Лес озарился огоньками. Они парами плыли среди деревьев, делая ночной мрак еще сочнее и гуще.
На стоянку выходили волки.
Вероятно, те самые, которые не гнушались, по словам бармена, выдирать самое дорогое у зазевавшихся любителей свободы.
Эмма в жизни не видела таких огромных тварей.
Волки замерли позади голой парочки. Не расселись, как если бы ожидали чего-то, а просто замерли, словно экспонаты зловещей лесной диорамы. Их насчитывалось не больше десяти, но дальше, судя по огонькам, в чаще пряталось еще больше. Хищники сверкали глазами, демонстрируя разум и голод – голод, бешеный голод!
Бор сделал шаг назад, и один из волков зарычал. Огромная тварь показала ему зубы!
– Ни с места! – прошептала Эмма. – Не вздумайте палить, идиоты!
– Так что там с «товаром» в школах? – спросил парень равнодушным голосом, поглаживая подружку по волосам.
– Какого хрена, мужик! – проблеял Бор. – Какого хрена! Это же просто травка! Сено для балдежа!
Обнаженная девушка улыбнулась какой-то бесконечной и бездонной улыбкой. Ее губы рвались и растягивались, словно старая портьера. Заблестели толстые громадные клыки, покрытые слюной.
И вдруг стая рванула вперед.
Бор выстрелил. Но его рука и разум не нашли друг друга. Пуля ушла в темнеющие кроны. Бор завизжал, когда его сшибли. Он попытался закрыть шею, но оскаленные морды тянулись совсем к другому лакомству. Бор брыкался, пока его лоб и щеки обдирали, будто шар, обклеенный пожелтевшими газетами.
Юлиусу повезло чуть больше.
Перед смертью он обрел надежду на спасение. Падая, он увидел пару мужиков. Они курили у выхода из бара и с интересом вглядывались в темноту. Их не волновал выстрел. Они даже помахали Юлиусу, когда тот вскинул окровавленную руку. Уже умирая, Юлиус сообразил, что эти придурки смотрели вовсе не с интересом.
С завистью.
Так смотрят те, кому выпало развозить пьяную компашку после вечеринки.
Не тронули только Эмму. Да и то лишь потому, что ей предназначалось послание, не имевшее никакого смысла. Вдобавок она упала. Хотела побежать и запнулась. Села на задницу и теперь растерянно смотрела, как в ее сторону идет Вигго.
Он присел, внутренне являя собой какую-то дикую и взлохмаченную смесь волка и человека.
– Никакой травки в моем городе. Это правило. Никаких насильников, грабителей и тем более убийц. Исключение, пожалуй, есть только для шлюх. Но шлюхой бывает каждый. Тут не нам судить, знаешь ли.
– Нет, пожалуйста! Пожалуйста!
Из-за парня выглянуло настоящее чудовище – огромная волчица, казавшаяся ожившим каменным изваянием. В ее крупных глазах читалось безразличие к судьбе Эммы. А еще там сверкала сумасшедшая любовь. Эмма поняла это, как поняла бы любую другую женщину, на чьего мужчину она неосторожно положила глаз.
Пасть распахнулась. В глазах чудовища разгорались багровые сумерки.
Эмма завизжала – но уже во влажной тьме, обхватившей ее голову.
2.
Сквозь заросли прыжками несся хромой волк.
Иногда он поднимал морду и смотрел на звезды, обитавшие в ветвях. Но сами звезды мало интересовали волка. Запахи, как и воздух, могли опускаться и подниматься. Всё зависело от температуры и скорости объекта. Стая бежала довольно быстро, разнося широкий информационный спектр ароматов. Двигаться следом – всё равно что перемещаться по раскиданным буклетам.
Сейчас «буклеты» чуть воспарили в холодном воздухе, говоря о скорости и высунутых языках, пропахших кровью.
Хромым волком был Аслак Лауритсен.
Когда в Лиллехейме началась заварушка с волками и детьми, он лежал в городской больнице. Аслак работал с деревом. Собственно, это и стало причиной, по которой он пропустил все ужасы. Угловая шлифмашина разрубила ему сухожилия на левой стопе, и Аслаку, превратившемуся в волка прямо в больничной палате, ничего не оставалось, кроме как подъедать крошки за остальными.
Хромой волк упрямо скакал за стаей. Кто-то тащил в пасти одежду Ульфгрима.
Самого Аслака не задевало такое положение вещей. Сейчас он плелся в конце, но в начале был первым – в полной мере перекусил теми барыгами. Жрал так, что челюсти заболели. Побрезговал человечиной только Ульфгрим. Но черный волк был вожаком, а значит, мог позволить себе воротить нос, играя в съедобное и несъедобное.
Аслак на ходу слизывал кровь с морды и сладко жмурился. Он так увлекся поиском кровавых сгустков, что не заметил, как выскочил на полянку. Таких полянок – пруд пруди к северу от Альты. Чистые, выстланные холодной травой, они приглашали покататься в прохладе, унося в шерсти медовые ароматы леса и ночи. Правда, сейчас полянка едва ли годилась для этого нехитрого удовольствия.
Под навесом из ветвей замерла тень.
Мужчина.
Он привалился к стволу сосны и улыбался.
– Привет, киса. Так обожрался, что бежал куда глаза глядят?
Аслак зарычал, лениво размышляя, не притвориться ли ему обычным волком. Подумал, что едва ли сойдет за такового. Волки их стаи крупные. Куда крупнее обычных. В следующую секунду Аслак ощутил нешуточный страх. Незнакомец не только не испугался, но и не пах.
Точнее, не пах как человек.
В Лиллехейме всё было иначе. Тогда волки мало что понимали и больше походили на пешек королевской армии, коим промыла мозги сама королева. С появлением Ульфгрима всё изменилось. Волкам позволялось помнить, что не только луна определяет их жизнь, но и солнце. Теперь они не забывали, что были и оставались людьми по другую сторону превращения.
Незнакомец вышел на середину поляны.
Это был блондин с тяжелой улыбкой борца и прической заспанного пастуха. В остальном же он напоминал торговца подержанными авто. Пиджачок с заплатками на локтях, вылинявшие джинсы, сбитые ботинки, через плечо – холщовая крепкая сумка. На руке – золотой перстень, как у императорского отпрыска.
– У вас есть что-то вроде свода законов, киса, – сказал блондин. – Вам не запрещено охотиться на людей в полнолуние, а отморозков можно грызть в любой день недели. Лишь бы всё происходило вне города. Стало быть, сейчас я – потенциальная жертва, да?
Аслак опешил, не зная, как поступить. Полная луна ожидалась только к следующему четвергу. А значит, незнакомец сообщал о том, что он – мерзавец, которому самое место в волчьих желудках. Но зачем?
Когда он сделал пару шагов к кустам, блондин рассмеялся.
– Ладно-ладно, понимаю. Ты сыт. Но сыт ли ты настолько, чтобы позабыть сладкий вкус крови?
Блондин вытянул руку и продемонстрировал раскрытую ладонь.
В ложбинке из линий и мозолей дрожала капля крови.
Против воли Аслак принюхался. Жалкая капелька пахла так, словно где-то от яств ломились пиршественные столы, за которыми восседали боги. Пасть Аслака наполнилась слюной. Всё человеческое убралось подальше. Глотка породила ворчание. Теперь на полянке кружил кровожадный хромой волк, примериваясь к глупому человеку.
– Во дела, да ты совсем ручной! – рассмеялся блондин.
Волчья пасть клацнула у самого лица мужчины, но он успел обхватить хищника за шею и швырнуть через бедро. Аслак растерянно грохнулся в траву. Блондин, не убирая рук, навалился сверху. Аслак взвизгнул. Почва под ним вдавилась и лопнула, словно на нее рухнуло огроменное пушечное ядро.
Аслак мотал головой и брызгал слюной, но всё равно не мог дотянуться до противника. Тот буквально прикипел к его шее.
– Тише, киса, уймись.
Продолжая напирать на волка, блондин полез в сумку свободной рукой. Вынул пластиковую бутылку. Потянуло уксусной кислотой.
Аслак взвился, когда его пережатые позвонки захрустели. Волчья пасть беспомощно распахнулась в приступе удушья. Язык в спазме вывалился наружу.
Свернутая пробка отлетела в сторону.
А потом в волчью пасть хлынул уксус.
Аслак завизжал и забрыкался. Уксусная кислота выжигала глотку и отравленной смесью катилась в желудок и легкие. Пасть наполнилась густой розовой пеной. Лопнули первые волдыри от химических ожогов, и на языке осели крошечные клочки кожи, как размокшее конфетти.
Блондин выдавил в пасть хрипевшему Аслаку остатки бутылки и сказал:
– Волки умеют прощать, а мы хотим, чтобы ваш главный дружок злился вечно.
Хромой волк дернулся в последний раз.
3.
Вигго снился сон – давний и неприятный.
Он стоял посреди сумеречной улицы и в растерянности озирался. Кругом возвышались гротескные коттеджи Лиллехейма, похожие на почерневшие и развалившиеся печи. В просветах между домами виднелось море. По бухте Мельген гуляли волны, готовые смять позабытые людские скорлупки на берегу. С пасмурного неба, подсвеченного морем, доносился звон. За облаками перекатывались клубы тяжелых цепей. Вигго не видел их, но знал, что это именно цепи.
За его спиной находился дом – зловещая громада, в которой умер его отец.
Вигго боялся. Боялся столкнуться с призраками, что утянули его в это бесцветное прошлое. Но оно всё равно напоминало о себе. По улицам бежали выгоревшие полупрозрачные силуэты детей. Они мчались прямиком в объятия клыкастой смерти. Никто не нападал на них, но они всё равно падали – растерзанные и разорванные, поблескивая оголившимися костями.
Лиллехейм чавкал и хлюпал стоками, впитывая в себя кровь.
Из груди Вигго вырвался крик. Самый обычный вопль тринадцатилетнего подростка. Заливаясь слезами, Вигго бросился к коттеджу за спиной. Вне себя от ужаса, он взлетел по парадным ступеням, а потом и по внутренней лестнице. Вигго пытался отыскать свою комнату – единственное место, где можно спрятаться и забыться.
На втором этаже яростно стучала пишущая машинка.
Проходя мимо распахнутой двери отцовского кабинета, Вигго остановился. За столом сидел черно-серый волчара. Он с абсолютно невозмутимым видом восседал на мертвых полицейских. Одной из них была Берит Карсен – упрямая девушка в звании сержанта. На листе бумаги, заправленном в каретку, полыхали пятна крови. С каждым стуком клавиш там расцветали всё новые кровавые всплески.
Волчара обернулся. На оскаленной морде – аккуратные рабочие очки. За линзами – пустые дыры. Пасть с щелчком раззявилась.
– Вы – последние дети Лиллехейма, дорогуша. – Голос принадлежал мертвой девушке-полицейскому, но сказал это волчара.
Вигго бросился по коридору к себе. Прыгнул на кровать и в оцепенении уставился на распахнутое окно. В самом первом кошмарном сновидении, которое Вигго увидел еще в Лиллехейме, на подоконнике сидела женщина-волчица. Она играючи взяла высоту второго этажа, чтобы добраться до юной жертвы.
Сейчас всё было иначе.
Странное существо, соединявшее в себе черты волка и женщины, уже находилось в комнате. Вигго закричал, когда оно полезло к нему на кровать. Его шею обвили прохладные руки, а голову сжали острые зубы. Кожа сморщилась. А потом клыки содрали ее, оголив кровоточащий череп.
Вигго вздрогнул и слабо вскрикнул. Сообразил, что проснулся.
На него взобралась Сиф.
Она улыбалась и покусывала ему лицо, вкладывая в эти касания куда больше смысла, чем можно вложить в поцелуи.
– Привет. – Вигго с улыбкой обнял жену. Опустил руки на ее бедра.
Но Сиф уже и сама двигалась, пробуждая его и себя. Ее глаза, удивительно глубокие, как у сосредоточенного зверя, лучились безусловным и абсолютным теплом. Пышные серо-серебристые волосы закрывали груди. Вигго немного поработал руками, чтобы глаза увидели больше.
Сиф опять наклонилась к Вигго. Он принял ее поцелуй с той же жадностью, что и тринадцать лет назад.
Как только их тела закончили сообщать о любви, пронизывавшей их души, Сиф соскочила с кровати и направилась в душ. Раздался шум воды. Вигго заулыбался. Стоило больших трудов приучить Сиф к комфорту, коим окружали себя люди. Раньше она обычно уходила к горным ручьям, где приводила себя в порядок.
Вигго задумался. Что там сулят октябрьские сновидения в ночь на четверг? Как следует поразмыслить он не успел. Затрезвонил обычный домашний телефон у изголовья кровати. Они предназначались в основном для Сиф, которая имела довольно сложные отношения с техникой.
Вигго снял трубку, уже зная, кто звонит:
– Привет, мам.
– Доброе утро, Дмитрий Леонидович.
Улыбка на лице Вигго померкла. Некоторые привычки довольно живучи, а привычка Дианы называть сына по имени-отчеству могла пережить их всех.
– Господи, а как насчет моего нынешнего имени? Я ведь могу и приказать.
– Я не буду звать собственного сына каким-то там Вигго. А если прикажешь, как ты изволил выразиться, то я воспротивлюсь. И буду противиться до тех пор, пока не лопну. – Диана помолчала. – И пусть она тоже не смеет мне приказывать.
– Да брось, мам. – Вигго рассмеялся, находя этот разговор забавным. – Сиф оставила тебя в покое, как только всё подошло к логическому концу. Так что ты хотела?
– Твои крысы сводят меня с ума.
– Это крысы отца.
– А вот теперь уже ты сводишь меня с ума. Эти крысы – в честь твоего отца.
– Ну хорошо, я поговорю с ними. Что-то еще?
– Когда я увижу внуков?
– Сегодня. Мы же договаривались. Сразу после школы.
– Ладно, тогда до встречи, Дмитрий Леонидович. И я не передавала ей привет!
Вигго повесил трубку. Прислушался к шуму воды в душе. При желании он мог бы услышать возню червей под домом (они, кстати, довольно громко обсасывали мышиный трупик), но предпочитал получать информацию по старинке – в пределах возможностей человека. Сиф, насколько он знал, не ограничивала себя, а значит, слышала весь разговор, даже несмотря на шум воды.
– Дорогая, тебе привет от Дианы!
