– Да, хорошо. А почему ты спросила?
– Ну… иногда… говорят, что внезапная потеря веса – нехороший симптом.
– Я себя чувствую отлично. И раз уж ты все равно не даешь мне уснуть, давай-ка я снова тебя завалю, чтобы ты убедилась, как замечательно я себя чувствую.
– Ну, давай.
Он застонал. Она рассмеялась. Вскоре оба уснули. Билли приснился сон, в котором они с Хайди вновь возвращались из супермаркета, только на этот раз он точно знал, что это сон, и знал, что сейчас произойдет, и хотел сказать Хайди, чтобы она прекратила свою затею: ему надо следить за дорогой, потому что уже совсем скоро старуха цыганка выскочит на проезжую часть между двумя припаркованными машинами – а если точнее, то между желтым «субару» и темно-зеленым «файрбердом», – ее неопрятные седые волосы будут заколоты дешевыми детскими пластмассовыми заколками, и она не посмотрит по сторонам, она будет смотреть прямо перед собой. Он хотел сказать Хайди, что вот его шанс все исправить, переиграть прошлое, отменить произошедшее.
Но он не мог говорить. Наслаждение вновь пробудилось от ее прикосновений, поначалу игривых, а потом очень даже настойчивых (во сне его член отвердел, и Билли чуть наклонил голову, услышав металлический шелест застежки-молнии, открывающейся у него на ширинке); наслаждение смешалось с тревогой и ощущением страшной неотвратимости. Впереди уже показался желтый «субару», припаркованный за зеленым «файрбердом» с белой полосой. И между ними вдруг вспыхнули по-язычески броские цвета, сочнее и ярче любой автокраски, что можно отыскать в Детройте или «Тойота-Виллидж». Он хотел закричать: Прекрати, Хайди. Это она! Я убью ее снова, если ты не прекратишь! О боже, нет! Нет, не надо!
Но цыганка уже выскочила на дорогу. Халлек хотел переставить ногу на тормоз, но нога словно прилипла к педали газа, ее как будто держала какая-то страшная, неодолимая сила. Суперклей неизбежности, мелькнула дикая мысль, и он попытался вывернуть руль, но не смог. Руль заклинило намертво. Билли внутренне сжался, готовясь к удару, и старуха повернулась к нему лицом, только это была не старуха, о нет, нет-нет-нет, это был старый цыган с прогнившим носом. И теперь у него не было глаз. За секунду до того, как «олдс» сбил его с ног и скрыл под собой, Халлек увидел пустые, широко распахнутые глазницы. Губы цыгана растянулись в мерзкой ухмылке – древним полумесяцем под гниющим кошмаром на месте носа.
А потом: глухой стук, один и второй.
Над капотом вяло взметнулась старческая рука, вся в морщинах и языческих кольцах из кованого металла. Три капли крови разбились о ветровое стекло. Халлек смутно осознал, что рука Хайди дернулась и резко сжалась на его члене, ускоряя оргазм, вызванный потрясением. Наслаждение и боль слились воедино…
Откуда-то снизу донесся шепот цыгана, пробившийся через ковровое покрытие на полу дорогого автомобиля, приглушенный, но вполне различимый: Отощаешь.
Вздрогнув, Билли проснулся, повернулся к окну и чуть не закричал. Над хребтом Катскилл сиял серп луны, и на мгновение ему показалось, что это старый цыган, чуть склонив голову набок, заглянул к ним в окно. Глаза цыгана – две яркие звезды в ночном небе, его ухмылка, как будто подсвеченная изнутри, испускает холодное сияние наподобие света от банки, наполненной августовскими светлячками, или свечения болотных огней, которые он видел мальчишкой в Северной Каролине, – луна в виде древней ухмылки, источающей холод и мысли о мести.
Билли судорожно вздохнул, крепко зажмурился и снова открыл глаза. Луна стала просто луной. Он упал головой на подушку и уже через пару минут крепко спал.
Новый день выдался ясным и солнечным, и Халлек все-таки сдался и согласился подняться по горному Лабиринту вместе с женой. Все окрестности Мохонка были изрезаны пешеходными туристическими тропами разной степени сложности, от очень легких до крайне трудных. Лабиринт считался маршрутом умеренной сложности, и во время медового месяца Билли с Хайди прошли его дважды. Он помнил, как было классно: карабкаться вверх по крутому склону, изрезанному ущельями, – а следом шла Хайди, смеялась и подгоняла его, тюфяка и копушу. Он помнил, как они протискивались через один из особенно узких проходов в скале, и он зловеще шепнул своей молодой жене: «Чувствуешь, как трясется земля?» Там было так тесно, что не повернешься, но она ухитрилась звонко шлепнуть его по заднице.
Халлек признался себе (но никогда не признался бы Хайди), что теперь эти узкие щели его пугают. В свой медовый месяц он был молодым стройным парнем, все еще в отличной физической форме после нескольких лет подработки на лесоповале в Западном Массачусетсе во время летних каникул. Теперь он на шестнадцать лет старше и намного толще. И, как ему радостно сообщил добрый доктор Хьюстон, скоро вольется в ряды кандидатов на инфаркт. Мысль об инфаркте на полдороге к вершине была малоприятной, но возможность такого исхода все-таки невелика; скорее надо бояться, что он застрянет в одной из тех узких каменных горловин, сквозь которые проходила тропа Лабиринта. Билли помнил, что в некоторых местах приходилось ползти, и таких мест было как минимум четыре штуки.
Очень не хотелось бы там застрять.
Или… Вот еще вариант. Старина Билли Халлек застревает в темной расщелине, а потом у него случается инфаркт! Шикарно! Два по цене одного!
Но он все-таки согласился попробовать при условии, что она согласится в одиночку дойти до вершины, если окажется, что ему будет тяжеловато продолжить путь. И что сначала они съездят в Нью-Палц и он купит себе кроссовки. Хайди без возражений приняла оба условия.
В городке Халлек обнаружил, что «кроссовки» теперь dеclassе. Так никто больше не говорит и, кажется, даже не помнит такого слова. Он купил пару щегольских спортивных туфель, зеленых с серебряным, и они пришлись как раз по ноге. Он с удивлением осознал, что уже очень давно не носил парусиновых туфель… Лет пять? Или шесть? Невероятно, но факт.
Хайди одобрила его покупку и снова сказала, что он действительно выглядит похудевшим. Прямо у входа в обувной магазин стояли автоматические весы с табличкой «ВАШ ВЕС – ВАША СУДЬБА». Халлек с детства не видел таких весов.
– Вперед, мой герой, – сказала Хайди. – У меня как раз есть подходящая монетка.
Халлек замялся и почему-то занервничал.
– Давай, я хочу посмотреть, сколько ты сбросил.
– Хайди, ты сама знаешь, что эти уличные весы всегда врут.
– Мне хотя бы примерно понять. Давай, Билли… что ты как маленький?
Он нехотя отдал ей пакет с новыми туфлями и встал на весы. Она опустила монетку в щель. Раздался щелчок, и открылись две серебристые изогнутые панельки. В верхнем окошке был его вес, в нижнем – его судьба по версии автомата. Халлек резко изумленно вдохнул.
– Я знала! – воскликнула Хайди. В ее голосе слышалось легкое недоумение, словно она сама еще не поняла, то ли ей радоваться, то ли пугаться, то ли удивляться. – Я знала, что ты похудел!
Уже позже Билли подумал, что если Хайди и слышала его хриплый вдох, то наверняка рассудила, что его изумило число, на которое указала красная стрелка в верхнем окошке: даже в одежде, с армейским ножом в кармане и обильным мохонкским завтраком в животе он весил 232 фунта. Выходит, он сбросил четырнадцать фунтов с того дня, когда Канли согласился урегулировать спор во внесудебном порядке.
Но его изумил вовсе не вес; его изумила судьба. В нижнем окошке не было никакого «ФИНАНСОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СКОРО ПОПРАВИТСЯ», или «ЖДИТЕ ВИЗИТА СТАРОГО ДРУГА», или «НЕ СПЕШИТЕ С ПРИНЯТИЕМ ВАЖНЫХ РЕШЕНИЙ».
Там было всего одно слово черными буквами: «ОТОЩАЕШЬ».
Глава 4: 227
Домой в Фэрвью они ехали в основном молча. Сначала машину вела Хайди, но миль за пятнадцать до Нью-Йорка, когда движение на трассе сделалось особенно плотным, она заехала на стоянку на автозаправке, и за руль пересел Билли. Ничто не мешало ему сесть за руль; да, старуха погибла, одна рука почти оторвалась от тела, кости таза раздроблены, череп разбит, как китайская ваза династии Мин, упавшая на мраморный пол, но Билли Халлек не лишился водительских прав и даже не получил ни единого прокола в штрафном талоне. Старина Кэри Россингтон, любитель хватать чужих жен за грудь, обо всем позаботился.
– Билли, ты меня слышишь?
Халлек быстро взглянул на жену и снова сосредоточился на дороге. После аварии он стал водить аккуратнее, и хотя не сигналил, не размахивал руками и не ругался больше обычного, теперь он внимательнее следил за дорогой, подмечая чужие – и свои собственные – ошибки, которых не замечал раньше, и относился к ним не так терпимо, как прежде.
Убийство старухи чудесным образом влияет на концентрацию внимания. Оно не способствует самоуважению и порождает ночные кошмары, но внимание концентрирует отлично.
– Извини, я задумался.
– Я просто сказала: спасибо за такой замечательный отдых.
Она улыбнулась и легонько коснулась его руки. Да, они замечательно отдохнули – Хайди уж точно. Хайди определенно сумела забыть все плохое: и погибшую цыганку, и предварительное судебное заседание, на котором дело было прекращено, и старого цыгана с гниющим носом. Для Хайди все эти беды остались в прошлом, как и дружба Билли с тем итальяшкой-бандитом из Нью-Йорка. Но ее все равно что-то тревожило. Билли покосился на нее и увидел, что она уже не улыбается, а пристально глядит на него, и вокруг ее глаз стали заметны тоненькие морщинки.
– Пожалуйста, – сказал он. – Всегда пожалуйста, детка.
– И когда мы приедем домой…
– Я опять завалю тебя в койку! – воскликнул он с наигранным энтузиазмом и изобразил похотливый оскал. Хотя, если по правде, сейчас у него вряд ли встало бы даже на всю команду чирлидерш «Далласских ковбоев», марширующих перед ним в дизайнерском нижнем белье. И дело не в том, сколько раз они с Хайди занимались любовью в Мохонке; все дело в предсказании. ОТОЩАЕШЬ. Такого там быть не могло – ему наверняка показалось. Хотя нет, черт возьми, не показалось. Надпись была очень даже реальной и четкой, как заголовок на передовице «Нью-Йорк таймс». И эта реальность пугала больше всего, потому что в набор предсказаний на платных весах «ОТОЩАЕШЬ» не входит. Даже «ВАША СУДЬБА – В СКОРОМ ВРЕМЕНИ ПОХУДЕТЬ» не прокатит. Люди, пишущие тексты для таких предсказаний, обычно ограничиваются чем-то вроде дальних дорог и нежданных встреч со старыми друзьями.
Стало быть, ему это привиделось.
Да, именно так.
Стало быть, у него что-то не то с головой.
Не говори ерунды.
Это не ерунда. Когда воображение выходит из-под контроля, это плохой знак.
– Можешь меня завалить, если хочешь, – сказала Хайди, – но мне бы хотелось, чтобы ты завалился в ванную и встал на весы.
– Да ладно, Хайди! Я чуток похудел, в чем проблема?
– Я рада, Билли, что ты похудел, я тобой очень горжусь, но все эти пять дней мы были вместе почти постоянно, и я совершенно не представляю, как тебе удалось сбросить вес.
На этот раз он смотрел на нее чуть дольше, но она на него не смотрела; она сидела, скрестив руки на груди, и глядела прямо перед собой.
– Хайди…
– Ты ешь столько же, сколько всегда. Может быть, даже больше. Видимо, горный воздух подстегивает аппетит.
– Лучше говори прямо. – Он притормозил, чтобы бросить сорок центов в автомат на въезде на платный участок дороги. Его губы сжались в тонкую белую линию, сердце бешено заколотилось в груди, и он вдруг разозлился на Хайди. – Ты хотела сказать, что я большой жирный боров. Вот и говори сразу. Какого черта? Я как-нибудь переживу.
– Я говорила совсем о другом! – воскликнула она. – Зачем ты так, Билли? Зачем ты меня обижаешь? Мы с тобой так хорошо отдохнули, а ты пытаешься все испортить.
Даже не глядя на Хайди, он понял, что она чуть не плачет. У нее дрожал голос. Он пожалел о своих грубых словах, но сожаление не отменило злости. И страха, который таился за злостью.
– Я и не думал тебя обижать. – Он так крепко сжал руль, что у него побелели костяшки пальцев. – Я тебя никогда не обижу. Но когда человек начинает худеть, это же хорошо, Хайди, а ты как будто меня укоряешь.
– Это не всегда хорошо! – От ее крика Билли испуганно вздрогнул, и машина вильнула. – Это не всегда хорошо, и ты сам должен знать!
Она все же расплакалась и теперь рылась в сумочке в поисках бумажных салфеток в своей характерной манере, которая отчасти его умиляла, а отчасти бесила. Он протянул ей свой носовой платок, и она вытерла слезы.
– Говори все, что хочешь, Билли. Злись на меня сколько влезет. Можешь даже испортить мне все впечатление от нашей чудесной поездки. Но я тебя люблю и скажу как есть. Когда люди внезапно худеют без всяких диет, это может быть признаком очень серьезной болезни. Это один из семи первых симптомов рака. – Она вернула ему платок. Когда Билли его забирал, он случайно коснулся ее руки. Рука была очень холодной.
Что ж, слово сказано. Рак. Рифмуется с «ништяк». Рак? Да все ништяк. Видит бог, это слово неоднократно мелькало у него в голове с тех пор, как он встал на весы рядом с тем обувным магазином. Оно маячило, словно замызганный воздушный шарик в руках злого клоуна, и он каждый раз от него отворачивался. Так отворачиваются от нищенок, что целыми днями сидят, покачиваясь, в укромных замусоренных закутках на Центральном вокзале… или от резвящихся цыганят, которых не счесть в каждом таборе. Цыганята поют странными голосами, заунывными, но в то же время чарующе нежными. Цыганята умеют ходить на руках, ухитряясь удерживать бубны босыми грязными ногами. Цыганята жонглируют. Цыганята утрут нос любому из местных мастеров фрисби; они запросто крутят одновременно по две или даже по три пластиковые тарелки не только на пальцах, но и на носах. Они смеются, проделывая свои трюки, и кажется, будто у них у всех либо какая-то кожная болезнь, либо косоглазие, либо заячья губа. Когда видишь такое причудливое сочетание прыткости и уродства, можно лишь отвернуться. А что еще делать? Нищенки, цыганята и рак. Даже этот поток беспорядочных мыслей напугал Билли.
Но может быть, это к лучшему, что страшное слово произнесено.
– Я хорошо себя чувствую, – повторил он, наверное, уже в шестой раз после той ночи, когда Хайди вдруг завела разговор о его самочувствии. И черт возьми, это чистая правда! – У меня, кстати, были хорошие физические нагрузки.
Тоже чистая правда… по крайней мере в последние пять дней. Они вместе прошли Лабиринт, и хотя Билли пыхтел всю дорогу и пару раз в самых узких местах ему пришлось втянуть живот, он нигде не застрял. На самом деле Хайди запыхалась даже больше его самого, и именно Хайди дважды просила остановиться передохнуть. Билли дипломатично молчал о ее неумеренном курении.
– Я верю, что ты хорошо себя чувствуешь, – сказала она, – и это прекрасно. Но все равно лучше провериться. Ты уже полтора года не был на медосмотре. Доктор Хьюстон наверняка по тебе соскучился…
– Добрый доктор, старый нарк, – пробормотал Халлек.
– Что?
– Ничего.
– Но говорю тебе, Билли, нельзя сбросить почти двадцать фунтов за две недели на одних только нагрузках.
– Я не болен!
– Тогда сходи на осмотр ради меня, чтобы я успокоилась.
Весь оставшийся путь до Фэрвью они оба не проронили ни слова. Халлеку хотелось обнять жену и сказать, что, конечно, он сделает все, как она говорит. Но ему в голову вдруг пришла одна мысль. Совершенно абсурдная мысль. Абсурдная, но все равно жуткая.
Может быть, это такой новый способ цыганского проклятия? Друзья и соседи, как вам такой вариант? Раньше цыгане превращали тебя в волка-оборотня, или подсылали демона, чтобы он оторвал тебе голову посреди ночи, или еще что-нибудь в таком духе, но все меняется, верно? Что, если этот старик прикоснулся ко мне и заразил меня раком? Хайди права, это очень тревожный симптом… когда ни с того ни с сего вдруг худеешь на двадцать фунтов, это уже как шахтерская канарейка, упавшая замертво. Рак легких… лейкоз… меланома…
Мысль была идиотская, но она все равно не давала ему покоя: Что, если он прикоснулся ко мне и заразил меня раком?
Линда встретила их бурными объятиями и поцелуями и, к изумлению обоих родителей, вытащила из духовки очень даже пристойную лазанью, которую подала на бумажных тарелках с портретом рыжего кота Гарфилда, известного обожателя этого блюда. Она спросила, как прошел их второй медовый месяц («Мне показалось, она намекала, что мы впали в детство, если и вовсе не в старческий маразм», – сухо заметил Билли в разговоре с Хайди, когда вся посуда была перемыта и Линда с двумя подругами умчалась доигрывать бесконечную партию в «Подземелья и драконы», тянувшуюся у них почти год), но как только они приступили к рассказу о своей поездке, воскликнула: «Кстати! Вы мне напомнили!» – и уже не умолкала до конца ужина, пересказывая все последние главы «Повести о чудесах и кошмарах средней школы Фэрвью», бесконечной истории, увлекательной для нее, но не особенно интересной для Билли и Хайди, хотя оба старательно делали вид, что внимательно слушают. Все же их не было дома почти неделю.
Перед тем как уйти, Линда звонко чмокнула Халлека в щеку.
– Пока, худышка!
Халлек наблюдал, как она оседлала велосипед и помчалась по улице так, что собранные в хвост волосы взметались за ее спиной. Потом обернулся к жене. Ошеломленный и растерянный.
– Ну что? – спросила та. – Может, теперь ты прислушаешься ко мне?
– Ты ее подговорила. Позвонила заранее и подсказала слова. Женский заговор.
– Нет.
Он посмотрел ей в глаза и устало кивнул:
– Да, наверное.
Хайди погнала его в ванную наверху, и ему все же пришлось раздеться и встать на весы почти голышом, лишь с полотенцем, обернутым вокруг бедер. Грянуло стойкое ощущение дежавю. Смещение во времени было настолько реальным и полным, что Билли даже слегка затошнило. Почти точное повторение того утра, когда он стоял на тех же самых весах, обернув вокруг бедер полотенце из того же бледно-голубого набора. Не хватало лишь аппетитного запаха жарящегося бекона. Все остальное – в точности как тогда.
Хотя нет. Не все. Было еще одно значимое отличие.
В тот день ему пришлось наклониться, чтобы увидеть число на шкале. А наклониться пришлось потому, что живот загораживал обзор.
Живот остался на месте, но он стал меньше. Гораздо меньше, потому что теперь наклоняться не понадобилось. Можно было просто посмотреть вниз – и увидеть шкалу.
Весы показали 229.
– Все ясно, – ровным голосом проговорила Хайди. – Я запишу тебя на прием к доктору Хьюстону.
– Эти весы занижают вес, – слабо возразил Халлек. – Всегда занижали. Я поэтому их и люблю.
Она холодно на него посмотрела:
– Давай обойдемся без этой хрени, милый друг. Ты пять лет плакался, что они завышают вес, и мы оба знаем, что так и есть.
Свет в ванной был очень ярким, и Билли видел, что Хайди и вправду встревожена. Ее кожа так натянулась на скулах, что аж заблестела.
– Стой здесь, – велела она и вышла из ванной.
– Хайди?
– Ни с места! – крикнула она, спускаясь по лестнице.
Через минуту Хайди вернулась с нераспечатанным мешком сахара, на котором было написано: «Масса нетто: 10 фунтов». Она поставила мешок на весы. После секундной заминки они показали: 012.
– Я так и думала, – угрюмо проговорила Хайди. – Я сама на них взвешиваюсь и знаю. Эти весы не занижают вес, Билли, и никогда не занижали. Они его завышают, как ты всегда говорил. И тебе это нравилось. Людям с избыточным весом всегда нравятся неточные весы. Потому что так проще не замечать очевидного. Если…
