пору колониальную по ней ездили на повозках. Первые дюжие обитатели городка не то чтобы вовсе не задумывались о смерти, однако явно не осознавали, сколько человек умрет и сколько земли понадобится на последние пристанища для тех, кого сгубят суровые зимы, стычки с туземцами и недуги. А может, они, наоборот, недооценивали жизнь и собственную плодовитость? Итог, как ни странно, оказался таким же. Клочок земли на окраине, отведенный под кладбище, вскоре заполнили, потом переполнили, потом набили до отказа; в конце концов покойники вырвались за его пределы, хлынули через ныне заасфальтированную двухполосную дорогу на равнинные пустоши и добрались до самого нового шоссе, ведущего к федеральной автомагистрали. Оставалось только гадать, куда они устремятся потом.
Старая часть кладбища, то есть Хилл, хоть в 1970-е и пострадала от графиоза, а в недавние годы от плесени, подточившей корни деревьев, – те слабели и сохли, отчего земля нежданно-негаданно проседала, – всё ж не утратила очарования: ее вековая растительность и поныне дарила посетителям тень и прохладу легкого ветерка. Пологие холмы и извилистые гравийные дорожки дышали уютом и простотой, так что даже казалось, будто те, кто обрел покой под здешними живописными пригорками – а некоторых умерших предали земле еще до Войны за независимость[1 - Война за независимость Америки продолжалась с 1775 по 1783 год. – Здесь и далее примеч. перев.], – очутились здесь не вынужденно, а добровольно. Словно они даже не столько скончались, сколько мирно дремлют под покосившимися надгробиями, похожими на видавшие виды удобные шляпы, лихо заломленные набекрень. И кто их осудит, что они, хлопнув по кнопке будильника, предпочли поваляться еще с четверть века, – ведь мир, где им выпало бы проснуться, изобиловал тяготами похлеще, чем тот, который они оставили.
Новая часть кладбища, то есть Дейл, была плоская, как столешница из формайки, и глаз радовала не больше. Ее покрывала сеть мощеных аллей, земля на недавних могилах растрескалась, затвердела, а газоны, особенно те, что примыкали к шоссе, смахивали на одеяла из болезненно-желтых и фекально-бурых лоскутьев. Соседние земли, те самые, где некогда собирались разбить луна-парк “Последнее прибежище”, были грязные, топкие. В последнее время их тлетворные грунтовые воды после затяжных дождей пробивали себе путь под дорогой, размывали почву и утаскивали в низину гробы свежеусопших. После разгула стихии нельзя было поручиться, что на участке кладбища, который вы навещаете, покоится тот же гроб, что и неделей ранее. Многим такое положение дел казалось нелогичным. С подобным обилием вод Дейлу бы зеленеть, однако все тамошние насаждения сохли, чахли, словно из сострадания к его постоянным, пусть и неугомонным, обитателям. Не иначе как воды отравлены, судачили горожане. Сколько они себя помнили, на соседних с кладбищем землях тайком закапывали отходы, поэтому тот участок и продали за бесценок несостоявшимся застройщикам луна-парка. В недавнюю затянувшуюся засуху из-под земли выглянули десятки дырявых железных бочек с нарисованными черепом и костями. Одни бочки были старые, ржавые, бог знает, что из них вытекало; другие, поновее, имели пометку “хром”, и это бросало тень подозрения на соседний город Мохок, где когда-то работало несколько кожевенных фабрик, но подозрения эти встречали категорическими и по большей части вескими возражениями. Любому, кто хочет знать, как на кожевенных фабриках обстоят дела с красителями и канцерогенными химикатами, достаточно посетить городскую свалку и реку, протекающую через город, или онкологическое отделение местной больницы. Но ведь откуда-то же взялись эти бочки с ядовитой жижей? Вероятнее всего, с юга штата. Ясно давно: от Нью-Йорка добра не жди. Дерьмо – как жидкое, так и твердое, как в прямом, так и в переносном смысле – течет вверх, отрицая законы физики, зачастую даже в Катскиллы, а порой и до Адирондака.
Очаровательных и изысканных могильных памятников в Дейле не ставили. Там намеренно ограничивались надгробными плитами, которые не могли повалить малолетние варвары. Известная всему Бату учительница восьмых классов Берил Пиплз, время от времени в язвительных письмах в “Еженедельник Норт-Бата” делившаяся скептическими соображениями о человеческой природе, предупреждала, чем это чревато. Из-за плоских надгробий, писала мисс Берил, и без препятствий в виде деревьев или кустов посетители будут использовать кладбище как гигантскую парковку супермаркета и подъезжать на машине прямо к надобной им могиле. В свое время от предостережения отмахнулись, сочтя его возмутительной, безнравственной клеветой на граждан, но старуха оказалась права. Недели не проходило, чтобы кто-нибудь не позвонил в полицейский участок и не сообщил о следах покрышек на бабушкином надгробии, в том самом месте, где, по мнению навестившего могилку, находилось ее прекрасное лицо. “А вам бы понравилось, если по вашей башке проехали бы на пикапе?” – гневно допытывался звонивший.
Начальник полиции Дуглас Реймер, с опозданием прибывший на кладбище проводить в последний путь судью Бартона Флэтта, неизменно терялся, не зная, как отвечать на подобные претензии: ему казалось, они столь нелепы, что и на вопросы-то не тянут. Неужели от него действительно требуют подтвердить, что проехать по могиле чьего-то предка – поступок, бесспорно, бестактный, даже бесцеремонный – вовсе не то же самое, что проехать по голове живого человека (ведь это уже, разумеется, уголовное преступление)? Допустим, он представит себе и то и другое, – какая от этого польза? Люди словно ожидали от него, что он разберется не только с правонарушителями, но и с мирозданием в целом, да ведь первых так много, что не сосчитать, они такие разные, что не объяснить, а второе настолько загадочно, что не постичь умом. С каких это пор начальник полиции обязан заниматься и тем и другим? Разве загадки природы и поведение человека должны объяснять не психиатры, философы и священники – ведь им за это и платят? Реймер обычно понятия не имел, почему сам поступает именно так, а не иначе, где уж ему судить о мотивах чужих поступков!
В чем бы ни заключались его обязанности, чаще всего – в том числе и сегодня – Реймера воротило от них с души. Патрульным он воображал, что уж в начальниках-то участка займется настоящей полицейской работой или, по крайней мере, на славу послужит обществу, но теперь, оттрубив на этом посту два срока, понимал, что этому не бывать. Разумеется, в Норт-Бате большинство преступлений раскрыть бывало несложно. В больницу поступает женщина, которую явно избили, но она утверждает, будто споткнулась о детскую игрушку и упала. Заявишься к ее мужу, протянешь руку пожать, глядь – а его пятерня, которую он неохотно подает тебе в ответ, больше похожа на безобразный фрукт: багровая, вся распухшая, из-под лопнувшей кожи сочится сукровица. Но даже такие удручающе примитивные расследования покажутся увлекательными по сравнению с тем, чем занимался Реймер в должности начальника полиции. Когда он не присутствовал на похоронах людей, которые ему даже не нравились, и не выступал перед коллективами “сознательных граждан” – а тем явно хотелось не столько услышать его предложения, сколько проверить, долго ль он вытерпит хамство, – Реймер играл роль заурядного клерка, пусть и высокопоставленного, функционера, который заполняет бланки, отчитывается перед городской управой и проверяет бюджет. Порою он день-деньской просиживал в кабинете. Он толстел. Да и жалованье, если честно, оставляло желать лучшего. Нет, конечно, он получал больше, чем когда был патрульным, но не настолько, чтобы эта сумма уняла его вечное раздражение. Пожалуй, он смирился бы с тем, что работенка у него дрянная, если бы выполнял ее хорошо, но, по правде сказать, и копом он был дрянным. Реймер понятия не имел, что бы делал без Кэрис – кстати, о раздражителях – и вечных ее понуканий. Потому что она права, он действительно становится все забывчивее, рассеяннее и задумчивее. С тех пор как Бекка…
Нет, не станет он о ней думать. Не станет. Сосредоточится на здесь и сейчас.
А здесь и сейчас было жарко, словно в Уганде. К тому времени, как он пересек кладбищенскую парковку и преодолел ярдов сто до того места, где над разверстой могилой судьи Флэтта столпился десяток скорбящих, Реймер уже обливался потом. Небывалое пекло для мая. Выходные перед Днем поминовения[2 - День поминовения, посвященный памяти всех американских военнослужащих, павших в войнах, отмечают в США в последний понедельник мая.], неофициальным началом лета, как правило, глубоко разочаровывали всех, кто обитал здесь, в предгорьях Адирондаков, – с местными жителями зима и без того обходилась сурово, и лета они ждали с таким нетерпением, что оно просто обязано было скорее настать. Даже если температура в конце мая падала до сорока с небольшим[3 - То есть примерно до 5–7 °C.] и приходилось расчехлять зимние куртки, они все равно устраивали барбекю на заднем дворе. Они все равно играли в софтбол, даже если неделю хлестали ледяные дожди и поле превратилось в кашу. А если выглядывало солнце, пусть бледное и чахлое, они все равно ехали на водохранилище кататься на водных лыжах. Но в этом году пылкие молитвы горожан все же были услышаны, однако, как обычно бывает (по крайней мере, по опыту Реймера), с насмешливой мстительностью. Последние три дня было градусов девяносто пять[4 - 35 °C.], и конца этому не видно.
Реймер куда охотнее маялся бы с краю сегодняшней церемонии, но сглупил: встретился взглядом с мэром и не успел отвернуться, а тот жестом поманил его к себе, туда, где стояло высшее руководство, и Реймер скрепя сердце повиновался. Что он только ни делал вчера, лишь бы увильнуть от этих похорон, даже предложил Гасу прислать вместо себя Кэрис (она все чаще искала повод смыться из участка). Я не просто не питал к Бартону Флэтту особой симпатии, пояснил он Гасу, но и числил его одним из многих проклятий своей жизни, однако мэр и слышать не пожелал. Судья был важной персоной, и Гас ожидает, что Реймер непременно придет на похороны и, несмотря на жару, облачится по такому случаю в парадную синюю форму.
И вот Реймер стоит под солнцем, жгучим не по сезону, отдавая дань уважения человеку, который без малого двадцать лет его презирал. Впрочем, не его одного. Судья Флэтт по умолчанию презирал всех до единого и не скрывал, что считает людей лихоимцами (это слово Реймеру пришлось посмотреть в словаре) и невегласами (это тоже). И если к преступникам он питал неприязнь, то юристов и полицейских недолюбливал того больше, поскольку, по его мнению, им следовало быть умнее. Впервые Реймера вызвали в кабинет судьи после того, как он нечаянно выстрелил из своего табельного пистолета; судья – казалось, целую вечность – сверлил Реймера фирменным мрачным взглядом, а потом обратился к Олли Норту, тогдашнему шефу полиции: “Ты знаешь, какого я мнения о мудаках с оружием. Если уж дал оружие одному, то раздай и всем, иначе неспортивно”. За долгие годы Реймеру не раз подворачивалась возможность вырасти в глазах судьи Флэтта, но нынешний начальник полиции умудрился лишь еще больше уронить и без того невысокое судейское мнение о себе.
Разумеется, увильнуть Реймер пытался не только поэтому. Он не бывал на кладбище со дня похорон Бекки и не знал, как поведет себя, когда окажется так близко от нее. Реймер полагал, что уже смирился с утратой, но что, если его снова охватит отчаяние и боль, он не выдержит и расплачется, вспомнив о женщине, которая его одурачила? Что, если истинно скорбящие увидят, как он рыдает? Не сочтут ли они эти терзания, не приличествующие мужчине, насмешкою над своим – более искренним – горем?
– Ты опоздал, – краем губ процедил Гас, когда Реймер встал рядом с ним.
– Сожалею, – ответил Реймер противоположным краем губ, хотя ни капли не сожалел и по такой жаре даже не стал притворяться. – Я уже выходил, когда мне позвонили.
– Неужели нельзя было поручить это кому-то другому?
Реймер заготовил ответ.
– Я думал, что ты захочешь, чтобы этим занялся я.
Мэр ощутимо вздрогнул.
– Элис?
– Все в порядке. Я отвез ее домой.
Элис, чокнутая жена Гаса, видимо, снова забыла принять таблетки. Кэрис связалась по рации с Реймером и сочувственно сообщила о происходящем. У Реймера екнуло сердце.
– Да ну? Неужели опять телефон?
– Именно что, – подтвердила Кэрис.
Мода на сотовые телефоны больше года назад охватила Нью-Йорк и Олбани (и набирала обороты в Шуйлер-Спрингс, городке по соседству с Батом), но в самом Бате пока что не привилась. Гас обзавелся сотовым телефоном и грозился купить такой же Реймеру, поскольку хотел быть с ним на связи более-менее постоянно. Элис, наверное, видела, как люди говорят в эти штуковины, и по-своему истолковала, как этим пользоваться. Решила, что розовый стационарный телефон из ее спальни подойдет как нельзя лучше – почему бы и нет? – отцепила от него провод и сунула кастрированный прибор к себе в сумочку. И если на Элис нападало желание пообщаться, она доставала трубку и, к замешательству окружающих, принималась болтать с таким видом, будто разговаривает по настоящему сотовому телефону.
– Почему бы вам не поручить это мне? – спросила Кэрис. – Вы опоздаете на похороны.
Но Реймеру не улыбалось посылать за бедняжкой кого бы то ни было. Элис и без того часто пугала форма, да и с Беккой они дружили, так что Реймера она узнавала, хотя и его форма, кажется, тоже ее озадачивала.
– Я и сам с радостью съезжу, – ответил Реймер.
Он и правда питал симпатию к Элис. Большинство городских сумасшедших были буйные, Элис же кроткая как агнец. И еще ему казалось, что ей одиноко. Смерть Бекки стала тяжким ударом для Элис.
– Может быть, женщине с женщиной… – вполне резонно указала Кэрис.
– Спасибо, но мне нужна холодная голова в участке, – как обычно, ответил ей Реймер. Тем более что это правда. Голова у Кэрис варила получше, чем у прочих сотрудников, включая его самого.
– Почему? Вы думаете, жена мэра меня испугается? Потому что я черная?
– Нет, Кэрис, – возразил Реймер. – Такое мне даже и на ум не приходило.
Хотя, конечно же, приходило, но Реймер прогнал эту мысль.
– Где она?
– В парке, – ответила Кэрис. – Надеюсь, вы не рассчитываете, что вам удастся кого-то обмануть?
– Кэрис, честное слово, это не потому…
– Вы просто не хотите идти на похороны, – перебила Кэрис, и это ее замечание вновь застало его врасплох.
– Это не займет много времени, – возразил Реймер, хотя надеялся, что все-таки займет.
– А то я могу послать Миллера.
– Миллера, – повторил Реймер. Она серьезно? Миллера? – С него станется ее пристрелить.
– Он стоит у вас за спиной.
Реймер вздохнул, потер лоб.
– Скажите ему, что я прошу прощения за грубость.
– Я пошутила. Его здесь нет.
– Тогда не говорите ему ничего.
– Но он бы мог и оказаться тут, вот к чему я клоню. Именно так вы вечно и вляпываетесь.
– Я вечно вляпываюсь?
– “Я не буду счастлив, пока вы будете счастливы”?
– Я просил вас не упоминать об этом.
– Да это я просто к слову.
– Знаю. У вас всегда просто к слову. А я всего лишь прошу вас больше ничего просто к слову не говорить, ладно?
Элис сидела на скамье напротив памятника павшим воинам. Даже в тени было невыносимо жарко, но Элис словно не замечала.
– Я бы никогда не поступила так жестоко по отношению к подруге, – говорила она воображаемому собеседнику, прижимая к уху розовую телефонную трубку.
– Здравствуйте, миссис Мойнихан, – произнес Реймер и сел рядом.
Некогда Элис, видимо, была хиппи и сейчас, на шестом десятке, снова захипповала. Вставила в длинные седеющие волосы одуванчик, да еще, как заметил Реймер, не надела лифчик. Кэрис права. Опять. Следовало поручить ей разобраться, как она и предлагала. Да и мотивы его она раскусила. Ему действительно не хотелось ехать на похороны.
– Как поживаете?
Элис недоуменно уставилась на него, точно вопрос ее озадачил, но потом улыбнулась, очевидно решив, что перед нею кто-то из знакомых, просто притворяется полицейским. Она нажала на то место на трубке, где, будь это настоящий сотовый телефон, находилась бы кнопка вызова и отбоя, и сунула трубку в сумку.
– Бекка передает привет, – сообщила Элис, и у Реймера по спине пробежал холодок, невзирая на испарину. Элис не впервые упоминала о том, что общается с его покойной женой.
– И вы ей от меня передайте.
Элис вздохнула и отвернулась, словно что-то ее встревожило.
