Наталья Шнейдер "Хозяйка старой пасеки – 2"

– Спасибо за приятную компанию. – Я собрала со стола незаконченную работу. – Не буду вам мешать.

Идти вслед за Варенькой и слушать ее жалобы не хотелось, поэтому я направилась в другую сторону – в комнату, откуда сегодня вынесли покойницу. Однако пристроиться с работой здесь оказалось негде. Голые доски кровати – постель, на которой умерла бабка, крестьянки вынесли в курятник и велели не возвращать раньше чем через трое суток, «чтобы петух трижды ее отпел». Перевернутая вверх ножками лавка, на которой стоял гроб. Кресло у окна тоже перевернули вверх ногами – видимо, чтобы покойница, вздумав вернуться, увидела бардак в комнате и решила, что попала не туда. Конечно, поставить все как положено не составило бы труда, но сидеть, скрючившись на кровати или у подоконника, мне не хотелось.

Пожалуй, можно расположиться в уборной, если убрать с умывального стола тазы. Но вдруг дальше найдется более подходящее помещение – я ведь так и не обследовала дом до конца.

Еще одна комната, сразу за уборной, выглядела совершенно пустой – пожалуй, тут я обустрою себе спальню, как только найдутся время и силы этим заняться. А за ней обнаружился кабинет. Нормальный рабочий кабинет! Массивный стол с затянутой сукном столешницей, секретер у окна, окованный железом сундук, почему-то напомнивший мне сейф, книжный шкаф, заполненный толстыми журналами в мягком переплете.

Наконец-то мое собственное, нормальное рабочее место, где никто не будет мешаться! Вот только пыли тут скопилось! Намывая полы после выноса тела, женщины прошли от парадной двери до комнаты, где стоял гроб, – чтобы покойница не нашла дорогу назад. А за пределы этой комнаты особо и не заходили – впрочем, я и не настаивала.

Я убрала с края стола выцветшую газету, на которой уже невозможно было ничего прочитать. Пристроила на чистый краешек письма и чернильницу с пером. Возвращаться в гостиную и встречаться со Стрельцовым не хотелось, поэтому я спустилась во двор через лестницу в мезонин. Пожалуй, здесь я и размещу управляющего. Захочет – будет работать в кабинете за секретером, не захочет – всегда сможет подняться, если понадобится что-то доложить. Правда, я была не уверена, что сама стану много времени проводить в кабинете: рабочих рук по-прежнему не хватало. Вот и сейчас из-за двери в коридор доносились команды неугомонной Марьи Алексеевны – когда только успела отдохнуть и спуститься!

Пожалуй, мне не помешала бы и экономка, распоряжаться в доме – да только где ж ее взять и чем платить?

А еще кухарка, горничная, работник в помощь Герасиму, работницы на огород и конюх со скотницей. Мечтать не вредно, но пока воду из колодца придется тащить самой, и отмывать кабинет тоже.

Я опустила в колодец ведро, но едва начала крутить ворот, как поверх моей ладони легла чужая. Я развернулась. Герасим. Внутри всколыхнулась обида и разочарование. Я тут же обозвала себя дурой – а кого я еще ожидала увидеть и, главное, зачем? Наобщались уже за сегодня, достаточно.

Дворник отстранил меня от ворота. Вытащив ведро, поманил за собой в мастерскую.

На верстаке стоял полностью сколоченный улей, рядом лежала рамка. Герасим поднял крышку, вставил в улей рамку. Вопросительно посмотрел на меня.

– Все правильно. У тебя замечательно получилось.

Улей пах свежим деревом, золотился в лучах солнца, падающих в окно. На душе потеплело. Лиха беда начало. Завтра Герасим отправится с мужиками в лес разделывать доски. Скоро будут и другие ульи. Я коснулась крышки – дворник не поленился выгладить доски, чтобы не оставляли заноз. Надо бы побелить известкой, чтобы защитить от гнили, и сделать какой-нибудь яркий рисунок, чтобы пчелам было легче находить свой улей.

– У тебя золотые руки, Герасим.

Дворник просиял, с достоинством поклонился. Взял с верстака рейки, показал мне.

– Да, нужны еще, – подтвердила я. – И не забывай про проволоку, чтобы крепить вощину.

Вощина! Вот о чем я совершенно не подумала!

Солнце уже спускалось к верхушкам деревьев. Кажется, мытье полов и письма придется немного отложить. Надо насобирать воска, пока не стемнело. Вооружившись длинным ножом для вырезания сот и парой ведер, я отправилась на пасеку. Полкан, радуясь прогулке, заскакал рядом.

Моей радости, правда, хватило ненадолго. Вынув заглушку из ближайшей к парку колоды, я едва не разревелась. Вместо сот внутри оказалась восковая труха с запахом затхлости и мышиного помета. Полкан, увязавшийся за мной, недовольно чихнул.

Отодвинувшись, я вытерла глаза рукавом. Обругала себя разнюнившейся дурой. Да, обидно, но этого следовало ожидать. В конце концов, если за пасекой не приглядывали три года, с чего вдруг я взяла, будто в брошенных ульях с погибшими семьями сохранится что-то полезное? Но сдаваться рано. Может, хоть в скольких-то пустых колодах остался воск. А не остался – значит, переплавлю свечи, сколько получится.

Полкан лизнул меня в нос, утешая. Потрусил по траве, ближайшую колоду без пчел проигнорировал, ткнулся носом в следующую.

Я отвязала с пояса фартук, замотала им лицо.

– Не лез бы ты туда. Мышиная лихорадка – жуткая штука. Не знаю, болеют ли ей собаки, но потерять такого замечательного пса из-за глупой инфекции мне не хотелось бы.

Полкан то ли чихнул, то ли фыркнул. «Я о себе сам позабочусь, а ты займись делом», – читалось на его довольной морде с высунутым языком.

Я последовала этому безмолвному совету. В подсказанной Полканом колоде мыши уничтожили соты с медом и пергой, но осталось достаточно пустых и с погибшими личинками, чтобы мне удалось наполнить сразу четверть ведра. Дальше тоже пошло неплохо. Довольно быстро стало очевидно, что в упавших колодах рассчитывать не на что, а те, которые еще стояли, мыши повредили меньше – в самом деле, зачем стараться и карабкаться, когда рядом настоящие кормушки? Полкан то и дело клацал зубами, вылавливая из травы грызунов.

Значит, планы на ближайшие дни придется менять. Завтра же обойду все брошенные колоды, вытащив из них воск, и велю собрать их и сжечь. Только надо придумать, как объяснить парням, зачем дышать через платок, и проследить, чтобы сразу же помыли руки. Еще расставить рядом с живыми семьями мышеловки, хотя бы простейшие: наполненная водой емкость с переворачивающейся крышкой. И не забыть сказать Герасиму, чтобы на ножки подставок к новым ульям приделал деревянные или жестяные круги-козырьки, защищающие от мышей.

– Надо завести сторожа и кошек, – сказала я вслух.

Полкан выплюнул к моим ногам придушенную мышь. Возмущенно гавкнул.

– Уверен? – рассмеялась я.

Он энергично завилял хвостом. Нырнул в траву и положил к моим ногам еще одного грызуна.

– Убедил. – Я потрепала его по голове. – Главное, никакой гадостью от них не заразись.

Пес коротко гавкнул и продолжил охоту. А я продолжила свою. Наполненные смятыми – все равно на переработку – сотами ведра оказались тяжеленькими, и я едва доволокла их до дома.

Герасим, выйдя из сарая, сокрушенно покачал головой. Постучал себя в грудь.

– Пожадничала, – вздохнула я, вытирая лоб рукавом. – Но в следующий раз я лучше кого-нибудь из мальчишек позову. Тяжести таскать много ума не надо, а рамки делать, кроме тебя, некому.

Дворник пожевал губами. Не дожидаясь, пока он начнет спорить, я спросила:

– Не знаешь, в чем батюшка соты вываривал?

Герасим провел меня в дальний угол сарая, где стояли два котла из чугуна, ведра на полтора каждый. Не лучший вариант, конечно – куда больше бы подошла эмалированная посуда или нержавейка, да где ж их тут взять? Я попыталась приподнять котел и охнула – килограммов десять в пустом, а если туда налить воды и воска, пупок развяжется. Дворник решительно отстранил меня в сторону.

– Погоди, – сказала я. – Нечего обсиженные мышами соты в дом тащить. Давай уличный очаг разожжем.

В глазах Герасима промелькнуло удивление – похоже, именно туда он и собирался нести котел. В самом деле, над сложенным из плоских камней очагом стояла чугунная рама с цепью и крюком. Я думала, это было устроено, чтобы кипятить белье или варить какую-нибудь мешанку для скота, но, похоже, не только.

Вдвоем с Герасимом мы подвесили на крюках котлы, наполненные сотами и водой, развели очаг. Вот теперь можно и к письмам вернуться на час-полтора. Впрочем, нет. Сперва мне нужно порасспросить кое о чем Марью Алексеевну.

Глава 4

Генеральша нашлась в кладовой. Вместе с девочками. Акулька скрючилась над листом бумаги на сундуке у окна. Стеша придерживала крышку другого сундука. Марья Алексеевна склонилась над ним.

– Пиши. Сундук, окованный медью.

Я вгляделась в зеленые накладки на старом дереве. Может, и правда медь.

– Внутри… – Она брезгливо, двумя пальцами подняла… нечто. Во все стороны разлетелись белые бабочки. – Внутри одежда, побитая молью. Вынести на улицу, нетронутое вырезать и прокалить на солнце, потом лоскуты употребить по необходимости. Остальное закопать в саду под деревьями. Стеша, убирай.

Девушка захлопнула крышку и передвинула сундук к стене у входа, где уже громоздились с полдюжины разнообразных – от здоровенных до маленьких.

– А, Глашенька! – приветствовала меня генеральша. – Я подумала, что тебе некогда в кладовой роспись сделать, прости за самоуправство.

– Не за что прощать, и я очень вам благодарна, – откликнулась я. Снова оглядела гору разномастных сундуков у одной стены и аккуратные пирамиды у другой. – Это уже рассортированное?

– Да, вот тут – хорошее. – Она указала на стену, где все красовалось почти в армейском порядке. – А вот это – никуда не годится. Там кое-где вещи, которые моей бабке было бы впору носить. Ладно бы целые, доброй ткани применение всегда найдется. Но ведь полный сундук непряденой шерсти моль сожрала! А еще в одном даже не разобрать, что хранилось, все сгнило!

– Это, пожалуй, не только тетушкина заслуга, – задумчиво проговорила я.

– Не только. Прости, милая, но батюшке твоему, кроме своих пчелок, ни до чего дела не было. И матушка больше балами да нарядами интересовалась, чем хозяйством. Кабы Павлуша в первый год свой в гвардии пятнадцать тысяч отрубов не проиграл…

– Сколько?! – ахнула я.

Пятнадцать тысяч! Пять лет, пусть скромной, жизни в столице!

Карточный долг должен быть выплачен сразу же или в ближайшие дни – иначе молодому человеку никто руки не подаст. Вряд ли у… семнадцатилетнего, получается, оболтуса было столько собственных денег. Но хватило ли сбережений семьи, или долги «от родителей», которыми попрекала Глашу старуха, тогда и образовались? И сколько из них успели выплатить?

– А тебе не говорили? Ах да. Оно, конечно, кто из молодых людей не проигрывался в пух и прах. – Она покачала головой. – В каком-то смысле семье это на пользу пошло: снимать дом в столице не по карману стало, а в нашей глуши балов да соблазнов куда меньше, чем там. Правда, Наташа хозяйство все равно не полюбила. Ты, видать, не в нее удалась.

Я пожала плечами: слова в голове крутились исключительно нецензурные.

– Ты чего хотела-то? – вернула меня на грешную землю Марья Алексеевна.

– Не держит ли кто из наших соседей винодельню?

– Откуда ж в наших краях винодельня? – удивилась она. – Не вызревает у нас виноград. Водку многие гонят, наливки-настойки, но чтобы винодельня…

– Понятно. А сыроварню?

– Это к Софочке, князя нашего старшей сестрице.

И тут Северский! Есть ли в этом уезде что-то, с чем он не связан?

– Что тебе от ее сыров? – спохватилась генеральша.

– От сыров – ничего. Мне пресс нужен. Желательно винтовой. В аренду на несколько дней, потом верну.

Марья Алексеевна моргнула.

– Опять чего-то диковинное удумала?

– Да какое там! – отмахнулась я. – Воск вытапливать.

– Из шварки, что ли, воск выжимать? Так, поди, у батюшки твоего чурбаки остались.

– Шварки? – не поняла я.

Мы недоуменно уставились друг на друга.

– Пойдем-ка.

Она подхватила меня под локоть. В сарае уже стемнело, но Марья Алексеевна зажгла огонек. Оглядевшись по сторонам, подняла с пола железный короб с желобом на конце – он лежал рядом с котлами, которые я забрала для вытопки воска.

– Ставишь на очаг, насыпаешь соломы, чтобы, когда сквозь нее воск протекает, коконы личинок и прочий мусор задерживала. Льешь туда воск из котла черпаком. – Она потрясла здоровенным половником, валявшимся тут же. – Как наполнится столько, что больше некуда, кладешь вот этот чурбак, – она подняла увесистую деревяшку, пропитанную воском, – и велишь мужикам стукнуть со всей силы, чтобы воск отжать. В коробке остаются шварки, из них потом шварочный воск можно выварить.

– Так вот отчего «воскобойня»! – сообразила я.

Марья Алексеевна посмотрела на меня как на ребенка, заявившего, что ветер дует оттого, что деревья качаются.

– Глашенька, милая, я, конечно, помогу чем смогу, но как ты собралась всем этим заниматься, если ничего не знаешь? Может, к Лисицыну съездишь? Барышня ты милая, если глазками вот так похлопаешь, – генеральша изобразила как, и я едва не расхохоталась, – все разузнаешь, что тебе надо.

– К Лисицыну, может, и съезжу: ни знания, ни знакомства лишними не бывают, – не стала спорить я, решив не напоминать, что на похороны и поминки этот сосед не приехал. – Но пресс мне нужен не для шварок, а чтобы как можно меньше воска в мерве оставалось.

– В мерве? – нахмурилась она.

– Вытопках.

– А, в жакре! Так там же грязь одна!

– Там почти половина воска. И закапывать его в землю, когда на вощину пчелам не хватает, я не намерена.

Когда Герасим закончит с досками и ульями, можно попробовать вместе с ним придумать воскотопку с прессом. Но пока хотя бы просто пресс в аренду взять.

Генеральша пощупала мне лоб.

– Вроде жара нет. Зачем брать у пчел воск, чтобы обратно его пчелам отдавать?

Пришлось объяснить про рамки подробнее – кажется, в прошлый раз я это упустила.

Марья Алексеевна с сомнением покачала головой.

– Откуда ты это взяла?

– Из старых журналов, – призналась я, не став уточнять, что «старыми» были журналы двадцатых годов двадцатого же века, сохранившиеся у деда.

– Кабы в журналах такое было, все бы пользовались, а я что-то не слышала, чтобы жакру прессом отжимали.

– Марья Алексеевна, так я-то не все! Тетушка говорила, мы в долгах как в шелках. Тут о каждой змейке думать приходится. Сами посчитайте: я сейчас с брошенных пчелами колод принесла два ведра сот.

Генеральша озадаченно кивнула.

– Это около десяти фунтов воска. Если еще два-три раза выварить и отжать, можно еще пару фунтов добыть, а это по нынешним ценам около двух отрубов! Только с четырех колод, а их там сорок брошенных. Хорошо, пусть половину мыши погрызли. Десять отрубов в землю закапывать? Это корова!

– Ну, Глаша, ну шустра! – всплеснула руками Марья Алексеевна. – Не удивлюсь, если ты и из выжимок найдешь, что вытащить.

– Конечно! – воодушевилась я, сделав вид, будто не замечаю смешинок в ее взгляде. – Часть можно дать курам и скоту как вита… как добавку, чтобы здоровей были. Основную часть проварить со щелоком – так можно еще лишнюю десятину воска добыть. А то, что останется, пустить на удобрение.

Еще можно подумать о спиртовой экстракции воска – но это осенью, когда забот меньше станет, так что пока и говорить вслух не стоит.

Генеральша рассмеялась.

– На все у тебя ответ найдется! – Она уставилась в потолок, явно что-то подсчитывая. – Значит, так. Софья за пресс наверняка об услуге попросит. Больше десятины луга ей на сезон не сдавать, овчинка выделки стоить не будет.

– Я запомню, спасибо.