Все знали, что в такие моменты Субэдэ-богатур разговаривает со своими богами. Но Тэхэ было наплевать на чужих богов, даже если это были личные боги легендарного полководца. Он верил в удачу, верил в счастливую звезду своего дяди, хана Бату, верил в степных духов и в то, что они помогают сильным и смелым воинам. А разглядывание пустоты впереди себя считал потерей драгоценного времени и – говоря откровенно – просто дуростью.
Но в конце концов легендарный полководец Субэдэ имел право на личную дурость, не понятную никому, кроме него самого. Это Тэхэ признавал. Однако от этого в его глазах менялось немногое и дурь все равно оставалась дурью.
– Приветствую тебя, Непобедимый Субэдэ, победитель чжурчженей, – нарушил Тэхэ тишину шатра. – Не помешал ли я твоему уединению?
Единственный глаз Субэдэ дрогнул в орбите и уставился куда-то в область груди Тэхэ, отчего тот невольно поежился. Ходили слухи, что часто Субэдэ смотрит не на человека, а на его душу и при этом читает его самые сокровенные мысли. И хотя Тэхэ в эти сказки не верил, тем не менее пронизывающий и в то же время отсутствующий взгляд полководца был крайне неприятен.
– Хотя я и не люблю, когда мне мешают пить мой чай, но я приветствую тебя, Тэхэ, командир лазутчиков, – медленно произнес Субэдэ, продолжая смотреть сотнику в область груди. – Что ты узнал?
– Впереди хорошо укрепленный град урусов, Субэдэ-богатур. Орде не обойти его с обозами – весенняя распутица размыла обходные пути, – сказал Тэхэ, низко поклонившись, чтобы скрыть вспыхнувшую в его глазах ярость.
Ему, чингизиду, напоминают о том, что он не должен мешать пить чай сыну табунщика! Но усилием воли сотник уже в который раз раздавил пламя, готовое разгореться в груди. Тэхэ никогда не забывал, что на поясе этого сына табунщика висит золотая пайцза, которую туда повесил сам Потрясатель Вселенной, предварительно начертав на ней священным квадратным письмом простые и понятные слова: «Силою Вечного Неба, имя хана да будет свято. Кто не послушает владельца сего, тот умрет». И не было еще в Орде случая, чтобы была нарушена воля Потрясателя Вселенной. Даже посмертная. Так что ярость свою лучше запрятать поглубже. Слова покойного Чингис-хана чтит даже сам хан Бату.
Взгляд полководца стал пронзительным. Похоже, он закончил свою беседу с духами и вернулся в подлунный мир. Теперь его единственный глаз смотрел не сквозь грудь Тэхэ, а на нее.
– Я вижу, ты уже успел взять дань с урусов, храбрый командир лазутчиков, – сказал Субэдэ. Его голос был тусклым и невыразительным. Таким, наверное, мог быть голос каменного идола-онгона, если бы идолы могли говорить.
На шее Тэхэ висела нить, на которую были нанизаны две пары человеческих ушей, выпачканные в недавно запекшейся крови. Маленькие детские ушки, и рядом – женские, с разодранными мочками. Вырванные из них красивые серьги, первый военный трофей этой весны, приятно оттягивали пазуху командира разведывательной сотни.
Тэхэ кивнул:
– Да, Непобедимый. Я уже взял с иноверцев первую кровь.
Субэдэ усмехнулся:
– Судя по размеру ушей, это были не особо великие воины, – сказал он.
На этот раз в его голосе Тэхэ послышалась издевка.
И на этот раз ярость было скрыть гораздо труднее. Потомок Чингис-хана возвысил голос.
– Непобедимый, это были иноверцы!
Ухмылка Субэдэ стала шире. Он уже открыто смеялся в лицо чингизиду.
– Конечно, доблестный сотник, – сказал Субэдэ, продолжая беззвучно смеяться. – Я уверен, что эта победа досталась тебе нелегко. Ты, конечно, покрыл себя неувядаемой славой, и теперь певцы-улигерчи непременно сложат песни о твоем подвиге.
Глаза сотника налились кровью. Это была уже не просто издевка. Это было оскорбление.
Но воин ханской крови тем и отличается от простого нукера, что умеет не только давать волю своей ярости, но и обуздывать ее. С каким наслаждением Тэхэ сейчас вырвал бы саблю из ножен и с быстротой молнии опустил ее на плечо Субэдэ, отработанным до совершенства ударом развалив тело от ключицы до самой золотой пайцзы с письменами Потрясателя Вселенной!
Но ценой невероятных усилий Тэхэ склонил голову, вновь пряча глаза от взгляда прославленного полководца.
– Я все сказал, Субэдэ-богатур, – ровно произнес он.
Субэдэ, презрительно скривившись, небрежно махнул рукой.
– Иди.
Сотник, пятясь, вышел из шатра и рывком запахнул полог. Напоровшись на его бешеный взгляд, отшатнулся молодой телохранитель-кебтеул.
Субэдэ быстрым шагом подошел к своему коню, вырвал поводья из руки Шонхора и, птицей влетев в седло, поднял коня на дыбы. Сейчас для того, чтобы успокоиться, ему требовалась бешеная скачка, свист ветра в ушах, ночь, летящая навстречу всаднику… либо большая чаша архи. А лучше две.
Шонхор видел, что хозяин не в духе, но любопытство пересилило.
– Почтенный Тэхэ! Что сказал Непобедимый?
При другом обращении, возможно, под настроение схлопотал бы молодой нукер плетью по шее. Но «почтенный»…
– Ничего! – рявкнул Тэхэ. – Не понимаю, во имя каких степных мангусов я должен выслушивать от него оскорбления? Я, потомок Чингис-хана, глотаю такое от простолюдина, чей отец пришел в Орду из далекого лесного племени и всю жизнь был простым табунщиком!
Шонхор вновь осмелился подать голос:
– Субэдэ-богатур оскорбил вас?
– Нет! Но дал понять, что, убивая сук и щенков урусов, я покрываю себя позором!
Тэхэ ударил коня пятками в ребра и вскачь понесся к куреню-стоянке своей сотни, подальше от проклятого черного шатра и его одноглазого хозяина.
Пожилой нукер, несмотря на возраст, взлетел на коня с той же сноровкой, что и его молодой господин. Шонхор вскочил в седло следом за ним.
Но, в отличие от хозяина, его нукерам некуда было спешить – в стане Орды сотнику ничего не угрожало. Теперь гнев оскорбленного чингизида будет сыпаться на головы его жен и рабов, которые будут прислуживать ему в его юрте.
Два коня без каких-либо приказаний со стороны хозяев медленно пошли по направлению к полыхавшим в ночи кострам, безошибочно выбирая дорогу. Нукеры могли расслабиться – умные животные сами вывезут хозяев к кострам их куреня.
– Субэдэ-богатур странный человек, – негромко произнес пожилой нукер. – Но он великий воин!
Шонхор даже не успел удивиться, с чего бы это неразговорчивый ветеран вдруг решил почесать языком ближе к ночи о том, что и так знает каждая собака в Орде, как тот продолжил:
– Потрясатель Вселенной, великий Чингис-хан много лет назад возвысил его – и не ошибся! За все это время Орда не знала лучшего полководца. Ведь за прошедшие годы он не проиграл ни одного сражения.
Пожилой нукер помолчал, словно опасаясь озвучить мысль, пришедшую ему в голову. Но потом решился.
– А еще говорят, будто в стране чжурчженей он овладел искусством чужих богов убивать людей без оружия, – сказал он шепотом.
– Я слышал об этом, – беспечно отозвался Шонхор. – И за это демоны-мангусы забрали у него один глаз и вставили вместо него камень. По-моему, слишком дорогая цена за странное искусство, когда у настоящего воина и так оружие всегда под рукой!
– Тсссс!!!
Пожилой нукер приложил палец к губам и огляделся, словно кто-то мог их подслушать.
– Говори тише! – шикнул он на молодого.
– А что в этом такого? – удивился молодой. – Об этом все говорят.
Седоусый нукер покачал головой.
– Ты молод и не знаешь многого. Старые люди также говорят, что степные мангусы здесь ни при чем. И что это не просто камень, а глаз самого чжурчженьского бога смерти Яньлована, которым Непобедимый может по желанию убивать людей за три полета стрелы. Поэтому он молится не Тэнгре – Владыке Вечного Синего Неба, а мертвым богам чжурчженей, которые после смерти своего народа даровали ему вечную молодость и помогают теперь одному только Субэдэ-богатуру.
Глаза молодого нукера стали круглыми. В его расширенных от страха зрачках отразилось пламя приближающихся костров передового тумена.
– А… почему эти боги помогают одному Субэдэ-богатуру? – спросил он шепотом, суеверно перебирая обереги, висящие на груди.
Пожилой нукер сердито цокнул языком.
– Ты еще не понял? Потому, что Непобедимый четыре года назад стер с лица земли народ чжурчженей, и их богам стало больше некому помогать.
* * *
Если бы мог человек подобно птице воспарить над Степью, его глазам открылась бы величественная картина. Всюду, насколько хватало взгляда, раскинулись бескрайние просторы – летом зеленые от высокой травы, а зимой белые от снега, словно прикрытые саваном. С высоты птичьего полета захватило б дух того человека, когда увидел бы он, как встает солнце из-за края горбатой земли и освещает это великолепие. Тоненькие ниточки скованных льдом Оки и Дона терялись в просторах Великой Степи, как теряется седой волос в ковре из белой овечьей шерсти, вытканном персидской мастерицей. И так же, как этот волос, потерялся бы взор того человека, если бы попытался он охватить взглядом Великую Степь.
Тогда человек, боясь потерять рассудок от открывшейся перед ним красоты, вероятно, опустился бы ниже. Тогда перед его глазами предстали бы две великие реки – белая, еще скованная льдами Ока, ломающая тело Степи где-то далеко, у горизонта, – и черная, не менее широкая река, шевелящаяся и медленно ползущая вперед, словно гигантская гусеница.
Черная людская река пересекла Степь на многие стрелища.
Впереди на мохнатых низкорослых лошадках сновали разведывательные отряды легкой конницы. Далее шли личные тумены кешиктенов Субэдэ-богатура и хана Бату – тяжелая конница, окованная в надежную железную чешую, причем пластинчатым доспехом были прикрыты и люди, и кони. Цветной каплей в черной реке следом за кешиктенами ехали кибитки ханов, знатных нойонов, их жен и многочисленной челяди.
А за ними шла Орда. Разноплеменная, порой разноязыкая, но подчиненная строжайшей дисциплине, оставленной в наследство степным кочевникам ушедшим в небесное царство Тэнгре Потрясателем Вселенной Чингис-ханом.
Орда составляла большую часть огромного степного войска. В походе она разделялась на многочисленные отряды, как разделяется стая волков при облавной охоте, загоняя матерого оленя. Страшной метлой прошлась Орда сначала по волжским булгарам, а после и по Руси, и сейчас, объединившись вновь, возвращалась в свое логовище, откуда выползла она два года назад.
Но сейчас войско двигалось значительно медленнее, чем в начале похода. Орду обременяли многочисленные обозы. Так обожравшийся сверх меры волк ползет в свое логово, только что не волоча по земле раздутое брюхо. В такое время даже годовалый олень может раздробить острым копытом голову своего извечного врага, не боясь его ярости и страшных клыков.
Может.
Если, конечно, осмелится…
Огромная юрта из черного войлока, в которой могла бы свободно уместиться сотня человек, двигалась на колесной платформе, влекомой упряжкой из тридцати трех волов. Стены юрты украшали сушеные кожаные маски, содранные с лиц князей и военачальников, побежденных внуком Потрясателя Вселенной – ханом Бату. Шестьдесят закованных в доспехи могучих тургаудов – воинов дневной стражи – стояло на платформе, окружая черную юрту сплошным живым кольцом.
Воин, стоящий у самого входа, сжимал в руке древко священного туга Чингис-хана – бунчука с черным хвостом его боевого коня Наймана. Вершину бунчука венчало золотое изображение кречета – символа Потрясателя Вселенной, злобно смотрящего на мир зелеными смарагдовыми глазами.
Лицо знаменосца пересекала жуткая старая рана, которую закрывала серебряная пластина, намертво соединенная со шлемом и имитирующая недостающую правую половину нижней челюсти. Двадцать лет назад молодой воин подставил себя под удар убийцы, подосланного Кучлуком, зловредным ханом кара-киданей. Удар секиры предназначался Чингис-хану, но воин прикрыл собой повелителя, потеряв четверть лица, но став обладателем деревянной пайцзы и звания ханского знаменосца. Сейчас эта священная пайцза с письменами, начертанными рукой того, кого вся Степь почитала наравне с Тэнгре – повелителем Земли и Неба, – висела на поясе знаменосца и поневоле притягивала завистливые взгляды конных воинов-кешиктенов второго кольца ханской охраны. Любой из них не задумываясь согласился бы хоть сейчас подставить свое лицо под такой же удар и потом до конца жизни питаться крошечными кусочками безвкусного хурута, просовываемыми в узкую щель между верхней губой и серебряной пластиной, лишь бы после вечно держать в руке легендарное знамя.
Своеобразным третьим кольцом охраны были многочисленные кибитки ханской знати, окружающие черную юрту повелителя. А сзади…
Сзади на многие полеты стрелы тянулись многочисленные обозы, набитые золотом, серебром, мехами, дорогой утварью. И не менее дорогим оружием и доспехами из железа, ради которых любой воин Орды всегда готов был пожертвовать и золотом, и мехами.
Но был и отдельный, особо охраняемый обоз, состоящий из длинных крытых повозок, в которых перевозились разобранные осадные машины, несколько лет назад захваченные в стране Нанкиясу и с той поры хранимые пуще золота, доспехов и оружия.
Ордынское войско растянулось в две сплошные линии по бокам обозов, оберегая добычу. Страшная, несокрушимая армия, равной которой еще не знала история.
Боевые сотни, построенные в цепи по пять всадников в ряд, тянулись на многие стрелища вдоль обоза, готовые в любой момент развернуть коней и широкой лавиной обрушиться на любого, кто рискнет посягнуть на достояние Орды.
Да только кто рискнет-то?
Найдется ли в подлунном мире сила, способная противостоять мощи кочевых народов, несколько десятилетий назад объединенных волей одного человека? И пусть сейчас этот человек – да и человек ли был это? – пирует в чертогах Тэнгре среди великих героев древности. Память о нем, подкрепленная законом Великой Ясы, как и в минувшие годы, живет в сердцах ордынцев, делая их в бою не просто воинами, а неистовыми воплощениями Сульдэ – бога войны, незримо парящего над знаменем Чингис-хана.
Большинство воинов радовались огромной добыче, ощущая себя этими самыми воплощениями ужасного бога и подсчитывая в уме, сколько добра сложат они на пол своей юрты по окончании похода. Только седоусые ветераны хмурились и то и дело бросали беспокойные взгляды в сторону бескрайней степи, уползающей к горизонту. Они понимали – окажись сейчас вблизи боеспособная урусская армия численностью хотя бы в тумен на своих длинноногих, быстроходных, мощных конях, умеющих выдергивать ноги из грязи, а не завязать в ней по колено, как невысокие степные лошадки, да ударь она сбоку… Сможет ли тогда противостоять тому тумену закованных в железо витязей потрепанное в походе ордынское войско? Вряд ли. Ой, вряд ли…
Был такой отряд, совсем недавно был, сразу после взятия Рязани, в такую же весеннюю распутицу. Когда так же вольготно везли награбленную добычу, подсчитывая барыши и не смотря по сторонам.
И не тумен урусов был тогда.
Меньше, гораздо меньше…
Шонхор невольно поежился в седле. Он хорошо помнил глаза того богатура – предводителя урусов. До сих пор снились Шонхору эти бешеные глаза. Жуть! Словно сам бог смерти Эрлик в сверкающих доспехах расчищал тогда себе дорогу мечом-молнией, лишь по счастливой случайности не задев верного нукера сотника Тэхэ.
Как его звали? Сразу и не выговоришь. Сложное имя. Но в память впечаталось навечно. Непобедимый Субэдэ заставил всех повторить и запомнить, как звали урусского богатура, которого – виданное ли дело? – не брали ни меч, ни копье, ни стрела и убить которого смогли, лишь расплющив его тело камнеметами.
Евпатий Коловрат. Точно. Коловрат. Так называют урусы изображение великой богини Эке Наран – Золотого Солнца. Так, может, то был не бог смерти, а неласковое урусское солнце, воплотившееся в великом воине? Не зря же так сверкали его доспехи и багровым пламенем искрился меч, по рукоять залитый ордынской кровью…
Шонхор бросил взгляд на темную громаду леса, вздымавшегося впереди. Еще одно отличное место для засады. А что? Пропустить разъезды, что шныряли вдоль тракта, пролегшего сквозь лесную чащу, да и ударить с боков и сзади…
Молодой нукер тряхнул головой, отгоняя дурные мысли, что нашептывают злые духи-туйдгэры тем, кто хоть немного ослаб душой. Шонхор не из таких. Разведывательная сотня, а значит, и Шонхор, уже дважды проезжала в обе стороны по лесной дороге, и если бы урусы готовили засаду – уж наверно заметили бы приготовления.
Шепот духов под шлемом – это лишь шепот, не более. Прикоснулся к оберегу, вознес молитву Великому Синему Небу – и нет их. А вот город, лежащий за лесом, – это не навеянный духами мо?рок. Это серьезное препятствие, о которое еще придется изрядно затупить отточенное железо кривых ордынских мечей.
Странный город. Подобных мало приходилось видеть Шонхору. Сложенные из стволов огромных деревьев высокие стены, защищенные еще более высокими, мощными башнями, способны были внушить почтение любому из ветеранов Орды, искушенному во взятии многих крепостей.
Конечно, если бросить на город все степное войско, может, и можно взять его с ходу. Но все войско бросить не получится. Хорошо урусы свой город построили, умно. С запада река, с востока река и с севера река с крутыми высоченными берегами, на которых неодолимой преградой торчат мощные стены – никакой камнемет не добросит снаряда. Да и не подтащишь его – до рек тех еще по болотам добраться надо. Зато урусам сверху ой как удобно бревна да стрелы метать.
А дорога как раз под стенами проходит, там, где река самая узкая, – прямо со стены стреляй по Орде, ежели охота будет, – не только стрела, сулица долетит… И подход к крепости один – с юга. Там, где приступная стена выше и толще, да еще стоит на крутом валу. А перед валом – широкий ров, глубину которого только и промеришь, ухнув туда вместе с конем… Какие демоны помогут взять такую крепость? Разве только…
Взгляд Шонхора метнулся к хвосту колонны, откуда из дыхательных отверстий наглухо закрытой железной кибитки порой слышался душераздирающий, нечеловеческий рев. Но об этом лучше не думать…
И еще сильно не понравились Шонхору, повидавшему немало в этом походе, большие урусские самострелы, понатыканные на стенах плотно, словно зубы в конской пасти… Трудно будет взять такой город, ой, трудно! И сколько воинов может скрываться за такими стенами? К тому же у урусов наверняка разведка тоже имеется. А ну как уже выслали они тумен с десятком таких Коловратов – больше не потребуется, – и скачет уже тот тумен через степь, доставая из ножен прямые сверкающие молнии…
Мысли, недостойные живого воплощения бога Сульдэ, кипели внутри черепа, словно просяная похлебка в походном котле. Шонхор поежился и снова тряхнул головой – духи сегодня что-то слишком уж расшалились. Клепаный железными бляхами кожаный наушник шлема чувствительно хлопнул по щеке. Шонхор потер щеку и мысленно возблагодарил за науку Великого Тэнгре, который все видит и все слышит, даже мысли, неподобающие настоящему воину…
Черный всадник на черном скакуне подъехал к повозке, на которой стояла юрта хана Бату. Кешиктены молча расступились с поклоном, пропуская коня Субэдэ-богатура.
Шонхор тихо вздохнул. Наверное, у Непобедимого не бывает таких мыслей и Тэнгре не хлопает его за это по лицу наушниками собственного шлема. Но кто знает… Говорят, что Субэдэ-богатур тоже начинал когда-то простым нукером безвестного нойона Темучина, который потом стал тем самым Чингис-ханом, при упоминании имени которого до сих пор трясутся народы Вселенной.
Полководец бросил поводья одному из кешиктенов и легко, не коснувшись ногой земли, перескочил с коня на движущуюся повозку.
Знаменосец, загораживающий вход в юрту, неохотно сделал шаг в сторону. Взгляды Субэдэ и знаменосца встретились.
Субэдэ мысленно усмехнулся. Что ж, спаситель жизни Потрясателя Вселенной не обязан кланяться его лучшему полководцу. Да у него это и не очень-то получится – с некоторых пор его лицо и шея есть одно целое. Но почему всегда в его взгляде столько надменного превосходства? Субэдэ усмехнулся снова, на этот раз не скрывая усмешки. Люди не меняются со временем. И им всегда есть что делить.
Он откинул полог.
В отличие от его шатра, юрта Бату-хана утопала в роскоши. Огромные персидские ковры украшали стены, увешанные оружием, ценным не столько своими боевыми качествами, сколько количеством золота и драгоценных камней, потраченных на его отделку. Захваченные в стране Нанкиясу громадные золотые светильники в виде обнаженных женщин, держащих над головой большие чаши, утыканные свечами из говяжьего сала, стояли вдоль стен, отбрасывая причудливые тени. Казалось, что золотые женщины то ли танцуют какой-то плавный танец, то ли корчатся от боли в руках, онемевших от своей вечной тяжелой ноши.
Бату-хан сидел на покрытом белой кошмой золотом возвышении, символизирующем земную твердь, и грыз баранью лопатку. У его ног распростерлась молодая женщина в дорогом халате, скорее всего, наложница. Наложницы у хана менялись часто, и запомнить, кто из девушек является наложницей, а кто так, просто дочь очередного побежденного вождя или рабыня на ночь, не в силах был запомнить не только Субэдэ, но, возможно, и сам хан. Впрочем, у обоих было и без этого полно забот.
Наверно, девушка чем-то провинилась и теперь вымаливала прощение. Хан не обращал на нее ни малейшего внимания – он был занят. По рукам хана тек теплый бараний жир, капая на объемистый живот, выпирающий из-под халата, искусно сплетенного из золотых нитей. Секрет этого плетения был утерян, вернее, уничтожен вместе с народом чжурчженей, но ни народ, ни халат также нимало не заботили хана. Сейчас больше всего на свете его интересовала баранья лопатка.
