День начался хуже некуда. Родители с утра поссорились, и папа ушёл на работу, хлопнув дверью, даже не сказав им «до вечера», а мама закрылась в ванной. Васёна накричала на Олежку из-за того, что он назвал её Васькой. А что ему делать? Ведь он за одиннадцать лет привык!
Олежка плёлся в школу и думал, как хорошо, что его дедушка был знаменитым инженером-железнодорожником и что его так по-человечески звали. И что в семье есть традиция называть внуков в честь дедов. Поэтому он полный дедушкин тёзка: Олег Петрович Комаров. А то назвали бы как-нибудь по-дурацки, как Васёну…
Например, Глебом. Но про Глеба лучше не думать. Потому что где Глеб, там и Наташка, а про Наташку лучше тоже не думать… И погода ещё будто издевалась над Олежкой: стояли ясные тихие дни. И он специально вышел из дома пораньше. Во-первых, чтобы не идти в школу с Васёной, а во-вторых, чтобы пройти через парк.
Под ногами шелестели листья. Похоже на прибой. То и дело то там, то тут от веток отрывался ещё один-другой лист и тихо летел, как летучая рыба, а океанский лайнер «Олег Комаров» шёл в разноцветном шуршащем море, навстречу штормам и бурям, опасностям и приключениям…
Вздохнув, Олежка вышел из парка. Бывали дни, когда школу он просто ненавидел.
– Комаров! Опять со звонком в класс заходишь? Сколько повторять, что последним в класс входит учитель, а все, кто после меня, считаются опоздавшими? Ещё раз – и я вызываю родителей.
– Вызывайте, – прошептал неслышно Олежка.
– Что ты там опять бормочешь? Так, потише, пожалуйста! Кокорин! У нас математика! А у тебя русский язык на столе.
Глеб Кокорин глянул на Ольгу Юрьевну смущёнными весёлыми глазами и полез в портфель. У Глеба всегда весёлые глаза. Родился человек на свет радоваться. Его ругают – он радуется, хвалят – тем более. Даже когда над ним смеются, он тоже хохочет. А из глаз будто солнечные лучи. Может, поэтому в него Наташка и влюбилась?
– Садимся, открываем учебники. Страница девятнадцать. Девятнадцать, Глеб, а не пять!
Олежка открыл и стал смотреть на Наташку.
У него хорошее место, удобное. Через ряд от неё и на одну парту дальше. Олежке видно её щеку, кончики длинных ресниц, часть брови, ухо, шею и волосы, убранные в конский хвост. Наташка сидит прямо, как натянутая струна…
– Страница девятнадцать, задание семь. Наташа, не отвлекайся.
Наташку никогда по фамилии не назовут. Наташку учителя любят. Все до единого, не только Ольга Юрьевна. Хотя Наташка совсем не отличница. Просто она их не боится, учителей, может подойти запросто и спросить, будто старшеклассница, но и не липнет, не подлизывается, как другие девчонки…
– Комаров, не отвлекайся, работай. Кокорин! Да что ж это такое? Только и слышно в классе: Комаров да Кокорин!
Будто они виноваты, что слышно! Не делайте замечаний, вот и не будет слышно, вечно Ольга Юрьевна к ним придирается… Задание семь. «Составьте и решите задачу…» Есть у него одна задача, такая задача, которую не решить, сколько ни бейся. Тихая Надя Щелокова, Олежкина соседка по парте, боязливо дотронулась до его локтя и глазами показала на пол. У его стула лежала записка. Олежка сбросил с парты карандаш и нырнул следом.
«Сегодня у Е.Д. праздник. Надо помочь. Пойдёшь? Н.»
«Н.» Наташка не первый раз ему записки писала. Звала пойти в 1 «Б» на праздник, сделать на школьный конкурс презентацию о классе, остаться после уроков, чтобы нарисовать классный уголок… Конечно, он шёл, делал и оставался. Это же Наташка.
С Наташкой Кузнецовой Олег сидел за одной партой во втором классе. Всего одну четверть, зато самую длинную – третью. Он почти сразу понял, что Наташка – самая удивительная девочка в классе, а может и во всём мире. Во-первых, она была красивая. Но не это главное. Главное, что она разговаривала с Олежкой как человек с человеком, а не как девочка с мальчиком. Он не мог объяснить это словами, но так чувствовал. Наташка не умела глупо хихикать и делать язвительные замечания, после которых горят уши. Она не задавала дурацких вопросов и не приставала по пустякам. Зато умела внимательно слушать, даже если Олежка нёс какую-нибудь ерунду. И делиться вкусными ирисками умела. И не боялась учителей, двоек, второгодника Сёмина и контрольных. Они жили в соседних дворах и стали ходить вместе из школы домой. Но никто не дразнил их «жених и невеста», Наташку вообще никто и никогда не дразнил, никому даже в голову такое не приходило. Олежка был самым счастливым! А потом их рассадили. Ни с того ни с сего! Посреди чтения Екатерина Даниловна вдруг сказала:
– Комаров! Наташа! Сколько можно болтать на уроках! Так, всё, Наташа, бери свои вещи, садись к Даше. Ира, пересаживайся к Комарову.
Ира заныла, Даша обрадовалась. Олежка забыл, как дышать. Он так и сидел, набрав воздух в лёгкие, пока Наташка не сжала ему руку под партой, будто говоря: «Ничего, всё равно мы будем дружить, правда?» И они по-прежнему ходили вместе домой и на переменах иногда играли вместе. Олежка всегда старался попасть с Наташкой в одну команду, если класс делили, и мечтал, чтобы их снова посадили за одну парту. Но их почему-то не сажали. В четвёртом классе Олежка подсунул Наташке в портфель открытку на День святого Валентина. Ну и что? Все кому-нибудь посылали валентинки, и он послал. Только не подписал – и потом целый месяц и боялся, и хотел, чтобы она догадалась.
А потом он вдруг заметил, что Глеб Кокорин всё время крутится рядом с ними. А когда на выпускном из начальной школы Наташку с Глебом поставили в пару танцевать вальс, Олежка вдруг понял, что они всё время вместе, Глеб и Наташка. То на переменах стоят в сторонке, шепчутся, то в столовую вместе идут, то домой… Когда в начале пятого класса их новая классная Ольга Юрьевна посадила Наташку и Глеба вместе, Олежка так сильно сжал под партой кулаки, что стал красным как рак, и тихая Надя Щелокова, его новая соседка, испугалась:
– Тебе плохо, Комаров?
С Наташкой они как-то постепенно раздружились. Ну а как дружить, если всё время рядом крутится этот Кокорин? Только иногда Наташка о чём-нибудь его просила. И он, конечно, на всё соглашался и всё время надеялся, что Глеба не будет. Не то чтобы никогда не будет, а хотя бы в этот раз.
У Екатерины Даниловны было шумно. Первоклашки носились, как головастики, по всей рекреации и в классе тоже. Один даже по партам прыгал, а Екатерина Даниловна делала вид, что не замечает. Но прозвенит звонок, и ему попадёт, Екатерина Даниловна всегда так: будто не видит, а потом выговаривает. И ты сидишь, повесив голову, потому что стыдно, когда перед всем классом отчитывают. Уж Олежка-то знает, Екатерина Даниловна – их первая учительница, они только месяц как в пятом классе учатся.
Олежка пожалел мальчишку, а Наташка крикнула:
– Эй, Ванька! А ну слезай с парты! С ума сошёл! Навернёшься!
– Не навернусь! – весело ответил Ванька.
– Ах так? Тогда останешься после уроков и будешь мыть все парты до единой!
– Я же разулся! Я же в носках прыгаю! – тоненько и жалобно возмутился Ванька и слез с парты.
– Спасибо, Наташа, – сказала Екатерина Даниловна, но почему-то нахмурилась.
– Екатерина Даниловна, вот Олег Комаров сделает медали, а мы с Глебом класс украсим, у ваших же сейчас всё равно физкультура? Вот они придут, а тут уже красиво…
Опять этот Глеб, везде этот Глеб! Олежка вырезал из разноцветного картона медали и думал, что, если бы они жили давным-давно, он убил бы Кокорина на дуэли. Взял бы огромные такие пистолеты. Бах, бах! Он бы не промахнулся, потому что был бы натренированный.
– Олег! Ну ты что? Ты же всё испортил! Посмотри! Ты не то вырезаешь совсем!
Олежка поднял на Наташку глаза, а потом посмотрел на листы, из которых вырезал медали. Круги получались ровные, большие, чего ей не нравится-то? Наташка перевернула картонный лист, и Олежка увидел, что там, на другой стороне, эти медали уже напечатаны! И подписаны: «Интеллектуальный марафон, 1 „Б“ класс, победителю». Он думал, что ему придётся подписывать самому, ведь у него почерк лучше всех в классе и Наташка только поэтому его позвала! А теперь он вырезал круги с другой стороны и всё испортил! Ни одной целой медали не осталось!
Подошла Екатерина Даниловна, ахнула:
– Олег, да ты что! Ну разве можно быть таким невнимательным?! Ты весь праздник нам испортил! Как я теперь детей награждать буду?! Это же простое задание! Любой первоклассник справится!
– Надо было им на рисовании дать, – сказал Глеб, – они бы быстренько вырезали…
Олежка бросил ножницы и выскочил из класса.
Глава 3
Ночью
Вечером Олежка лежал в кровати, укрывшись одеялом с головой. У родителей работал телевизор (значит, помирились), Васёна тренькала у себя в комнате на гитаре. Тоже мне! Олежка прекрасно знал, что все эти треньканья – из-за Феденьки Атлягузова! Он в девятом классе учится, все девчонки в школе по нему с ума сходят. Ведь именно он пишет песни для рок-группы и вообще самый главный у них после Марии Степановны. И девчонки тоже играть учатся, надеются, что их в группу возьмут и на фестиваль тоже, к Федечке поближе! Просто смех! А Васька – дура!
Плохо было Олежке. Как он мог так опозориться? А главное – убежал. Ну изрезал медали, надо было сказать: «Екатерина Даниловна, давайте я новые быстро сделаю, у меня хорошо получится, я лучше всех в классе пишу, вы же сами говорили!» И сделал бы эти медали заново, и всё было бы нормально, а теперь…
Олежка тихонько заплакал, прижавшись носом к стенке. Он представил, как Глеб улыбается своей лучезарной (идиотской!) улыбкой ему вслед, а Наташка пожимает плечами. И Екатерина Даниловна скажет что-нибудь такое, как она умеет, чтобы уж совсем добить человека… что-нибудь такое…
Он даже не может придумать что.
Самое лучшее было бы сейчас умереть. Ну или хотя бы заболеть. Только очень тяжело, чтобы реанимация, и он без сознания, никого не узнаёт, и врач только разводит руками на все вопросы. И вот к нему пропускают Наташку (он звал её в бреду), она смотрит в его бледное лицо и кусает губы.
«Комаров, – шепчет она, – миленький Комаров, прости меня!»
Но Олежка её уже не слышит. Врач берёт Наташку за плечи и медленно выводит из палаты. Она, конечно, рыдает. Но, увы, уже ничем не помочь. Олежка опять всхлипнул. Он уже был взрослый и понимал, что это пустые мечты – никогда не удаётся заболеть по заказу.
– Не реви. Ну, хватит. Слышишь? Глупо.
Олежка замер. Слова были сказаны тихо, но сказаны были.
«Может, телевизор?»
– Сам ты телевизор! Что такое телевизор?
Олежка сел. Кто-то прочитал его мысли. Только что! Сейчас! И ответил ему! В комнате никого не было. Это точно. А голос был.
«Вот. Я схожу с ума. Конечно. После всего, что сегодня было».
– Ох. Вроде умный. А до сих пор не догадался. Иди сюда.
– Куда? – Голос у Олежки сипел от слёз.
– Сюда. Как это называется? Где я всё время лежу?
– Кто – ты?
– Ну, я.
Олежка спустил ноги на пол. Он уже понял, что голос доносится от окна. А там… Там темнота за окном. А вдруг это вампиры? Ему рассказывали, они заманивают людей вот так, ласковыми голосами, и кусают. А ещё оборотни есть. И вурдалаки. Олежка вытянул шею. Над крышей соседнего дома качался, как лодка на тёмной воде, тонкий месяц.
«Уф-ф-ф-ф… не полнолуние хотя бы». Олежка сделал к окну два робких шага.
– Ну ты и трусишка…
Фикус! Это разговаривал фикус! Как Олежка сразу не догадался? Этот разлапистый, страшный, инопланетный…
– Мне надоело! – Голос стал капризным, тонким, и вдруг из-за шторы выпорхнула птичка. Она облетела вокруг люстры, села на шкаф, чирикнула и, наклонив голову, посмотрела на Олежку.
– Вот это да… ты как сюда залетела? Сейчас выпущу, погоди.
Птичка была незнакомая, не воробей и не синица. В неясном свете уличного фонаря не разглядеть было, какого она цвета, но на голове у неё торчал хохолок, а хвост был длинный и широкий, как лопатка.
Олежка приставил к шкафу стул, забрался на него.
– Тихо, тихо, – приговаривал он, – сейчас я тебя выпущу, ты только не бойся…
Птичка вздохнула. Конечно, птички вздыхать не умеют. Но эта – вздохнула. И когда Олежкины глаза оказались на уровне её глаз (чёрных и круглых), птичка чирикнула гневно и… превратилась в человечка. Олежка дёрнулся и свалился со стула.
– Учти, – сказал человечек-птичка, – мне трудно туда-сюда превращаться. Поэтому я сейчас всё скажу по-человечески, а потом спущусь.
Человечек был копия папа. Только уменьшенная в тысячу раз. Он говорил папиным голосом и вышагивал по шкафу совсем как папа, заложив руки за спину.
– Глупо плакать. И бесполезно. Слёзы, конечно, дают облегчение, но делу не помогут, это точно.
– Ты кто?
– Я?!
– Ну, то есть не сейчас, – смутился Олежка, подумает ещё, что родного отца не узнал, – а вообще…
Маленький папа на шкафу посмотрел на него строго, наклонив голову, и… превратился в мышку. Мышка, почти невидимая в темноте, соскользнула со шкафа и замерла у Олежкиных ног, шевеля усами. Олежка отступил. Он мышей как-то того… как-то не очень. Не то чтобы боялся, просто неприятно. Мышка пискнула и стала камешком. Тем самым Олежкиным камешком из Сосновки!
Олежка включил настольную лампу. Камешек лежал на полу, его любимый камешек, коричневый, будто облитый шоколадом. Олежка взял его в руку – он был тёплый. Не разжимая кулак, Олежка подошёл к окну. В горшке с фикусом камешка не было.
Выключив свет, Олежка забрался в постель, укрылся одеялом с головой, прошептал в темноту:
– А почему ты раньше молчал?
Темнота не отвечала. Только камешек в ладони чуть-чуть завибрировал. Олежка выбрался из-под одеяла, нажал кнопку ночника. Камешек вновь превратился в маленького папу, проворчал:
– Я, когда камешек, разговаривать по-человечески не умею! Камни же не говорят! Ну тоесть говорят, но по-своему, а ты язык камней, кажется, не знаешь?
– Не знаю…
