Горохов смотрел на меня с одобрением.
– Вот и славно, – а потом еле слышно добавил: – Только вот лагерь этот тебе точно не покажется весёлым. Говорю же, дружок у меня там жил. Тоже нет в живых его уже, кстати.
* * *
Советские аэропорты были везде, даже в таких городишках, как Нижний Лесовск, где самолёты садились редко, а улетали ещё реже.
АН-2, он же «Аннушка», он же кукурузник, плюхнулся на узкую асфальтовую полосу, едва не подпрыгнув обратно в небо от удара. В салоне было трое пассажиров, и, когда машину перед посадкой знатно тряхнуло, сердце тоже ухнуло вниз вместе с воздушной ямой.
Но всё обошлось. Мы выбрались наружу, ловя ртом свежий воздух. Земля! Твёрдая, надёжная, родная…
Я вдохнул полной грудью, но вместе с ним в лёгкие тут же проникла тяжёлая смесь запахов – сырость болот, горячий асфальт и что-то сладковато-тухлое, словно где-то вдалеке тлела гнилушка.
Пройдя в здание крошечного аэропорта, я ещё раз оглянулся на взлётную полосу. Здесь мог сесть разве что Ил-14, да и тот, наверное, с трудом развернулся бы. Само здание – одноэтажное, низкое, с еще не облезшей штукатуркой. Внутри – зал ожидания с потертыми скамейками, стойка кассы с заляпанной вывеской «КАССА» и скучающий в углу автомат с газировкой. На стене плакат, на нём девушка в униформе и с подносом фруктов в руках и текст: «Летайте самолетами АЭРОФЛОТА».
Я улыбнулся, ведь иных самолетов гражданской авиации в СССР сейчас и не было… Потом машинально кинул монету в автомат, сделал пару глотков тёплой, слабо газированной воды и вышел на улицу.
Возле здания стояла чёрная «Волга», будто специально отдраенная к чьему-то приезду, с блестящими крыльями и тонированными задними стёклами. У капота – коренастый мужчина в светлом летнем костюме, с хитрым прищуром и глубокой залысиной. Лицо его, казалось, застывшее в лёгкой полуулыбке, дышало уверенностью. Глаза цепкие, оценивающие, но при этом доброжелательные – не тот случай, когда встречающий просто исполняет приказ. Он стоял расслабленно, но чувствовалось, что при необходимости может двигаться быстро, несмотря на возраст.
– Товарищ Петров? – голос его был спокойным, чуть насмешливым, будто он заранее знал, кто перед ним, но решил удостовериться для проформы.
Я шагнул ближе.
– Да.
– Гавриил Захарович Мещерский. Председатель Нижнелесовского горисполкома.
Я приподнял бровь.
– Сам глава города встречает командированного сотрудника милиции? За что же я такой чести удостоился?
Нет, я, конечно, предполагал, за что, но позволил себе немного слукавить. Посмотрим, что он скажет и как.
– А как же! – он усмехнулся. – Гость из Москвы – у нас редкость. А уж такой человек, как вы, товарищ майор, – это вообще событие. Знаем, знаем ваши подвиги, газеты читаем, телевизор смотрим.
– Мой прилет – событие?
– Конечно! Вас вон вся страна знает. Ваши дела, статьи в «Огоньке», передовицы в «Известиях»… Настоящий советский герой.
Я только задумчиво кивнул. Комплименты меня никогда не впечатляли, а вот намерение того или иного чиновника их делать – уже вопрос.
– Садитесь, пожалуйста, прошу, по дороге поговорим.
Я сел на заднее сиденье, рядом плюхнулся сам Мещерский. За рулём сидел водитель, молчаливый мужик с грубым лицом, закатанными рукавами и натруженными руками.
Машина плавно тронулась.
За окном проплывали обшарпанные пятиэтажки, магазины с потускневшими вывесками, деревянные домики с палисадниками, где вдоль заборов сушились простыни. На центральной площади возвышался памятник Ленину с вытянутой в светлое будущее рукой, а над городом торчали трубы завода.
– Город у вас небольшой, – заметил я.
– Ага, столицы из нас не выйдет. Но живём. Не жалуемся.
– И фабрики-заводы у вас, смотрю, есть?
– Конечно. Главный у нас – Нижнелесовский текстильный комбинат «Красная нить», – заговорил Мещерский, глядя вперёд, на дорогу. – Основан в тридцать втором, ещё при первой пятилетке.
– Что выпускает? – спросил я, будто не знал.
– Ну, войну работал на армию, потом шил форму для железнодорожников, милиции, фабричных. Сейчас выпускают ткани – ситец, бязь, мешковину, спецовку, постельное бельё.
– Замечательное предприятие, – кивнул я, раздумывая, как далеко зайдет чиновник, рассказывая про «Красную нить», я-то подготовился и прочитал о городе и предприятиях все, что смог быстро нарыть.
Конечно, на бумаге всё красиво. А на деле… дефицит сырья, перебои с хлопком, постоянные недостачи. Руководство комбината давно научилось выкручиваться. Накладные подделывают, браковку занижают, списанное сырьё уходит налево. Чёрный рынок живёт за счёт таких вот фабрик. Ну и деньги там, соответственно, водятся…
– Передовик! Орденоносное, понимаете ли, предприятие. Гордость области, можно сказать. Вон, ещё при Хрущёве фабрика Орден Трудового Красного Знамени получила – за выдающиеся успехи в развитии лёгкой промышленности. Потом, в семидесятых, ещё удостоились Ордена Дружбы народов – за работу на экспорт, поставки в братские страны. Между нами говоря, чисто для галочки, конечно, но звучит красиво.
Я усмехнулся и кивнул:
– Сейчас, наверное, нелегко?
– Наоборот. Новая эпоха, новые веяния…
Я скользнул по нему взглядом.
– Да? Это какие?
– А вы разве не в курсе? Обязательный госзаказ сократили на треть. Почти везде так. Теперь комбинат может работать на хозрасчёте и часть продукции реализовывать по рыночным ценам, – с довольным видом пояснил тот.
– То есть поднимать цены?
– Именно.
– Директор фабрики – кто? – спросил я будто бы из любопытства, на самом деле про директора я тоже кое-что узнал. Не совсем как из жизни замечательных людей.
– Даур Вахтангович Шамба, – ответил Мещерский. – Человек деятельный, честный… Он, кстати, сегодня проставляется. Неформальный банкет, так сказать, устраивает. И от его имени я уполномочен вас пригласить, Андрей Григорьевич.
Я задумался. Машина плавно затормозила у гостиницы, но Мещерский не спешил глушить двигатель.
– Ну так что, Андрей Григорьевич? Заскочите со мной? Я вас подожду здесь, вы пока заселяйтесь. Мероприятие камерное, для своих. Посидим, выпьем, обсудим. Заодно с нужными людьми познакомитесь, – он усмехнулся. – Ваша работа, я так понимаю, как раз про это.
– Не совсем, – улыбнулся я. – Я здесь как проверяющий по предписанию, но моя цель в другом. Выяснить, куда у вас тут люди пропадают. Бесследно.
Я глянул в окно, на небо, будто не сказал ничего такого.
– Ой, ну что вы такое говорите, брехня это все, сами убедитесь скоро… Краснова эта, бурю в стакане подняла, а еще учительница. Наша вина тоже есть, не углядели, панику допустили. Ну, сгинули два-три бичка в лесах, так что ж – всегда так было. Они там летом ягоду для рынка собирают, теряются частенько, леса у нас глухие.
– Ну вот я как раз это и проверю, Гавриил Захарович, мне в ГОВД надо, – возразил я, потянувшись к дверной ручке.
Мещерский посмотрел на меня так, будто услышал нечто удивительное.
– В ГОВД? – переспросил он, приподняв брови. – Да оно уже закрыто.
– Милиция работает круглосуточно, – напомнил я, нахмурившись.
Мещерский рассмеялся.
– Работает, конечно. Дежурная часть бдит, дежурная опергруппа на месте. Но что вы от них-то хотите? Все кабинеты закрыты, оперативники, инспектора по домам, руководство – тем более. Никто вас там сейчас не ждет, поверьте.
Я молчал, понимая, что он, в общем-то, прав.
– Утро вечера мудренее, товарищ Петров. Тем более, начальник милиции как раз и будет на банкете, – продолжил он, хитро прищурившись. – С ним там и поговорите. В неофициальной обстановке, без бумаг, без лишних ушей. Иногда так даже лучше.
Я ещё раз глянул на здание гостиницы. День был длинный, усталость наваливалась.
– Ладно, – сказал я, распахивая дверцу «Волги», – ждите меня здесь, я сейчас заселюсь, оставлю чемодан и вернусь. Только в магазин заедем по пути, я коньячок куплю, не хочу с пустыми руками.
– Вот это по-нашему, – довольно ухмыльнулся Мещерский. – Только коньяка в магазинах наших вы не найдете, у нас не столица. Но есть одно местечко, заскочим.
Я вышел из машины и стал подниматься по ступенькам гостиницы. А городок не так прост, как кажется. Я это чувствовал, а чуйка меня никогда ещё не подводила…
Глава 2
Девятиэтажное здание гостиницы возвышалось над небольшой площадью с простеньким одноструйным фонтаном, словно памятник. На его фасаде – огромные мозаики: колхозницы с корзинами спелых яблок, улыбающиеся рабочие в комбинезонах, тянущие то ли провода, то ли трубы (в общем, что-то однозначно индустриальное) к светлому будущему.
У входа, под массивным бетонным козырьком, висел барельеф Ленина, а по бокам от дверей стояли ещё и бронзовые факелы. Над ними текст, выложенный мозаикой из красных стекляшек: «Слава труду!» и «Пятилетка в четыре года!». Надписи уже запылились и немного поисцарапались, но пока ещё впечатляли. В СССР любили строить огромные гостиницы в малых городах. Такие сооружения становились центром – не только на карте города, но и в его жизни. Сюда приезжали командировочные на совещания, съезды и конференции. А местные смотрели на здания снизу вверх – как на символ новой, урбанистической эпохи.
Двустворчатые высоченные двери гостиницы открылись с тихим скрипом. Внутри пахло старым лаком, дешёвыми духами и выцветшими коврами.
Администраторша за стойкой – строгая женщина лет пятидесяти с идеальным начёсом на голове – окинула меня взглядом с головы до ног. Её лицо напоминало тех самых передовиков с заводских досок почёта – собранная, неулыбчивая, с легким оттенком брезгливости ко всему, что нарушает заведённый порядок.
Она дежурно поздоровалась, взяла мой паспорт, пролистала страницы, сверилась с журналом и, едва заметно вздохнув, протянула ключ.
– Ваш номер – 113, – голос звучал бесцветно, ведь она повторяла эти слова десятки раз за день. – Двухместный, но больше никого не подселим. Одноместные заняты.
Я кивнул, расписался в книге постояльцев, забрал ключ – тяжёлый, с крупной латунной табличкой, на которой выдавлены две единички и тройка, – и направился по коридору. Номер был самый обычный. Сероватый сумрак плотно засел по углам, но я поспешил включить свет. Лампа под потолком вспыхнула тусклым жёлтым светом.
Осмотрелся. В комнате стояли две одинаковые узкие кровати с деревянными спинками, покрытые лоснящимися гобеленовыми покрывалами в мелкий цветочек. Между ними – маленькая тумбочка с телефоном. У стены – шкаф, потертый и чуть перекошенный, рядом – стол, на котором стоял графин с двумя гранёными стаканами, покрытыми лёгкой пылью. Под окном – массивная чугунная батарея, выкрашенная в белый. У стены на овальном маленьком столике – телевизор «Рекорд» с комнатной антенной.
Я поставил чемодан у кровати, закатал рукава и первым делом вымыл графин и стаканы. Вода из крана сперва шла ржавая, будто давно спала в трубах, но спустя несколько минут потекла чистая, ледяная. Наполнив графин, я поставил его на стол. Теперь можно и на выход.
Снова прошёл мимо стойки администратора.
– Молодой человек, вы куда? – встрепенулась женщина, приподнявшись в кресле. – А ключ сдать?
– Так я один в номере, – возразил я. – Никого же подселять не будете.
– Сдайте ключ, не положено, – её голос из просто сухого стал строгим.
Я вернулся к стойке и тихо произнёс:
– Ключ я вам оставить не могу, у меня там в номере хранится… – я еще больше понизил голос и поманил женщину пальцем, сам чуть наклонился ближе.
Она недовольно сощурилась, но всё же подалась вперёд, насторожившись.
– Там у меня колготки… – я выдержал паузу. – Нельзя, чтобы кто-то видел.
– Какие колготки? – округлила глаза администраторша.
– Польские, – многозначительно произнёс я. – Много колготок… Вам, кстати, надо?
– Почём? – тут же переспросила она, и глаза у нее заблестели живым интересом.
Я нагнал ещё больше таинственности, подался вперёд и прошептал цену. Администраторша удовлетворённо кивнула и теперь уже сама перешла на шёпот:
– А можно мне две пары? Нет, лучше три… Ещё невестке надо, ага…
– Конечно, можно, только никому, тс-с… – я приложил палец к губам.
– Понимаю, понимаю, – закивала она, быстро поглядывая по сторонам. – Могила…
Я бросил взгляд на табличку за её спиной: «Дежурный администратор: Эльвира Марковна». Подмигнул ей и направился к выходу, прикидывая, где теперь достать три пары капроновых колготок. Пусть даже не польских, а хотя бы белорусских, из Бреста.
Я вышел на улицу, спустился с крыльца и столкнулся с ней.
Старуха.
Худая, небольшого роста, в потёртой кофте и выцветшем платке, который когда-то был синим. Она еле ковыляла, опираясь на тонкую, гладкую палку и шепча что-то себе под нос – слова путались, но в них всё-таки угадывалась осмысленность, будто эта женщина разговаривала с кем-то, кого видела только она.
Я сделал шаг в сторону, инстинктивно пропуская её, но в этот момент она внезапно выронила какой-то свёрток. Кулёк, свернутый из мешковины или чего-то подобного.
Сверток шмякнулся о землю. Я нагнулся, поднял его и протянул ей. Она молча посмотрела на меня. Глаза необычные: не пустые, не мутные, как у стариков, потерявших счёт времени. Нет, эти глаза смотрели на меня пристально, изучающе. Как у человека, который понимает больше, чем должен.
– Вы уронили, – сказал я протягивая сверток.
На ощупь он был тугой. Интересно, что в нем?
Она, однако, протянутое не взяла, будто это была вовсе не её вещь, будто хотела оставить эту посылочку мне. Ну уж нет, скорее всего, там какой-нибудь торф для цветочков или куриный помет для… Даже думать не хочу.
– Москва… – пробормотала она, словно пробуя слово на вкус.
– Что?
– Ты из Москвы… В командировке?
