Секунду я сомневаюсь. Не знаю, стоит ли мне ответить или уже начать пьянствовать, как я делаю каждый год в этот день и в это время. Но в запасе есть еще где-то десять лишних минут, прежде чем я начну свой ежегодный ритуал.
– Алло?
– Ты знала, что случаи шизофрении резко возросли на рубеже двадцатого века, когда практика заведения домашних котов получила широкое распространение?
Это моя лучшая подруга, Слоан, и то, что ей неинтересно начинать разговор как нормальный человек, – одна из причин, по которым я люблю ее.
– Что тебе сделали коты? Твоя неприязнь к ним уже патологическая.
– Они пушистые маленькие серийные убийцы, готовые заразить тебя мозговыми амебами через свои какашки, но я не об этом хотела рассказать.
– А о чем же?
– Я думаю завести собаку.
Пытаясь представить помешанную на независимости Слоан с собакой, я кидаю взгляд на Моджо, посапывающего в квадрате солнечного света в гостиной. Моджо – черно-коричневая овчарка, сорок кило любви в потрепанной шкуре, с похожим на огромное перо хвостом, который постоянно виляет.
Мы с Дэвидом спасли его, когда ему было всего несколько месяцев. Сейчас Моджо семь лет, но как будто семнадцать. Никогда не видела, чтобы собаки так много спали. По-моему, он наполовину ленивец.
– Ты же понимаешь, что за ними каждый день надо убирать? И гулять? И мыть. Это почти как дети.
– Вот именно. Будет хорошая тренировка, прежде чем я заведу детей.
– С каких пор ты захотела детей? У тебя даже растения не выживают.
– С тех пор как увидела одну горячую гору мышц в «Спрутс» этим утром – высокую, темненькую, симпатичную… Мои биологические часы начали трезвонить, как Биг-Бен. И потом, щетина – моя слабость, ты знаешь. А его была просто эпичной.
Слоан вздыхает, а я улыбаюсь, представив, как она пожирает глазами парня в продуктовом. Обычно все происходит наоборот. На ее занятия по йоге ходит достаточно исполненных надежд мужчин.
– Эпичная щетина. Я бы на это посмотрела.
– Щетина на стероидах. В нем есть такой пиратский вайб… Мне кажется, подходящее слово. В общем, он прямо излучает какую-то бунтарскую опасность. Суперсекс. Р-р-р.
– Суперсекс, говоришь? Не похоже ни на кого из местных. Наверное, турист.
Слоан ахает.
– Надо было спросить, не хочет ли он посмотреть достопримечательности.
– Достопримечательности? Твои сиськи теперь входят в их список?
– Не ерничай. Это называется актив. Благодаря моим девочкам я выпила кучу бесплатного алкоголя, знаешь ли. – Тут она задумывается. – Кстати говоря, посидим вечером в «Даунриггерс»?
– Не могу, извини. Уже есть планы.
– Ага, знаю я эти планы. Время для обновления! Надо создать новую традицию.
– Напиваться не дома, а в баре?
– Именно.
– Я пас. Перспектива блевать на людях меня не очень привлекает.
Она фыркает.
– Мне точно известно, что ты никогда в жизни не блевала. У тебя нулевой рвотный рефлекс.
– Очень странный факт обо мне.
– У нас секретов нет, детка. Мы стали лучшими подружками, когда у нас лобковые волосы еще не выросли.
– Как трогательно, – сухо отзываюсь я. – Так и вижу открытку из «Холлмарка».
Слоан не обращает на меня никакого внимания.
– К тому же я плачу. Это должно привлечь твоего внутреннего Скруджа.
– Хочешь сказать, я жмот?
– Наглядный пример «А»: ты передарила мне двадцатидолларовый купон из сетевого стейкхауса на Рождество.
– Это была шутка!
Она неуверенно мычит в ответ.
– Тебе следовало передарить его кому-то другому, я же говорила! В этом и прикол. Это смешно!
– Да, если твоя лобная доля была повреждена в результате ужасной автомобильной катастрофы. Тогда смешно. Для остальных людей, с функционирующим мозгом, – нет.
Я издаю глубокий драматический вздох.
– Ладно, в этом году я подарю тебе кашемировый свитер. Довольна?
– Заеду за тобой через пятнадцать минут.
– Нет. Я никуда не пойду.
Но она твердо отвечает:
– Я не позволю тебе сидеть дома, отмечая очередную годовщину свадебного ужина, которого у тебя никогда не было, и накачиваясь шампанским, которое ты должна была пить на свадебном приеме.
Остальное она оставляет невысказанным, но оно повисает в воздухе между нами.
Сегодня прошло ровно пять лет с исчезновения Дэвида. В штате Калифорния, если человек считается пропавшим более пяти лет, его официально объявляют умершим. Даже если он где-то еще и существует, то во всех иных возможных отношениях уже давно лежит в могиле.
Пять лет – отметка, внушавшая мне страх.
Я отворачиваюсь от милого солнечного пейзажа в окне и на секунду задумываюсь о Крисе. Вспоминаю горечь в его голосе, когда он говорил, что я живу прошлым… и что все об этом знают. Включая меня.
– Ладно, – мягко говорю я. – Забери меня в пять.
Слоан радостно вскрикивает.
Я вешаю трубку, прежде чем успеваю передумать, и иду надевать юбку – если решила публично напиться, нужно хотя бы хорошо при этом выглядеть.
«Даунриггерс» – обычный местечковый бар, из панорамных окон которого открываются живописные виды: горы Сьерра-Невада с одной стороны и озеро Тахо с другой.
Закат сегодня будет красивый. Солнце уже отливает оранжевым, низко нависая над горизонтом. Мы со Слоан занимаем место у окна, что позволяет нам любоваться и озером, и баром, где сегодня полно людей. Большинство из них я знаю – в конце концов, я прожила тут всю жизнь.
Как только мы садимся, Слоан перегибается через стол и шипит:
– Посмотри! Это он!
Я непонимающе оглядываюсь.
– Кто он?
– Пират! Он сидит с краю стойки!
– Который с эпичной щетиной? – Я верчу головой и выгибаю шею, чтобы рассмотреть лица в толпе. – Да где?..
Это все, что я успеваю сказать, прежде чем вижу его. Он занимает внушительное пространство бара, выглядит как великан на маленьком барном стульчике и сразу производит впечатление.
Широкие плечи. Растрепанные темные волосы. Волевой подбородок, который не встречался с бритвой несколько недель. Черная кожаная куртка, темные джинсы и берцы, которые одновременно выглядят и дорогими, и потертыми, как будто их не очень аккуратно носят. Средний и большой пальцы правой руки украшают массивные серебряные кольца: одно – какая-то печатка, второе – череп. Глаз «пирата» не видно из-за солнцезащитных очков.
Довольно странно носить их в помещении. Как будто ты что-то скрываешь.
– Не понимаю ни образ пирата, ни рок-звезды. Или главаря байкерской банды. Он как будто только что со съемок «Сынов анархии». Десять баксов на то, что он gehhilfen.
– Ну и что? – шепчет Слоан, пялясь на него. – Будь он хоть Джеком Потрошителем, я бы дала ему кончить на мои сиськи.
– Шлюшка, – констатирую я с любовью.
– Мне просто нравятся альфа-самцы с энергетикой огромного хера, – отмахивается она. – Не надо осуждать.
– Ну, тогда вперед! Я закажу нам выпить и буду следить из тыла, не достанет ли он нож.
Я машу официанту. Тот с короткой улыбкой мне кивает, давая понять, что подойдет, как только сможет.
Слоан в это время хихикает мне в ответ:
– Нет, я не настолько отчаялась. Нельзя бегать за мужчинами, какими бы сексуальными те ни были. Это недостойно.
– Если ты не кокер-спаниель, недостойно так часто дышать и пускать слюни! Иди оседлай этого жеребца, подруга. Я пока в уборную.
Оставив Слоан кусать губы от нерешительности – или от возбуждения, – я встаю и отправляюсь в сторону женского туалета.
Сделав там все дела, я иду мыть руки, а заодно решаю поправить помаду перед зеркалом. Она ярко-алого оттенка и называется «Сладкий яд». Не знаю, почему выбрала именно ее – в последнее время я почти не ношу макияж… Но, наверное, не каждый день твоего пропавшего жениха официально объявляют мертвым, так что какого черта.
Ох, Дэвид. Что же с тобой случилось?
На меня накатывает внезапная волна отчаяния. Приходится опереться на край раковины, чтобы устоять на ногах. Я закрываю глаза и медленно, прерывисто выдыхаю.
Мне давно не приходилось испытывать такой мощный прилив тоски. Обычно она ощущается просто как непрерывное кипение у меня внутри, которое я научилась игнорировать. Тупая боль за ребрами. Вопль страдания, заглушенный до такой степени, что он почти смолкает. Почти, но не до конца.
Люди говорят, что время лечит любые раны, но эти люди – скоты. Такие раны, как у меня, не лечатся. Можно только научиться останавливать кровотечение.
Пригладив волосы руками, я делаю несколько глубоких вдохов, пока не возвращаю самообладание. Немножко себя подбадриваю, цепляю улыбку на лицо, распахиваю дверь и… на выходе сразу же врезаюсь в огромный неподвижный объект.
Я отлетаю, спотыкаюсь и теряю равновесие. Но за секунду до падения большая рука хватает меня за плечо, чтобы удержать.
– Осторожно.
Голос приятный, хрипловато-грудной. Я поднимаю глаза и вижу собственное отражение в паре темных очков. Мою спину как будто пронзает электрический разряд.
Это пират. Барыга. Парень с эпичной щетиной и энергетикой огромного хера.
У него массивные плечи. Он сам массивный. Этот мужчина выглядел большим, когда сидел у бара, но стоя кажется противоестественно высоким. Викинг.
Меня никак нельзя назвать миниатюрной, но рядом с ним я чувствую себя фарфоровой статуэткой.
Он пахнет базовыми нотами дорогого каберне: кожа, дым сигар и что-то неуловимо лесное.
Но, конечно, сердце у меня замерло только из-за того, что я чуть не грохнулась.
– Мне ужасно жаль. Я не видела, куда иду.
Почему я извиняюсь? Это он стоял прямо перед чертовой дверью.
Он не отвечает. А еще не отпускает мою руку и даже не улыбается. Мы молча стоим на месте, и никто из нас не двигается до того момента, пока не становится понятно, что пропускать меня он не собирается.
Я приподнимаю бровь и недоуменно на него смотрю.
– Прошу прощения, можно мне?..
Мужчина наклоняет голову набок. Даже не видя его глаз, я чувствую, как пристально он меня разглядывает.
И ровно тогда, когда все это могло бы показаться странным, его рука отпускает меня. Не говоря ни слова, он толкает дверь мужской уборной и исчезает.
Обескураженно посмотрев на закрытую дверь мужского туалета, я возвращаюсь к Слоан и нахожу ее с бокалом вина в руке. Второй уже дожидается меня.
– Твой пират только что отправился в уборную, – сообщаю я, усаживаясь на стул. – Если будешь действовать быстро, сможешь поймать его для перепихона в темном углу, прежде чем он заберет тебя на свою «Черную жемчужину» и увезет на край света.
Она делает большой глоток вина.
– Ты имела в виду похитит? К тому же его это не интересует.
