Влада Ольховская "Источник света"

План оказался нарушен уже на старте: Настя отписалась, что прибыла в поселок, а позже просто не брала трубку.

– Сначала я не насторожилась… Не по-настоящему, – признала Екатерина. – Я сама понимала, что съемки затягивают, я надеялась, что она наслаждается моментом! Но она не ответила и на следующий день. Это мне очень не понравилось, так тяжело на душе стало… Я даже хотела туда ехать, но Лиза меня отговорила. Она сказала, что связалась со своими знакомыми там, на съемках, они подтвердили, что все идет как надо. Да и телефон Настин не выключался… Я решила, что это хороший знак. Там же много людей, что могло пойти не так?

– Она вернулась вовремя?

– Да, вовремя, но… уже другая.

Николай догадался о том, как изменилась девушка, еще до того, как ее мать заговорила об этом – а потом Екатерина просто подтвердила его предположения. Настя сделалась замкнутой, подавленной, она будто спряталась в собственном теле, как в убежище, и лишь изредка выглядывала оттуда во внешний мир. Она много времени проводила в своей комнате, часто плакала, мало спала – мать видела свет в ее спальне ночью, когда сама выходила в коридор. Она пыталась поговорить с Настей об этом, но та постоянно находила оправдания, становившиеся, впрочем, все менее убедительными. Вскоре бессонница дала о себе знать, начались проблемы на работе, нервные срывы…

Николаю не нужно было бы наблюдать за девушкой так долго, ему и пары часов хватило бы, чтобы понять: Настю изнасиловали на съемках. И судя по поведенческим симптомам, которые проявляла пусть и эмоционально уязвимая, но все-таки взрослая женщина, речь шла не об обычном изнасиловании, а о чем-то куда более травмирующем.

– Я заставила ее говорить, – на глазах Екатерины появились слезы, но она их даже не заметила, пойманная в прошлом, в тех днях, когда ее дочь была жива и все казалось поправимым. – К тому моменту это было несложно… Она извелась, она хотела рассказать, просто не знала, как… А я не ожидала, я и предположить не могла…

– Сколько их было? – спросил Николай.

– Что?.. Откуда вы знаете, что их было?..

– Я не первый день в профессии. Так сколько же?

– Двенадцать…

Несложно догадаться, что на нечто подобное Настя не соглашалась, но ее никто и не спрашивал. Она всегда осторожно относилась к алкоголю, ни разу не напивалась по-настоящему. Она и на банкете в честь окончания первого дня съемок не собиралась позволять себе лишнего, она и вовсе пообещала себе остаться трезвой. Но один из организаторов насел на нее, обвинил в том, что она портит всем настроение. Настя же явно была из тех девушек, которые плохо переносят давление, их пугают любые конфликты. Она решила, что от одного бокала вина точно ничего не будет, зато ее оставят в покое.

Одного бокала хватило. Николай даже не сомневался, что туда подмешали какой-то наркотик, он мог сказать это уже на этапе, когда к Насте стал приставать организатор. Кому нужно, чтобы какая-то посторонняя девушка пила просто так? Нет, у него изначально была собственная цель. Настя, на свою беду, оказалась куда более красивой, чем согласные на все девушки… А может, согласие как раз оказалось не в цене?

Выпив подмешанное в вино вещество, Настя почти сразу провалилась в полузабытье – она видела окружающий мир вспышками, то отключалась, то возвращалась к реальности, однако ни на что уже не могла повлиять. Со стороны она выглядела захмелевшей, и ее увели из банкетного зала – якобы в спальню.

Однако в коттедже обнаружилась отдельная комната, созданная специально для таких развлечений. Без окон, с хорошей звукоизоляцией. Со скудным набором мебели и обширной коллекцией аксессуаров очень специфического назначения. Там Настя и провела оставшиеся до конца проекта дни – все сцены с ней отсняли сразу, как актриса она больше не требовалась.

Потом ее отпустили, убивать ее никто не собирался. Ну кто она против них, что она может? Ее запугали, на ее счет перевели внушительную сумму, и казалось, что Настя согласилась на это. Ей приказали не ходить в полицию, да она и не собиралась, ей хотелось как можно скорее забыть о случившемся.

Только вот она не поняла, что не сможет забыть. Николай предупредил бы ее о таком сразу, ему и краткого описания ее характера хватило, чтобы понять: она не сумеет просто двинуться дальше, не без посторонней помощи так точно. Сама же Настя пришла к этому выводу после нескольких дней затянувшегося кошмара. Она обратилась за помощью туда, куда пошла бы любая девушка, далекая от мира криминала: к своей семье.

– И вы сказали ей идти в полицию, – вздохнул Николай. Вопросом это не было.

– Конечно… Как же иначе?

Теоретически это действительно был верный поступок – и все же тот, который не стоило совершать. Не травмированной девушке, не в одиночестве, не в обычное отделение полиции. Со стороны история Насти представлялась неубедительной по умолчанию: нет доказательств, нет улик… Все биологические следы она смыла с себя в первый же день, а травм не получила, тут наркотик помог преступникам, сопротивляться жертва не могла. Она обвиняла в серьезном преступлении богатых уважаемых людей. И что могла подумать полиция? Семья Насти верила, что справедливость восторжествует. Они просто не понимали, что со справедливостью примерно такая же история, как с правдой: у каждого своя.

Как и следовало ожидать, первая попытка написать заявление ничем хорошим не закончилась, Настя вернулась домой в слезах. И тут Токаревым бы отступить, получить помощь, поговорить с людьми, разбирающимися в таких запутанных историях… Не сложилось. Родные Насти начали вредить ей, сами того не желая.

Куда более пробивные Екатерина и Лиза заставили ее настоять на своем и снова пойти в полицию. Им казалось, что они понимают Настю, несложно ведь представить, что групповое изнасилование – это очень тяжело и страшно! Им, как и многим другим, было невдомек, что их воображение никогда не дотянется до того, что пережила той ночью Настя. Стараясь помочь ей и вынуждая «быть сильной», они не давали зажить ране, которая изначально была смертельно опасной. Говорить об этом Николай не собирался – он-то знал, что все стороны в итоге были наказаны… кроме тех, кто действительно виноват.

Под напором семьи Токаревых полиция все же приступила к проверке, но стало только хуже. Настю вызывали на дачу показаний снова и снова, и каждый раз она возвращалась домой в шоковом состоянии, отказываясь объяснять, что произошло. Екатерина в ту пору верила, что дела идут пусть и сложно, но в нужном направлении: суд обязательно состоится!

Однако спустя несколько месяцев дело прикрыли, сухим канцелярским языком отписавшись о том, что преступления не было. Это настолько возмутило Екатерину и Лизу, что они сразу же заверили Настю: они не дадут этому скандалу угаснуть, завтра они начнут борьбу сначала! Настя улыбнулась им, поблагодарила, но той же ночью ушла из дома, забралась на крышу небоскреба – и шагнула вниз.

Ее родные действительно не ожидали этого, Екатерина и сейчас считала, что все произошло внезапно, Настя приняла решение в последний момент… Николай же подозревал, что она хотела такого исхода с самого начала, много месяцев боролась с собой, однако все-таки не выдержала.

После ее смерти и похорон родные готовились вернуться к скандальному делу, если не защитить Настю, так хоть восстановить ее честное имя. Собирая материалы для нового обращения, они обыскали комнату погибшей и нашли дневник, в котором она подробно, с зарисовками, со всеми деталями, описала, что с ней произошло – в том самом коттедже и в полиции. Еще семью днями позже Лиза поднялась на ту же крышу, прижимая к груди фотографию сестры, и спустилась так же, как Настя…

– Она винила себя с самого начала, – признала Екатерина. – За то, что втянула Настю в такое, подставила… Если бы мы не настаивали, ничего бы не случилось! Но изначально Лиза хотела поквитаться с этими уродами… Тот дневник все изменил. Ни она, ни я не представляли, что все было настолько чудовищно… Лиза не смогла с этим жить.

Николай задумчиво кивнул. Он видел, что младшая сестра отзеркалила поведение старшей: Лизе казалось, что изначально она передала Насте свою судьбу. Теперь, чтобы наказать саму себя, она скопировала судьбу сестры, наверняка при помутненном сознании.

Так Токаревы за несколько недель потеряли обеих дочерей. Будущее семьи было изуродовано, по сути – уничтожено. Отец и мать были настроены на то, чтобы хоть чего-то добиться: наказания, мести, раскаяния виновных… Материальная компенсация их не интересовала, они действовали не ради денег, а чтобы погасить боль.

Но доказательств не было изначально, а теперь – тем более. Они не могли добраться до виновных в смерти своих детей и следователей, которые этих детей не защитили. Муж Екатерины все-таки не выдержал, погиб в автомобильной катастрофе, случившейся по его неосмотрительности. Екатерина и сейчас допускала, что от него избавились. Николай признавал, что у виновных не было смысла организовывать такое серьезное преступление, Токарев был не в состоянии доставить им серьезные проблемы. Скорее всего, его погубили горе и бессонница.

Екатерина осталась совсем одна на руинах недавно счастливой жизни. Последний солдат опустевшего форта… И форт этот не нужно защищать, и война давно закончилась, но другого смысла жизни у солдата просто нет. Она хотела, чтобы ее дочери не растворились в забвении, чтобы в их трагедии появился хоть какой-то просвет… Она многое перепробовала и под конец поверила, что остался только огонь.

– Мне нужны ваши показания в аудиозаписи, – сказал Форсов. – Диктофон я вам обеспечу, а вы постарайтесь вспомнить все, получится дословно – хорошо. И конечно, мне нужен дневник Насти.

Он не хотел дарить Екатерине ложную надежду, он и сам пока не мог обещать, получится ли у него что-то изменить. Но она не ждала обещаний, пламя в ее взгляде требовало действия, этим она и спасалась, Екатерина пережила слишком много неудач, чтобы искренне верить в лучшее.

Но и провал Николай не считал неизбежным, иначе не согласился бы на это задание. Сегодня он убедился, что Екатерина не безумна, преступление действительно произошло. И теперь ему предстояло проверить, что он способен сделать.

* * *

Сад был великолепен – идеальное сочетание красоты природы и мастерства человека. Старые ивы и туи служили естественным забором, обозначающим границу впечатляюще просторного участка. Сразу за воротами вились три аллеи: липовая вела к зоне барбекю, яблоневая – к маленькому искусственному пруду, а еловая – к дому, именно она, центральная, круглый год оставалась зеленой и круглый год дарила аромат свежести. Среди стволов приютились цветы, будто взошедшие сами собой, а на самом деле наверняка потребовавшие серьезных усилий садовника – чтобы не мешать друг другу и оставаться безупречными.

Казалось, что не сад служит украшением дома, а дом смиренно вписывается в гармонию сада, чтобы не отвлекать внимание, не резать естественные линии и не привносить слишком ярких цветов в естественный пейзаж. Двухэтажный коттедж цвета топленого молока прильнул к деревьям, застенчиво затаился за ними, лишь изредка сияя лучами солнца, отраженными окнами и пойманными в островерхую стеклянную оранжерею, пристроенную к одной из стен. Там, в оранжерее, сад выживал даже в сезон холодов, бросая зиме вызов тропическими растениями… Там и умерли хозяева дома.

Но здесь, в окружении летнего тепла, среди умиротворения природы, думать о смерти не хотелось. Все равно придется, Матвей знал об этом, однако позволил себе небольшую паузу. Он подошел к пруду, прикрыл глаза, поднимая лицо к солнцу. Он чувствовал тепло лучей на коже, вдыхал медовый аромат близких цветов, слушал плеск воды. Сейчас не было необходимости отвлекаться от этого, осмотр дома все равно ничего бы не дал, там не осталось следов преступления… Если преступление вообще было.

По кратким данным, собранным полицией, Матвей предположил бы, что скорее не было. В доме жила семейная пара, обоим шестьдесят пять. Жена давно страдала от неизлечимой болезни, это знали все. Когда в начале месяца дочь не смогла с ними связаться, никто особо не обеспокоился: они часто оставляли телефоны без внимания, когда гуляли в саду или отдыхали в оранжерее. Но вскоре выяснилось, что на сей раз оранжерею они не покинут: там, среди цветов, в двух плетеных креслах дочь и нашла их тела.

Жена погибла от передозировки обезболивающих препаратов, муж – от отравления газом, пущенным в тесную и душную оранжерею явно добровольно. Записки не было, однако и на постороннее присутствие ничто не указывало: ценности остались на своих местах, на телах погибших не было следов борьбы. Судя по позам, они даже держались за руки перед смертью. Вроде как тихий уход, трагедия, но без криминала…

Форсов и не заинтересовался бы таким делом, однако его попросили. Какая-то знакомая погибшей пары сумела выйти на Веру. Она доказывала, что Валентина и Анатолий Шевис не могли покончить с собой ни при каких обстоятельствах. Да, Валентина была неизлечимо больна. Она не рассказывала подробностей, но и не скрывала этот факт. Однако люди, которые хорошо ее знали, не сомневались: она будет бороться. А даже если бы силы начали ее покидать, муж бы ее поддержал, он бы не стал сдаваться вместе с ней!

Впрочем, дети погибших версию с самоубийством все-таки приняли, они как раз на расследовании не настаивали. Матвей допускал, что и неугомонную подругу можно не слушать: она не была по-настоящему близка с супругами Шевис. Но то, что его все-таки отправили проводить проверку, Матвея не раздражало, работа есть работа.

Встретиться с ним согласилась та самая дочь, которая первой заметила неладное – Лина. Именно она теснее всего общалась с родителями в последние годы их жизни, старшие дети обзавелись своими семьями и жили в других городах.

Они должны были пересечься здесь, чтобы Матвей заодно осмотрел дом. И вот теперь Лина опаздывала, то ли случайно, то ли хотела так наказать профайлера, который влез не в свое дело. И снова он не собирался беситься, он ушел вглубь сада, чтобы хоть ненадолго отстраниться от привычного ритма – небольшая медитация, от которой хуже точно не будет.

Довести сеанс до конца ему не удалось, отвлек звонок телефона. На экране высветился номер Таисы, и это было несколько необычно: она получила задание раньше Матвея… Хотя там и задание было простое, возможно, она уже закончила. Так или иначе, трудностей не предвиделось, и если они все-таки появились, ситуация сложнее, чем они предполагали. А если не появились, зачем вообще звонить?

Гадать Матвей не собирался, он просто принял вызов.

– Слушаю.

– Привет, это я… Ты ведь сейчас, вроде бы, не занят? Вера говорила, что тебе не подобрали задание…

Три странности сразу. Первое – она представилась, хотя ей наверняка известно, что номер у него сохранен. Второе – Таиса многословна, почему-то не переходит сразу к сути. Третье – голос звучит отвлеченно, пусть и не испуганно. Похоже, даже в момент разговора с Матвеем размышляет Таиса о чем-то другом.

Матвей как раз светские беседы вести не собирался:

– Что случилось?

– Так ты в городе или нет? Я думала: может, заеду…

– Я не в городе, сегодня получил задание, но, как видишь, я на связи.

– Да тут не срочно… Не хочу тебя отвлекать, это вообще не по работе, так, кое о чем личном посоветоваться хотела… Не важно, извини, что побеспокоила…

Такой расклад Матвея не устраивал, настороженность уже кольнула и отпускать не собиралась. Он готов был настаивать на продолжении разговора, но тут на дорожке появилась Лина Шевис, махавшая ему с таким усердием, будто они сейчас находились на восточном базаре и рисковали потерять друг друга в толпе.

Поэтому разговор с Таисой все-таки пришлось свернуть, и ее голос затих, а беспокойство, принесенное им, осталось. Это не означало, что Матвей готов был метаться, он умел отстраняться от собственных проблем и сосредотачиваться только на работе. Пока все шло к тому, что с делом Шевисов удастся покончить быстро, тогда можно и Таисой заняться.

Лина оказалась невысокой, полной, хоть и не страдающей от явного лишнего веса. Ей эта полнота даже шла – в сочетании с круглыми голубыми глазами и заплетенными в косу русыми волосами она создавала образ классической русской красавицы прошлых лет. Хотя рядом с Матвеем из-за разницы в росте Лина казалась ребенком, и он уже смирился с тем, что после долгого разговора с такой собеседницей боль в шее вряд ли отступит до конца дня.

Лина улыбалась ему, она подготовилась к встрече, выглядела опрятно, накрасилась, и все равно Матвей без труда распознал, что до этого она долго плакала – даже теперь, когда после смерти ее родителей прошло немало времени. Она не изображала горе, она действительно проживала его.

– Это ведь вы тот консультант полиции, с которым меня просили встретиться? – уточнила Лина. – Или так, или я оказалась в дальней части сада с двухметровым маньяком, а мне бы не хотелось…

Гарик на его месте ляпнул бы что-нибудь вроде «И никому бы не хотелось, кроме маньяка!», Матвей же предпочитал не острить рядом с местом смерти, он подтвердил:

– Да, я из полиции. Спасибо, что так быстро согласились на встречу.

– Выбор у меня был скорее символический, – развела руками Лина.

– Что вы имеете в виду?

– Ой, да перестаньте… Если полиция рассматривает это дело, значит, допускает, что это было убийство. А при убийстве кто единственная заинтересованная сторона? Мы, их дети, только мы получили от этого выгоду – мы же наследники!

Лина изо всех старалась казаться циничной, но у нее просто не получилось: она сорвалась, слезы снова хлынули из глаз, она поспешила достать из сумки бумажный платок. Матвей не стал ни утешать ее, ни упрекать, он просто дал ей время успокоиться, пока они неспешно направлялись к дому.

Как он и ожидал, стратегия сработала: Лина взяла себя в руки, уже отпирая входную дверь, она смущенно улыбалась своему спутнику:

– Простите, неловко вышло… Как будто я вас в чем-то обвиняю, чтобы вы не обвинили меня!

– Вы верите, что это было самоубийство?

– Я не хочу верить! И сначала я не верила, но… Я много думала об этом. Никто не мог убить маму и папу… Никто не хотел этого! Они со всеми дружили… И опять же, выгоды нет… Да, с вашей точки зрения это выгодно мне, брату и сестре. Но мы ведь и так хорошо жили! А больше от их смерти никто не выиграл…

– Не нужно придумывать мою точку зрения, – попросил Матвей. – Просто расскажите о своих родителях.

Просьба была непростой в любом контексте, а с учетом того, что он уже знал о семье Шевис все, что нужно, еще и жестокой. Но Матвею требовалось снова спровоцировать Лину на эмоции, убедиться, что он истолковал ее отношение к смерти родителей верно.

Супруги и правда были примечательны. Большую часть жизни они прожили в пределах среднего класса: Валентина работала коммерческим директором маленькой фирмы, ее муж как устроился после армии на завод, так и пробыл там до пенсии с предсказуемыми повышениями и наградными часами за выслугу лет. Казалось, что Шевисов ожидает печальная участь многих людей, столкнувшихся с такими переменами: потеря привычных ориентиров, смена графика, чувство ненужности, психологическое принятие «доживания»… все то, о чем психологи мира регулярно предупреждают, но слушать их мало кто готов.

Однако Валентина Шевис неожиданно решила пойти другим путем. Добравшись до пенсии, она избавилась от многих ограничений – бывает и такое, просто реже. Она подумала: чего уже ждать, чего бояться? Можно наконец позволить себе то, чего давно хотелось, а неудача не так уж страшна – ее всего лишь назовут «чудаковатой старушкой».

Только вот неудачи не было. Началось все с крошечной службы доставки домашней еды, которая стремительно обретала популярность. Очень скоро Валентина начала привлекать к этому подруг, скучавших на пенсии, занялась организацией кулинарных мастер-классов, на которых старинные рецепты с удовольствием перенимало молодое поколение.

Муж сначала относился к увлечению Валентины с иронией, потом – с сомнением. Но он видел, как растет доход, а для практичного Анатолия это было важнее всего. Да и потом, он тоже быстро устал от бездействия на пенсии. Участие в бизнесе жены позволяло ему снова чувствовать себя нужным. Прежний ритм жизни вернулся неожиданно легко, а старость будто отступила от деятельных супругов, предпочитая жертв попроще.

– В какой-то момент доход стал куда больше, чем ожидала мама, – улыбнулась Лина, на миг заслонившаяся воспоминаниями от собственной боли. – Нужно было или остановиться, или привлекать новых сотрудников. Кто-то сказал бы: зачем какой-то пенсионерской компании расти, всех денег не заработаешь! Но это была история не про деньги. Мама и папа снова получили вызов, в их жизни появилась цель – не заработок, просто работа, которая приносила удовольствие… Когда я поняла это, я присоединилась к ним. Уволилась из офиса и ни разу не пожалела! Я занялась маркетинговой частью, плюс мы наняли программиста, чтобы он довел наш сайт, сделанный на коленке, до ума… Пока нас четверых было достаточно, дальше мама подумывала нанять еще сотрудников… Но не успела. У нее диагностировали аутоиммунное заболевание.

Пока Лина говорила, Матвей изучал дом, и дом этот был безупречен. Дело было даже не в дизайнерском подходе, хотя и здесь явно поработал профессионал. Чувствовалось, что это дом для жизни: место, куда хочется возвращаться, где всегда уютно и безопасно. Активно развивая собственную компанию, супруги Шевис не забывали наслаждаться жизнью, их личная территория была полна фотографий близких людей, произведений искусства, сувениров из стран, которые они посещали. На журнальном столике Матвей заметил стопку свежих туристических буклетов, похоже, эти двое собирались в путешествие… Нетипично для тех, кто планирует самоубийство, но и ничего не опровергает.

– Они не сказали нам… своим детям, – продолжила Лина. – Не факт, что мама сразу сообщила папе. Она всегда была очень самостоятельной, все проблемы решала сама… Но он бы вычислил. Мы узнали через несколько месяцев…

– Как она отреагировала на новости?

– Понятно, что это стало для нее очень большим ударом. Но она собиралась бороться… Она никак не могла поверить, что сейчас, когда ее жизнь стала по-настоящему классной, она вынуждена замедлиться из-за какой-то там болезни… Это очень давило на нее. Там еще и заболевание редкое… Она хотела бороться, я знаю. И она боролась! Она старалась жить так, как раньше, просто теперь это стало сложнее. Особенно со всеми дополнительными обстоятельствами…

– Какими? – уточнил Матвей.

– Ей долго не могли поставить диагноз, потом – назначить лечение. Лекарства то не помогали, то помогали от основных симптомов, но вызывали жуткую побочку. Наконец ей удалось найти хорошего доктора, но… было уже поздно. Я не знаю всех подробностей: мама очень строго запретила лезть в это дело, до скандалов доходило, она стала нервной… под конец. Она знала, что ей осталось недолго. Но я надеялась, что она решит прожить эти годы по максимуму, и, когда она предпочла другой вариант, я долго не могла поверить… Хотя, может, и не предпочла, она в последний год стала очень рассеянной, говорю же, болезнь развивалась… В любом случае, она это сделала, ну а папа сразу понял, что не сможет без нее, и решил уйти в тот же день…

История получалась пусть и печальная, но логичная. Испытание неизлечимой болезнью никому не дается легко. А когда над тобой постоянно висит мысль, что будущее у тебя украли, все лучшее уже позади, дальше – только смерть, можно сорваться и попытаться вернуть хоть какой-то контроль над своей судьбой.

Это не значит, что заказчица, добравшаяся до профайлеров, ошиблась. В иных обстоятельствах Валентина Шевис вела бы себя по-другому, всю ее жизнь самоубийство было для нее противоестественным поведением, но болезнь изменила правила игры.

Матвей не знал, чем именно была больна Валентина, в личном деле ограничились тем же обобщенным определением «аутоиммунное заболевание». Да и не имело это значения, но ему было любопытно, он предпочитал представлять полную картину случившегося.

– Какой диагноз поставили вашей матери?

– Сейчас, я… Там что-то японское, – нахмурилась Лина. – Знаю, я кажусь вам ужасной дочерью, но и вы меня поймите: нам было запрещено упоминать при маме болезнь.

– Вас не интересовало, от чего умирала ваша мать?

– Да что вы такое говорите?! Это было важно, я знала название! Я искала по нему информацию, убедилась, что оно реальное, редкое… Я все равно ничего не могла сделать! А, вспомнила! Болезнь Хашимото – кажется, так…

Матвей, уже направлявшийся к двери, замер в движении, недоверчиво покосился на Лину, пытаясь понять, издевается она над ним или нет. Не похоже, что издевается, снова плачет… Либо что-то перепутала, либо не понимает, что говорит.

Собственно, и другие профайлеры на месте Матвея бы не поняли, в лучшем случае полезли бы в интернет. А вот Матвей сейчас был особенно благодарен Форсову, который настоял на получении своим старшим учеником медицинского образования.

– Болезнь Хашимото? – переспросил профайлер. – Аутоиммунный тиреоидит?

– Не знаю… Кажется, что-то такое…

– Болезнь щитовидной железы? – нетерпеливо перефразировал Матвей.

– Да, это точно щитовидки болезнь!

– Тогда у нас с вами проблема.

– Что? – растерялась Лина. – Я не понимаю…

– Я тоже. Я только знаю, что тиреоидит Хашимото – заболевание контролируемое, легко корректирующееся лечением и не вызывающее тех осложнений, которые вы упомянули. Ах да, и на продолжительность жизни оно при правильном лечении никак не влияет, так что метафорический призрак смерти над вашей матерью не довлел. А теперь давайте обсудим ее последние месяцы еще раз, потому что я подозреваю: ее знакомая, настоявшая на моей консультации, была куда ближе к истине, чем мне показалось изначально.

* * *