Я потеряла в весе с момента последней примерки за две недели до свадьбы. По правде сказать, я никогда не была особо фигуристой, но только сейчас поняла, что слишком сильно похудела.
Дэвид не одобрил бы такое тело. Он всегда призывал меня лучше питаться и усерднее заниматься спортом, чтобы быть больше похожей на Слоан. Я только сейчас вспомнила, как это ранило мои чувства.
Я медленно кручусь в разные стороны, погрузившись в воспоминания, и зачарованно наблюдаю за переливающимися на свету кристаллами, пока резкий звук звонка не вырывает меня из забытья.
Это Слоан. Приехала пораньше.
Первый порыв – сорвать с себя платье и стыдливо запихать его обратно в шкаф. Но потом мне приходит в голову, что появиться перед Слоан в нем, будучи совершенно спокойной, – лучший способ убедить ее, что всё в порядке. Она не должна так бдительно за мной следить. Ведь если я могу справиться с этим, то справлюсь с чем угодно, верно?
– Входи! – кричу я в сторону входной двери. А потом спокойно становлюсь перед зеркалом и жду.
Дверь открывается и захлопывается. В гостиной звучат шаги, а потом стихают.
– Я здесь!
Снова слышатся шаги. Наверное, Слоан в ботинках, потому что звук такой, будто по дому бродит лось.
Я приглаживаю топ платья, ожидая увидеть просунувшуюся в дверь голову Слоан. Но появившаяся голова принадлежит вовсе не ей.
Я ахаю, разворачиваюсь и с ужасом смотрю на Кейджа.
Он занимает собой весь дверной проем. Он снова весь в черном – кожа, деним, берцы. В его больших руках – посылка, картонная коробка, заклеенная скотчем. На его лице – выражение полного изумления.
Он смотрит на меня приоткрыв рот. Его пылающий взгляд изучает мое тело вдоль и поперек. Кейдж шумно выдыхает.
С таким ощущением, будто меня застали распростертой на кухонном полу во время мастурбации, я прикрываю грудь и кричу:
– Какого черта ты здесь делаешь?
– Ты сказала входить.
Господи, этот голос… этот богатый, хриплый баритон. Не будь я в таком ужасе, я бы подумала, что он сексуальный.
– Я ждала другого человека!
Его немигающий взгляд снова изучает меня с головы до ног: острый и пронизывающий, как лазер. Кейдж облизывает губы – почему-то это простое действие кажется одновременно сексуальным и угрожающим.
Его голос опускается до рыка:
– Выходишь замуж?
Не знаю, из-за смущения или удивления – а может, из-за грубости, с которой он вчера со мной обращался, – но я внезапно взрываюсь. Мой голос дрожит, лицо краснеет, и я надвигаюсь на него.
– Тебя не касается. Что ты здесь делаешь?
По какой-то причине моя злость его веселит. На губах Кейджа проскальзывает полуулыбка, но потом мгновенно исчезает. Он приподнимает коробку, которую принес.
– Это оставили у меня на крыльце. Оно адресовано тебе.
– О.
Теперь я еще больше смущена. Он просто пытался поступить по-добрососедски. Хотя, если судить по его вчерашнему поведению, легче было представить, что он подожжет коробку и зафутболит ее через забор, а не передаст из рук в руки.
Закипевшая во мне ярость успокаивается.
– Хорошо. Спасибо. Можешь просто оставить на комоде.
Но он не двигается, а так и стоит на месте и смотрит на меня. Поэтому я просто складываю руки на груди и смотрю на него в ответ.
После секунды мучительной неловкости Кейдж неодобрительно показывает на платье.
– Тебе не идет.
У меня глаза вылезают из орбит.
– Прошу прощения?
– Слишком вычурно.
Ему повезло, что фата осталась в шкафу, потому что иначе я бы обмотала ей его шею и придушила.
– На будущее – если ты видишь женщину в свадебном платье, то единственный приемлемый комментарий, который можно высказать, – это что она выглядит прекрасно.
– Ты прекрасна, – следует немедленный ответ. – Но не из-за платья.
Сказав так, Кейдж крепко сжимает губы. У меня возникает ощущение, что он жалеет о своих словах.
Потом он подходит к комоду, бросает на него коробку и вылетает из дома, оставив меня в полном шоке, с открытым ртом и колотящимся сердцем. Когда входная дверь захлопывается, я все еще стою на месте, пытаясь понять, что сейчас произошло.
Через несколько минут начинает раздаваться странный шум. Это ритмичный звук, похожий на приглушенные удары – бах, бах, бах, – как будто кто-то выбивает старый ковер. Я подхожу к окну, выглядываю, пытаясь отыскать источник звука… и тут замечаю его.
Моя улица немного поднимается под углом, и каждый дом располагается на несколько футов выше предыдущего. Такой перепад позволяет заглянуть в соседский двор, так что со своего места я могу увидеть, что происходит за забором другого дома. Еще отсюда прекрасно видно окно гостиной Кейджа. Салливаны держали занавески задернутыми, но сейчас они раздвинуты.
Посреди комнаты с массивной металлической рамы свисает груша для битья: с такими занимаются профессиональные спортсмены. Она кажется единственным предметом обстановки в гостиной. И эту грушу голыми руками жестоко избивает Кейдж.
Он без рубашки. Я застываю на месте, наблюдая, как он снова и снова бьет по груше, как отскакивает и пританцовывает, как играют мускулы у него на торсе… Как с каждым ударом двигаются и искажаются его татуировки.
Он весь ими покрыт – грудь, спина и обе руки до кистей. Свободен от чернил только его пресс, и я благодарна за это, потому что могу рассмотреть его рельефный, мускулистый живот.
То, что Кейдж фанатично тренируется, – очевидно. Его тело в потрясающей форме. А еще очевидно, что он почему-то очень злится и вымещает свою ярость на несчастном спортивном снаряде.
Если только ничего не случилось за те шестьдесят секунд, что прошли с нашего короткого разговора, его ярость должна быть как-то связана со мной.
Кейдж последний раз пинает грушу, потом делает шаг назад и отчаянно рычит. Он стоит перед ней со вздымающейся грудью, его кулаки сжимаются и разжимаются, а потом он внезапно оборачивается и смотрит в окно. Наши взгляды встречаются.
Я никогда не видела такого взгляда. В его глазах столько тьмы, что это пугает.
Я резко вдыхаю и невольно отступаю назад. Прижимаю руки к груди. Так мы и стоим – глядя друг на друга и не двигаясь, – пока он не разрушает чары, шагнув к окну и задернув шторы.
Когда через двадцать минут приходит Слоан, я все еще пригвождена к тому же месту и смотрю на дом Кейджа, со стороны которого доносятся звуки приглушенных ударов его карающего кулака.
5
Нат
– Говорила же, он вдовец. Это единственное логичное объяснение.
Платье уже отправилось в комиссионку, и теперь мы со Слоан обедаем – сидим над салатами и раз за разом прокручиваем мою встречу с Кейджем, чтобы понять ее тайный смысл.
– То есть думаешь, он увидел меня в платье и…
– Психанул, – заканчивает за меня она и кивает. – Оно напомнило ему об умершей жене. Черт, это, наверное, случилось недавно. – Набив рот салатом, она какое-то время его пережевывает. – Видимо, поэтому Кейдж переехал к нам в город. Место, где он жил раньше, слишком напоминало о ней. Боже, интересно, как она умерла?
– Скорее всего, авария. Он молодой… Как думаешь – лет тридцать с небольшим?
– Максимум тридцать пять. Возможно, они были совсем недолго женаты. – Слоан сочувственно вздыхает. – Бедный парень. Не похоже, что он хорошо с этим справляется.
Я чувствую легкий укол совести из-за того, как говорила с ним этим утром. Я жутко растерялась, когда вместо Слоан увидела Кейджа, и едва не сгорела со стыда из-за того, что он поймал меня в свадебном платье, поэтому в результате, боюсь, повела себя малость по-сучьи.
– Так что было в коробке, которую он принес?
– Художественные принадлежности. Масляные краски и кисти. Забавно, что я не помню, как их заказывала.
Слоан смотрит на меня со смесью сочувствия и надежды.
– Значит, ты работаешь над новой картиной?
Прячась от ее пронизывающего взгляда, я утыкаюсь носом в салат.
– Не буду слишком распространяться, не хочу сглазить.
Скорее я не хочу выдумывать очередную ложь. Но если честно скажу ей, что по-прежнему не рисую и при этом заказала себе краски, даже не запомнив этого, она поведет меня к психотерапевту прямо отсюда.
Может, Диана Майерс права и я живу в пузыре? В большом пушистом пузыре отрицания, который отделяет меня от остального мира. Я медленно, но верно теряю связь с реальностью.
Но Слоан говорит:
– Детка, я так рада! Это большой прогресс!
Подняв глаза, я вижу ее сияющее лицо и чувствую себя сволочью. Как вернусь домой, надо будет плюхнуть немного краски на пустой холст, чтобы меня совсем не заела совесть.
– А еще ты прекрасно держалась в комиссионном магазине. Ни слезинки! Я тобой горжусь.
– Значит, я могу взять еще бокал вина?
– Ты большая девочка. Ты можешь делать все, что хочешь.
– Хорошо, потому что сегодня все еще День О Котором Нельзя Упоминать, и я собираюсь впасть в алкогольную кому часам к четырем.
В это время и в этот день пять лет назад я должна была идти к алтарю.
Слава богу, сегодня суббота, а то пришлось бы долго объяснять, почему я с жутким перегаром навернулась посреди урока.
Слоан уже хочет выдать какой-то неодобрительный комментарий, когда ее отвлекает сигнал телефона. Сообщение.
Она вытаскивает телефон из сумки, смотрит на экран и улыбается.
– Да, ты большой мальчик.
А потом она смотрит на меня, и ее лицо вытягивается. Она качает головой и начинает печатать ответ.
– Я попрошу перенести.
– Кого попросишь? Что перенести?
– Это Ставрос. Мы должны были пойти сегодня на свидание. Я забыла.
– Ставрос? Ты встречаешься с греческим судовладельцем?
Она перестает печатать и закатывает глаза.
– Ну нет же, это симпатяга, о котором я тебе рассказывала.
Видя мой непонимающий взгляд, она продолжает:
– Тот, который явился ко мне на йогу в серых обтягивающих спортивных штанах и без нижнего белья, так что все могли созерцать очертания его великолепного члена.
Я выгибаю бровь, уверенная, что такое бы точно запомнила.
– Ну же! Я тебе сто раз про него рассказывала. У него дом прямо на озере. Триста футов частного пляжа. Компьютерщик. Никаких ассоциаций?
Ассоциаций – ноль, но я все равно киваю.
– Ага. Ставрос. Серые штаны. Помню.
Она вздыхает.
– Совсем не помнишь…
Мы долго смотрим друг на друга через стол, пока я не говорю:
– Насколько рано начинает развиваться преждевременный Альцгеймер?
– Не так рано. Тебе и тридцати нет.
