Мы всегда жили через дорогу друг от друга. Наши родители часто устраивали совместные барбекю и званые ужины. В глубоком детстве мы вместе играли. Плескались в пластиковых бассейнах у него дома и прыгали на батуте у меня. Когда нам было одиннадцать, он чмокнул меня в губы и сказал, что любит. Я уставилась на него в полнейшем шоке, потому что накануне вечером написала то же самое в своем дневнике: «Я люблю Джоша, и вовсе не как брата. Гораздо серьезнее. Я люблю Джоша всем сердцем», – но ничего ему не ответила. Одно дело написать такое, и совсем другое – сказать в лицо. Но Джош, казалось, не возражал. Он улыбнулся – ох уж эта улыбка! – и сказал: «Все в порядке. Я тебя знаю, Роуэн. И подожду, пока ты не будешь готова».
По-настоящему мы поцеловались в тринадцать, и тогда он снова сказал, что любит меня. Я крепко обняла его в ответ и чуть не произнесла это вслух, уткнувшись в теплую кожу его шеи, но мой отец недавно умер, и я была напугана. Вместо слов любви я разрыдалась.
Джош гладил меня по волосам.
– У нас есть время. Ты и я, мы вместе навсегда.
А я могла лишь крепче прижать его к себе, чувствуя безмерную любовь и огромную благодарность за то, что мне есть на кого опереться. Мой мир уничтожило землетрясение в виде сердечного приступа отца, и повторные толчки продолжались.
Сегодня же вечером мы сидим на качелях, и Джош дергает меня за прядь светлых волос.
– Мне показалось или ты сказала, что наши костюмы парные? Я и не знал, что между Алисой и Мартовским Зайцем что-то было.
– Не было. Не совсем. Но…
– Но Алиса втайне увлекается зоофилией? Хочет поскакать вместе с зайчиком? – Он делает вид, будто обдумывает такой вариант. – Не припоминаю, чтобы такое говорили на уроках литературы.
Я фыркаю от смеха, а щеки обжигает жаром, несмотря на холодный октябрьский ветер. Еще одна вещь, которую Джош готов ждать – когда я захочу попрыгать с ним. В постели. И бывают дни, когда это желание завладевает мной, но я хочу подождать, пока мне не исполнится хотя бы шестнадцать. Секс сопряжен с большой эмоциональной и физической ответственностью, а у меня нет рядом мамы, с которой я могла бы обсудить это или попросить помощи с выбором противозачаточных средств.
Но сейчас, когда Джош обнимает меня за плечи и каждую клеточку моего тела переполняет любовь, трудно не хотеть, чтобы у нас с ним все случилось прямо здесь, на качелях. Я уже готова покончить с периодом детства. Из-за маминой депрессии мне и так приходится дома быть взрослой, так что продолжать притворяться кажется глупым. Я собираюсь поступить в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе или в Институт моды, а потом буду работать в Голливуде, шить костюмы для фильмов. Джош станет инженером, потому что его блестящий ум полнится идеями, которые только и ждут воплощения в жизнь. Мы поженимся, у нас будут дети и хороший дом на тихой улице. Пока этого нет, но я уже вижу. Как мираж в пустыне, до которого очень далеко.
– Не хочу, чтобы мы были скучной, шаблонной парой, – говорю я.
– То есть ты не хочешь ничего нежного и романтичного, – поддразнивает Джош.
– В школе все собираются наряжаться в Эдварда и Беллу, – говорю я. – Нет ничего сложного надеть оксфорды и толстовки.
– К слову, о толстовках, на тебе ее нет, и ты по-прежнему дрожишь. Я пошел. Не спорь.
Он встает, и я не возражаю. Не потому, что замерзла, а потому, что он принесет свою толстовку с капюшоном от UCLA Bruins, и я буду спать в ней, наслаждаясь уютом и его запахом.
Высокий и сильный, Джош склоняется над качелями, упирается руками по обе стороны от меня и целует, нежно и сладко.
– Скоро вернусь.
Я улыбаюсь и смотрю ему вслед. Он ждет, пока мимо проедет машина, и забегает в свой дом. Внутри его родители собираются вместе смотреть телевизор. Кэрол напомнит Джошу, что завтра учебный день и нельзя задерживаться допоздна. Грэхем ласково напомнит ей, что Джош уже взрослый и сам способен о себе позаботиться. Они обменяются улыбками, потому что она знает, что он прав, а он знает, что она ничего не может с этим поделать. Она слишком сильно его любит.
«Ее можно понять», – думаю я и возвращаюсь к своему наброску.
Позади меня гудит автострада, впереди – наша улица. Четырьмя кварталами ниже из-за угла с визгом выезжает машина и направляется в нашу сторону, туда, где сейчас через дорогу открывается входная дверь. Джош выходит с синей толстовкой в руке и закрывает за собой дверь. Он замечает мой взгляд, с улыбкой машет рукой и бежит ко мне. В моем сознании оживает условие задачи с урока математики: две прямые в одно и то же время сходятся в одной точке.
Я встаю. Ноги подкашиваются, а в пересохшем горле застревает крик. Машина приближается быстро, слишком быстро, но шум двигателя сейчас всего лишь фон. Джош всегда смотрит на дорогу, но не в этот раз… потому что он смотрит на меня.
Одновременно происходят три вещи, но все они происходят слишком поздно. Я кричу, Джош замечает машину, а водитель наконец замечает его. Автомобиля не должно быть посреди улицы, там, где бежит Джош. Однако же он там.
Взвизгивают шины – и Джоша больше посреди улицы нет. Он растворяется в воздухе. Остается только машина с разбитым лобовым стеклом и один ботинок Джоша, лежащий в свете фар.
От удара у него слетели ботинки.
Меня словно большим стеклянным куполом накрывает шок. Воздух исчезает, и я ничего не слышу, даже Кэрол Беннет, которая вылетает из дома с открытым в крике ртом. Мы обе бежим к Джошу, теперь почти в половине квартала дальше.
Я добираюсь до него первой.
И едва не поскальзываюсь на залившей тротуар крови.
Я кладу его разбитую голову себе на колени и прижимаюсь губами к уху.
– Я люблю тебя, я люблю тебя, люблю, – шепчу снова и снова. Шепчу, пока не раздается вой сирен и меня не начинают оттаскивать от Джоша. – Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
Я никогда не говорила этих слов раньше, а теперь слишком поздно, и я знаю, даже сейчас, что уже никогда их не повторю.
Часть первая. Наши дни, 10 лет спустя
Голливуд – это место, где тебе заплатят тысячу долларов за поцелуй и пятьдесят центов за твою душу.
Мэрилин Монро
«Скандальная хроника». Выпуск от 12 февраля
Срочная новость: ЗАКАРИ БАТЛЕР И ЕВА ДИН! Расстались… Снова!
Дамы, смотрите в оба! Любимый актер Америки и интернет-бойфренд снова в игре. Близкие к звезде источники подтвердили, что Закари Батлер в очередной раз расстался со своей снова бывшей невестой и партнершей по «Дару божьему» Евой Дин. Для тех, кто в танке, «Дар божий» – это невероятно популярный телесериал о демоне (она) и ангеле (он, разумеется), которые явились на землю, чтобы сражаться за души людей, но влюбились друг в друга. Искусство имитирует жизнь (или наоборот?), потому что именно так и встретились наши голубки. Но и в раю случаются проблемы, так как за эти годы у пары было множество расставаний и примирений, но этот разрыв может оказаться последним. (Где-то мы это уже слышали???)
Однако те же источники сообщают, что Закари сосредоточен на своей карьере – известный своим трудоголизмом актер уже с головой погружается в работу над своей следующей ролью – и в декабре один пришел на премьеру «Безумной восьмерки», в которой весьма успешно сыграл привлекательного, остроумного гангстера Феликса Флеминга и вызвал шумиху в наградной сезон. Он украл наши сердца, а теперь собирается собственноручно украсть «Оскар» – от нас вы узнаете об этом первыми!
Тем временем г-жа Ева Дин публикует в своих социальных сетях загадочные сообщения, и на прошлой неделе ее заметили на прогулке в компании модного магната Лорэна Моро (Laurent Moreau). Некоторых это наводит на мысли, что она, возможно, уже двинулась дальше.
На момент написания этой статьи у мисс Дин не было текущих проектов в кино или на телевидении.
Пока неизвестно, помирится ли снова наша любимая голливудская парочка, но, похоже, на данный момент их пути разошлись. Все кончено или это лишь очередная помеха на их тернистом пути к счастливой жизни? Следите за новостями!
Глава 1
Закари
СЕДОНА, ТАОС, ЙОСЕМИТИ.
Я просматриваю наши фотографии в своем телефоне. Мы улыбаемся, смеемся. Всегда или Ева обнимает меня за плечи, или, наоборот, я ее. Как будто не можем прекратить прикасаться друг к другу, даже если попытаемся. Мы посещали эти места из-за их природной красоты. «Ева сама была воплощением природной красоты», – думаю я, просматривая ее фотографии, на которых ее светло-русые волосы беспорядочно выбиваются из-под шляпы. Широкая улыбка. Она была счастлива. Мы были счастливы.
Таити, Майорка, Ибица.
Теперь же деньги от «Дара божьего» бьют ключом, и Ева хочет посещать только модные места. Теперь ее волосы платиновые и идеально уложенные. Она хочет демонстрировать свое тело во все более откровенных бикини, а ее улыбки теперь в основном предназначены для папарацци. Они следуют за нами, как стая голубей, которых мне постоянно приходится отгонять – они разбегаются, но вскоре возвращаются снова.
Я продолжаю пальцем пролистывать альбом. В моем телефоне больше нет наших с Евой фотографий не на публике: премьеры фильмов, вечеринки, красные дорожки, на которых мы стоим рядом, но не касаемся друг друга. Когда нам приходится держаться за руки или обниматься, это происходит скованно и механически. Мы позируем. Ко времени окончания шестилетних съемок «Дара божьего» уже никто не улыбался.
Я потираю глаза и быстро возвращаюсь к началу. Мы с ней, в нашей крошечной квартирке в Канога-парке, ужасно бедные, зато смеемся. Кончиком пальца я касаюсь ее щеки на экране телефона.
Я собирался на тебе жениться.
«Голливудская мечта» – добиться успеха, и я полагаю, что мне это удалось. Моя команда менеджеров ошивается вокруг со знаками доллара и звездами в глазах, следя за моим продвижением по карьерной лестнице.
«Стратосфера, Зак, – часто повторяет мой агент Чейз. – Вот где ты сейчас».
Мой взгляд возвращается к фотографии. Мы с Евой смеемся в постели, а сквозь дешевые жалюзи льется утренний свет. Моя «голливудская мечта»: мы с ней занимаемся любимым делом и любим друг друга. Одна половина становится явью, но вторая испаряется, будто сон, который после пробуждения вспомнить все сложнее.
Я откладываю телефон на диван в своем трейлере и провожу рукой по темным волосам. У нас с Евой нет будущего. Больше нет. Что-то в ней изменилось. Голливуд и слава изменили ее на молекулярном уровне. Если раньше мы идеально подходили друг другу, то теперь стали несовместимы. Горючая смесь.
Кортни, мой публицист, однажды предупредила меня, что Ева – яд. Как бы ни было больно это слышать, я начинаю склоняться к мысли, что она права. В голове всплывают отравляющие воспоминания…
– Что с тобой случилось? – Ева усмехается с кислой миной. – Раньше ты был веселым, а не таким нюней. Господи, ты тако-о-ой чувствительный. Возьми себя в руки, Зак, это же шутка, черт побери.
– Не смешно, Ева, – тихо произношу я, стараясь сохранять спокойствие, чтобы ситуация не накалилась до предела. Снова. – Это не шутка. Прошлой ночью ты гуляла с Кеннетом Блэком, и кто, черт возьми, знает, что было перед этим…
– Потому что ты никогда никуда не хочешь идти! – взрывается она. – Разве преступление с моей стороны – хотеть куда-то пойти, когда ты этого не хочешь? Разве мне это запрещено? Я не в ответе за твое счастье, Зак.
– Вообще-то, Ева, вроде как в ответе. Мы должны заботиться друг о друге. Должны уважать и любить…
– Уважать? – недоверчиво вскрикивает она, и внезапно ее глаза наполняются слезами. – Никто в этом гребаном городе не уважает меня, и ты не исключение. Пока я прилагаю максимум усилий для выживания, ты постоянно работаешь и получаешь номинации даже за гребаное дыхание. – Теперь она плачет. – А как же я, Зак? Как же я?
От ее боли у меня щемит сердце. Я подхожу к ней, обнимаю и пытаюсь погладить по волосам, но она отталкивает меня и отвешивает пощечину. Место удара обжигает болью, но раскаленные иглы жалят сердце сильнее, чем щеку, потому что пришло время все прекратить. Все должно закончиться…
Закатный свет за окном приобретает золотисто-янтарный оттенок. Работа начинается в шесть вечера, и мне почти пора. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, отгоняя на задний план шум и крики съемочной команды, гул машин и гудение самолета над головой. Небольшой телесериал высасывает из меня всю душу, но именно этого я и хочу. Я хочу прочувствовать все. Хочу познать каждую человеческую эмоцию, впитать ее каждой клеточкой тела, а затем выразить словами, написанными в сценарии, как будто они мои собственные.
«Вожделение» рассказывает о человеке, одержимом «идеальной» жизнью своего коллеги. Мой герой – Бойд – хочет все, чем обладает его босс, профессор Хьюго: должность в университете, уважение, престиж, любящую жену, двоих прекрасных детей.
Это вторая половина моей «голливудской мечты». Брак. Семья. Настоящий оазис нормальности в мире голливудских фантазий.
Я хочу этого. Я хочу этого. Я хочу этого.
Эти мысли крутятся в голове, словно мантра, увеличивая желание воплотить их в жизнь. Жизнь, которая ждала нас с Евой, пока все не полетело в тартарары. Я чувствую яд. Он скручивает мышцы, заставляет пальцы сжаться в кулаки, а сердце стучать как барабан. Уверенный ритм потребности. У меня психованный персонаж, потому я цепляюсь за эти эмоции. Моя злость на Еву выплескивается наружу и превращается в отвратительные мысли, полные жалкой зависти… Мне причитается та жизнь, которую я хочу. Я имею на это право.
В дверь стучат.
– Мистер Батлер? Вас ждут.
Я делаю еще один глубокий вдох, заталкивая эмоции поглубже. Они клокочут раскаленной лавой где-то в районе груди, готовые вырваться наружу. Возле трейлера ждет ассистент режиссера – худощавая блондинка с волнистыми волосами до плеч и челкой, подстриженной по прямой, как бритва, линии. На девушке черные джинсы и черная футболка. Она маленькая, на добрых восемь дюймов ниже моих шести футов двух дюймов. В одной руке у нее айпад, а в другой – бутылка воды. Не говоря ни слова, она протягивает мне воду. Девушку окружает аура деловой уверенности, и я, кажется, ни в малейшей степени не пугаю ее и не произвожу на нее впечатления.
Хорошо.
Я улыбаюсь, глядя на нее сверху вниз.
– Нет, спасибо.
Она кивает с деловым видом, и мы молча идем по тихой жилой улице к съемочной площадке. Съемки проходят на окраине Национального заповедника Анджелес, в частной резиденции, которая служит домом профессора на окраине вымышленного университета Новой Англии. По пути мне улыбаются и кивают в знак приветствия члены съемочной группы, но никто со мной не заговаривает. Они все в курсе, что сегодня вечером я играю важную сцену и мне нужно настроиться. Пальцы деревенеют, будто сжимая в кулаках уродливые эмоции, которыми я собираюсь ударить в соперника.
На крыльце нас встречает первый помощник режиссера.
– Спасибо, Роуэн, – благодарит она ассистентку, отпуская, и поворачивается ко мне: – Все готовы. Сейчас быстренько все еще раз проверим и за работу, хорошо?
Я киваю. Интерьер дома, свободный от киноаппаратуры, роскошно обставлен мягкими диванами, со вкусом подобранными картинами и хрустальными вазами, сверкающими в лучах света. Художественный отдел не стал вносить сильные изменения. Лишь добавил книжные шкафы из красного дерева, забитые научными изданиями. Комната вся вылизанная, но уютная. Хьюго – профессор в университете, уважаемый и солидный, в то время как Бойд – недавно принятый на работу помощник без каких-либо связей. Ничто его ни к чему не привязывает. Бойд буквально весь состоит из недостатков.
«Хочу, чтобы все это было моим», – думаю я, входя в комнату. Все, на что падает мой взгляд, включая фотографии Хьюго и его семьи на тумбочке, принадлежит мне.
Хьюго играет Хавьер Паез. Он стоит рядом с режиссером и несколькими сотрудниками из HBO. Хавьер завоевал огромную популярность благодаря главной роли в масштабной научно-фантастической эпопее, хотя об этом в жизни не догадаешься, глядя на него. Он один из самых милых парней на планете. Я тоже часто слышал слово «милый»: Ева бросалась им в мой адрес, словно плевком.
Хавьер и режиссер Сэм Дженкинс подходят ко мне, и мы все пожимаем друг другу руки. Доброта Хавьера так и норовит сбить весь мой настрой, поэтому я сосредотачиваюсь на его бороде с проседью, которую Бойд никогда не сможет отрастить, и кремовой водолазке, которую Бойд никогда не сможет себе позволить. Мы занимаем свои места: Хавьер в роли Хьюго садится в мягкое замшевое кресло, а я начинаю расхаживать перед ним, вызывая в себе желание жить той жизнью, которая должна была принадлежать мне.
Ева…
Мы начинаем сцену с трюком. Она была тщательно отрепетирована заранее, но наша задача состоит в том, чтобы все выглядело спонтанно. Я не причиню Хавьеру вреда, у меня достаточно самоконтроля, чтобы держать себя в руках. Но куда заведет нас этот диалог, остается загадкой, мне и самому любопытно.
Дом успокаивается. Джилл из команды стилистов протирает лицо Хавьера водой из бутылки. Я наблюдаю, как красивый, хоть и постаревший актер – сорок пять лет против моих двадцати восьми – превращается в затравленного, измученного, до смерти напуганного Хьюго, который в собственном доме оказался в плену маньяка.
Звукооператоры занимают свои места. Никто не разговаривает и не двигается, кроме меня. Я расхаживаю вокруг сидящего в кресле Хьюго, который смотрит на меня в страхе, покрасневший и вспотевший по-настоящему. Мне вкладывают в руку резиновый ломик. Я сжимаю его, превращая в продолжение своей руки.
Режиссер сидит за мониторами, пока его первый ассистент готовит сцену.
– Приготовились, – кричит она, затем смотрит в камеру. – Мотор.
– Мотор, – эхом отзывается Хэнк.
Второй ассистент оператора заходит в гостиную – мою гребаную гостиную – с деревянным нумератором в руках.
