– Тут у нас располагаются нумера, – не прекращал разглагольствовать главврач, пыхтя и толкая коляску.
В одном из дверных проемов Демьян заметил движение, приподнялся рассмотреть. Пахнуло свежим дерьмом. Санитар, менявший подгузник еще совсем не ветхому на вид деду, брезгливо морщился. Вдруг, будто почувствовав взгляд Демьяна, резко рванулся к проходу и захлопнул дверь.
– Любопытной Варваре… – усмехнулся Варженевский. – Ревматоидный паралич. Полное поражение суставов. Страшное горе для семьи, конечно… Ну да пойдемте, я вас все же провожу в вашу номерулю!
Комнатка оказалась чистой и уютной.
– Вот, Демьян Григорьевич… Ах, прошу прощения, Демьян! Ваше пристанище. Тут вот тревожная кнопка у кровати – на всякий не дай бог, – тут пульт от телевизора. А вид какой из окна – сплошные деревья, насколько глаз хватает! Туалет, душевая. Кафель специальный, не поскользнетесь. Багаж ваш уже доставили, – всего багажа-то: заношенная спортивная сумка и маленькая фоторамка. Старая, дореволюционная еще фотокарточка с зазубренными краями была вставлена картинкой внутрь, а на обратной стороне каллиграфическим почерком – какие-то строчки.
Варженевский окинул фоторамку взглядом, занес руку, спросил:
– Позволите?
Не дождавшись ответа, поднес к лицу, сощурился близоруко и прочел без выражения вслух:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди…—
Есенина любите?
Варженевский было полез пухлыми пальчиками под стекло, чтобы перевернуть фотокарточку, но узловатая рука Демьяна тактично забрала рамку.
– Так, на память…
– Ох, это замечательно. А если вы поэзию уважаете – так у нас литературный кружок каждое воскресенье или, если Елизавета Валерьевна на больничном, тогда уж…
– Дозвольте я… – Демьян выразительно кивнул на свои вещи.
– Разумеется, уже ухожу, отдыхайте. – Главврач слегка поклонился и принялся отступать бочком к двери – на его тучную фигуру комната рассчитана не была. Демьян уже было принялся распаковывать сумку, как вдруг откуда-то из-за спины раздался тихий топот крошечных ножек – будто бежала крыса. Крыса в маленьких сапожках.
– Вы это слышали? – с притворным испугом спросил Варженевский, застыв у двери.
– Слыхал, не глухой. Гэта вы ногтями по косяку стукали.
– Прекрасно. Извините мне эту маленькую проверку, просто коллеги передали, мол, вы, говорят, колдун…
– Зна?ток я! – поправил старик.
– Все, не смею более мешать. Отдыхайте.
Первым делом Демьян тщательно осмотрел комнату. Та оказалась стерильна до болезненности – только лавандовым мылом пахнет.
Ни пыли, ни даже завалящего паучка.
– Недобра, без суседки хата, – крякнул Демьян, разбирая вещи. Фоторамку поставил у изголовья кровати.
На ужин подали оладьи, политые клейким сиропом, и чай. Чай привычно пованивал тряпками, а сироп оказался приторно-сладким, пришлось счистить ложкой. Таблетки «чтоб спалось крепче» Демьян спустил в унитаз.
За окном темнело. Вяло шумело хвойное море, по-городскому перекаркивались вороны у мусорных контейнеров.
Почистив зубы казенной щеткой, Демьян сполоснул лицо, подмышки и пах, сдернул покрывало с постели и улегся на белоснежную простыню. Сон не шел. Терзали обида на дочь и непутевого зятька. Терзала тоска по родной деревне, густому подлеску, грибам, малине и долгим прогулкам по ночной чаще. Тревога нарастала, копошась под ребрами, давила на легкие, заставляла сердце заходиться в тахикардическом танце. Тени под потолком сгущались, складывались в хищные крючья и кожистые крылья. В голове мелькали картинки одна гаже другой: полные мертвецов овраги, младенчик с пробитой головой, высокие белобрысые дьяволы в черной форме и бездонный жуткий кратер, в центре которого страшно клубилось…
– Вона ты где!
Жупка прятался за плоским телевизором на стене. Скрюченный, серый, размером с кроля, он просвечивал в лунном свете. В круглой дырке на месте лица растерянно перекатывалась горстка глаз. Демьян набрал воздуха в грудь и затараторил:
Чернобога псы стерегут врата,
Мост меж Навью и Явью,
Придите, псы, за ночною хмарью,
За убегшей тварью…
Договорить он не успел. Жупел тоненько запищал, с чмоканьем исчезая в стене. Малышу, конечно, было невдомек, что Демьян блефовал и ни собачьей шерсти, ни сушеной волчьей ягоды у него не было. Жупка еще вернется, попробовать чужие сны на зуб, но ближайшие две недели можно было не беспокоиться.
Вынув из сумки маленькую таблетницу, Демьян зачерпнул темный комочек сушеного пустырника с валерианой, закинул под язык и лег в постель. Уже засыпая, он слышал какой-то странный хруст, точно кто шею разминает, хотел было глянуть, но провалился в душный сон без сновидений.
Наутро страшно ныло левое колено. При попытке согнуть ногу боль растеклась по всему позвоночнику. Закатав штанину казенной пижамы, Демьян удивленно вскинул седые кустистые брови – и где он успел так садануться? Лиловый синяк расплывался на всю коленную чашечку, нога распухла и ощущалась чужой, будто деревянной.
На утреннем осмотре Варженевский аж присвистнул.
– Да у вас гемартроз, батенька! – Он почмокал пухлыми губами, смакуя страшное слово. – Да, гемартроз. Пропишем лечебную физкультуру и электростимуляцию. Заодно ибупрофен недурно бы для снятия болей. С него, конечно, в сон клонит, но и вы, считай, на каникулах, заодно отоспитесь. Наташенька, запишете?
Дебелая медсестра что-то лениво черканула в блокноте.
– А еще, Демьян Гри… А еще бы выдать вам ортопедические тапочки взамен этой… кирзы.
Главврач кивнул на видавшие виды Демьяновы сапоги.
– А як жеж я на улицу у тапках-то?
– А зачем? Вы посмотрите, какая холодрыга – ветер, тучи, дождь скоро пойдет. Осень обещает быть сырой. Будут ныть суставы…
Действительно, небо налилось угрожающим темно-лиловым, в цвет синяка на колене. Деревья качало из стороны в сторону, точно через рощу пробиралось что-то громадное и неуклюжее.
– Я бы, конечно, посоветовал вам пересесть на коляску… Демьян тут же замотал головой. – Ну, тогда тросточку вам подать?
– Не чапа?й! Сам возьму.
– Как скажете. Физиотерапию я поставлю в расписание, а вот с лечебной физкультурой придется обождать – специалист приезжает раз в месяц. У нас, к сожалению, большинство пациентов стационарные, спрос, как понимаете, невысокий…
– Я сам разомнуся, – махнул рукой Демьян, желая поскорее избавиться от навязчивого присутствия этого болтливого толстяка.
– Вот и славненько. Как спали на новом месте?
– Як младенец, – соврал Демьян. Перед внутренним взором некстати возникла картинка с детскими костями, запорошенными жирным черным пеплом.
Не зная, чем себя занять, Демьян расхаживал по своей нарочито дружелюбной, выкрашенной в пастельные тона тюрьме, пытаясь разработать колено.
Нога никак не сгибалась. Старик осторожно заносил ее над ламинатом и так же медленно опускал, перемещая едва на пару сантиметров. В очередной раз отняв подошву тапочки от пола, он хотел поднять ее выше – всего чуть-чуть, для проверки, но страх испытать вновь ощущение, как кости трутся друг о друга, остановил на полпути.
Демьян горько усмехнулся – когда-то он, пятнадцатилетний пацан, пробирался в оккупированные немцами деревни, воровал кур и даже резал глотки, рискуя в любой момент повиснуть в петле с табличкой «Я – партизан» на груди, а теперь боится согнуть ногу в колене. На глазах выступили слезы, он сцепил зубы, дернул изо всех сил ногой вверх, точно отвешивая кому-то пинка. В колене будто взорвался пиропатрон, дыхание сперло. Едва не упав, он схватился за перила и долго не мог отдышаться. Где-то на грани слышимости раздалось хриплое задушенное хихиканье, и Демьян еле удержался, чтобы не сломать злосчастную трость.
Отдышавшись, побрел дальше по этажу. На пути ему встречались редкие старички – еле передвигающиеся, буквально лежащие на своих ходунках, они уныло переставляли одеревенелые конечности, направляясь по им одним известному маршруту. Не без удивления Демьян отметил точно такие же, как у него, припухлости и гематомы на локтях и коленях. В одном из коридоров в него едва не врезался дюжий санитар с обезьяньим лицом, он толкал перед собой инвалидную коляску с иссохшей, похожей на куклу старушкой. Ту потряхивало в сиденье, в остальном же она оставалась неподвижна. Санитар так спешил, что Демьян едва успел заметить уже знакомые вспухшие синяки на локтях пациентки. Хмыкнул задумчиво.
Обед был далеко не королевский – сухой, как песок, творог, рыбная котлета с крахмалистым пюре, жидкий суп и несладкий компот. В отдельном стаканчике, как и в прошлый раз, лежали таблетки.
– Там ибупрофен и успокоительное, чтоб спалось покрепче! – бросила разносчица.
– Дякую, – ответил Демьян, но женщина уже ушла. Поковыряв без аппетита творог, он вновь выкинул содержимое стаканчика в унитаз.
Попытки уснуть ничего не давали. За окном бушевала гроза, рокотала, стучала по карнизам крысиными коготками, раскачивала деревья до натужного треска. Ныл уродливый обглодыш на месте безымянного пальца. Ни примитивный наговор «Кот-баюн, приходи, сон скорее наведи», ни валериана с пустырником делу не помогали. Демьян слепо сверлил потолок, думая о своем. За стеной раздались тягучие стоны, кто-то прошагал тяжелой поступью по коридору – наверное, санитар. Стоны умолкли.
Не так себе Демьян представлял старость. Большой хутор, бегающие по двору внуки и правнуки, сыновья, невестки и спокойная тихая смерть в собственной постели, с ней рука об руку. Что теперь толку корить себя? Отец всегда говорил: «Что сотворишь – не воротишь», и сам стал иллюстрацией своим словам – вон он, в трость осиновую зачуран. Тоже перед смертию видал всякое, знатким был, мабыть; потому и повесился.
Лет до тринадцати Дема не знал покоя. Пока остальные ребятишки беззаботно играли в реке, он и подходить к воде боялся: видел торчащую из нее шишковатую голову хозяина омутов – и действительно, в том месте потонуло немало сорванцов. Не понимал, как набирать воду из колодца, коли вспухшая склизкая тварь у него на глазах плевала ядовито-желтой слюной в ведро, стоило его опустить. А после люди мучились животом и сидели ночами в сортирах. Не хватало духу выбежать в поле в знойный полдень – сразу было видно, что баба в белом, кружащая средь колосьев, не петушков сахарных раздает. Так бы и прослыл Дема деревенским дурачком, что «видит всякое», если бы не бабка Купава с окраины Задорья.
Жили Дема с матерью небогато – вдова так и не решилась сызнова сойтись с мужиком, а потому тянула лямку одна за себя да троих ребятишек мал мала меньше. Как-то раз захворала у них корова – кормилица единственная. Брюхо раздулось; бедняга мычит, мучается, бордовым ходит, глаза больные, затуманенные. Тогда Демьян по наказу матери побежал к бабке Купаве – та была то ли фельдшером, то ли повитухой, а может, просто баба знающая, но среди местных ее считали ведьмой.
Попросил Дема хромую старуху о помощи, та схватила клюку, оперлась на посыльного и заковыляла. Дему в коровник с собой взяла – в подмогу. Купава подняла хвост скотине, мальчишке наказала держать, чтоб не брыкалась. Раздвинула коровье нутро, а оттуда на Дему чей-то глаз с куриное яйцо как зыркнет – так мальчонка в навоз и повалился. Спросила тогда бабка строго:
– Нешто побачил его?
Рассказал тогда Дема все – про колодезное чудище, про хозяина омутов, про повешенного батьку, что в подвале болтается и норовит с лестницы спустить. Бабка Купава выслушала, а на следующий день заявила маменьке, мол, забирает парня на год, на обучение. Мамка, конечно, в слезы, но Купаве перечить никто не смел. А пару лет спустя Дема вернулся домой и, наговаривая заветные слова, своротил балку в погребе. После взял щепу покрупнее, обстругал рубанком, нанес тайные символы и сделал себе палку, по болотам ходить…
В комнате кто-то был. Это Демьян почувствовал не по дуновению воздуха, не по шуму, не по теням – изменилось что-то в самой сути былья. Казалось, будто и буря за окном, и санитары за дверью – все растворилось, оставив его наедине с неведомым кошмаром.
Откинулась крышка вентиляции, чуть погодя звякнула, закрываясь. Что-то большое бесцеремонно вползло в палату. Демьян обмер, одной рукой подтянул к себе трость. Если не шевелишься, то, может, и не заметит. Кто знает, что за шатун тут бродит – место скорбное, грязное, переполненное смертями и болезнями, мало ли что могло завестись.
А меж тем нечто ползло по потолку, бросая длинные угловатые тени, напоминающие паучьи лапы. Шуршало по штукатурке, волочилось. Качнулась люстра, задетая ночным гостем. Демьян набрал воздуха в грудь, сжал челюсти, глаза сощурил – иногда, если что увидишь ненароком, прежним уж не станешь.
«Ну, если подползет, я его тростью-то ка-а-ак…»
Подползло. И понял Демьян, что не будет он злить это коленчатое, узловатое создание. Не просвечивал потолок через торчащие ребра, не проходило длинное тело насквозь через люстру – все оно здесь, духом и плотью.
Тварь с хрустом крутила головой, выбирая точку для атаки. Нацелилась, выстрелила на всю длину костистой шеей с тонким гребнем позвонков. Существо двигалось с хрустом, какой бывает, когда разминаешь костяшки пальцев. Пальцы и правда были везде – они покрывали морду создания целиком, раскрываясь, точно пасть. Грязные, кривые ногти с траурной каймой, сбитые костяшки, струпья и язвы.
Скованный ужасом, Демьян следил, как существо присасывается в поцелуе к его обнаженному локтю, и по руке разливается прохладное, почти приятное онемение. В какой-то момент создание даже показалось ему милым – желтые, рассыпанные по морде глазки, круглый серый череп, детские пальчики на месте зубов… Да и сосал он локоть Демьяна точно младенец сиську. Почему-то вдруг захотелось откинуться на подушку, прикрыть глаза и прижать нечто к груди, поглаживая по гребнистой спинке…
– Ах ты, собака!
Старик прикусил кончик языка; вкус крови отрезвил, прогнал тягучий морок. Трость тяжело опустилась на круглую серую голову, заставив тварь упасть с потолка на кровать. Демьян в панике засучил ногами, пытаясь сбросить неведомое чудище, но лишь сильнее запутывался в одеяле. Навязчивые пальчики тыкались со всех сторон, проникали под кожу беспрепятственно, словно в масло, зарывались под ребра и в позвоночник. Пузырчатое похрупывание накрывало со всех сторон, и было уже не различить, где трещат конечности паскуди, а где его, Демьяна, кости. Поняв, что, если сейчас ничего не предпринять, тварь сожрет его целиком, он принялся нараспев читать:
Чертушки-братушки,
Послушайте частушку,
Во мраке, во хладе…
Демьян почувствовал, как тварь навалилась ему на горло, мерзкие пальчики царапали зазубренными ногтями лицо, но нужно было читать дальше:
Во глубинном аде
Сидит царь-черт
Рогами свод подперт…
Обмотав длинную шею вокруг горла Демьяна, ночной гость затянул петлю, но последние слова успели вырваться натужным хрипом:
Черт, рогами шеруди,
От смерти огороди…
Тени в углах комнаты сгустились до чернильного блеска. Жадно шептали:
– Мы-ы-та, мы-ы-ыта…
Демьян одними губами выдохнул:
– Зуб даю…
Сверкнула молния за окном, огненная вспышка озарила комнату, посыпались искры, будто лампочка лопнула. Едва угадывающаяся черная лапа обрела четкие очертания, высунулась из темного угла, схватила хищную дрянь за голову да шмякнула как следует о стену. И тут же исчезла. А уродец скорчился на полу, перебирал в воздухе конечностями, как ребенок в истерике. Извернулся, подпрыгнул, встал не то на руки, не то на ноги, уставился мелким виноградом глаз на Демьяна. Тот уже стоял на кровати, выставив перед собой трость на манер шпаги. – Ну, сука, яшчэ хошь?
«Яшчэ» тварь не хотела. Хрустнула обиженно, сороконожкой взобралась по стене и нырнула обратно в вентиляцию. Звякнула решетка.
Обессиленный, старик упал на кровать. Дыхание долго не могло успокоиться. Даже три цветка боярышника не унимали зашедшееся точно в припадке сердце. Во рту что-то мешалось, болталось в десне, будто заноза. Подойдя к унитазу, Демьян сплюнул кровью. Ударился о фаянс крупный, с толстыми корнями резец и медленно поплыл куда-то по трубе. Старик с тоской проводил его взглядом. «Гляди ж ты, яшчэ выцыганили!» – он цыкнул с досадой тем местом, где раньше был зуб.
Остаток ночи Демьян проворочался без сна, пытаясь свыкнуться с новой дыркой в челюсти и ломая голову: как так, в доме престарелых – не в грязном бомжатнике, не в лесу, не в болоте, не на дне озера – самый настоящий воплотившийся паскудник? Не жупел, что нагоняет кошмарные сны, не вредный анчутка, что пакостит по мелочам, не злобная обдериха в душевой и даже не ночница! Нет, речь шла о самом настоящем телесном упыре! Вроде тех, что когда-то повадились ковыряться в хатынских оврагах, выискивая себе кусочек погнилее да послаще. Только этот предпочитал живых.
На утреннем осмотре главврач не присутствовал. Медсестра покачала головой, разглядывая синяк:
– Что же вы так, аккуратней надо…
Принесла мазь с бадягой, щедро нанесла на негнущуюся руку. Отсутствующий зуб заметила не сразу, а увидев, долго вздыхала и всплескивала руками:
– Ну как же так-то, Демьян Григорьевич? Что я теперь Александру Семеновичу скажу? Выпишем стоматолога из города, приедет, осмотрит…
Демьян едва замечал хлопочущую медсестру, думая о своем и невпопад кивая. Стоматолог ему, конечно, уже не поможет – протезами от чертей не откупишься. Сколько «мыт» ни береги, но коли завязался с Пеклом, то уж не поторгуешься: не на рынке.
