– Мы за Князевым.
– Я разберусь, – хмуро сообщил Горький и вышел в коридор.
– Какого черта ты творишь? – Я поднялась и прошла к кушетке. Стас лежал бледный, его глаза лихорадочно блестели, а лоб покрылся испариной. Даже жалко стало, если вспомнить, кто именно уложил его на кушетку. – Я поставлю тебе капельницу…
– В пятидесяти километрах от Москвы в резервации умирает подросток, за которого я взял ответственность, – вдруг просипел он. – Я не смог дозвониться кому-то, кто бы оказал помощь. Ночь он может не пережить.
Я нахмурилась, покусала губы…
– Скажи, откуда забирать. Я съезжу за ним.
Стас перевел на меня взгляд и тяжело сглотнул…
Через полчаса мы уже летели с Горьким и бригадой скорой помощи по МКАДу. Сидя рядом, мы с Давидом изучали документы, которые мне скинул Стас.
– Я только сегодня узнал, что у Стаса есть приемные, – качал головой Давид, глядя в экран мобильника.
– Да, неожиданно. – Я листала ту же самую папку документов со своего аппарата.
Оказалось, что у Князева-младшего подтвержденный статус опекуна, и за ним числятся два десятка подростков-оборотней. Да еще и таких, на которых бы другие приюты поставили крест. Все – с зависимостями в прошлом. «Трудные подростки». Парень, который нуждался в помощи, поступил к нему самым последним и все еще был на реабилитации. Мы связались с ответственным, которым оказался самый старший из группы. Семён сказал, что Карен периодически теряет сознание, а когда приходит в себя – кричит и бредит. По всем признакам у парня вырисовывался либо острый аппендицит, либо что-то с почками. Что бы там ни было, оно совершенно точно угрожало его жизни. Но трагичней всего было то, что полевые врачи обслуживать такой приют не особо рвались. Один вызов, и местный фельдшер уехал в другом направлении, не оставив себе замены. И такая ситуация возникала сплошь и рядом. Если бы Стас не был в больнице, он бы сам отвез Карена в хирургию. Но он не мог. И это роковое стечение обстоятельств теперь может стоить парню жизни.
Когда вспышки огней скорой залили пропускной пункт поселка красным, было уже темно.
– Мы поедем обратно через некоторое время, – сообщил водитель охраннику, и машина помчалась дальше по гравийной дороге, подпрыгивая на колдобинах. – Держитесь!
– Горький, вот я все понимаю, – клацала я зубами, держась за ручки. – Но не понимаю, зачем ты едешь со мной…
– Хочу сам посмотреть на все, – отозвался Давид. – Я долго думал о Стасе очень плохо и не могу поверить, что настолько ошибался.
А посмотреть было на что. Я готовилась увидеть все, что угодно. Но взгляду предстала небольшая парковочная площадка перед высоким каменным забором. За ним – обширный ухоженный участок. Повсюду остатки леса – деревья, кустарники – и каменные дорожки. Вдоль дорожки горят фонари. Во дворе витает запах еды, а перед двухэтажным кирпичным домом мальчишки гоняют мяч по площадке.
На крыльце нас уже ждали.
– Скорее, – кивнул высокий парень на двери и махнул мобильным. – Я разговаривал с вами. Семен. Карену совсем плохо…
Мы с Горьким проследовали за ним в сопровождении двоих медиков с носилками и чемоданами. Одного взгляда на Карена оказалось достаточно, чтобы понять – дело совсем плохо и много времени упущено. Мы его даже разогнуть не смогли – так сжался кренделем, пытаясь ослабить боль.
– Карен, – пыталась дозваться я парня, делая инъекции. Но он только мотал головой, не открывая глаз, и что-то невнятно мычал. – Мы здесь, чтобы помочь тебе.
Осмотреть его толком не удалось, пришлось отнести в машину как есть. Весь путь до больницы мы с докторами были заняты тем, чтобы парень дотянул и хоть немного пришел в себя. Я слышала, как Горький отвечает по мобильному, но никак не могла понять, с каким именно из Князевых он говорил. Как выяснилось потом – с обоими.
Игорь приехал на осмотр брата и потерял меня. А Стас переживал за своего подопечного и пытался выяснить обстановку у Давида.
У Карена оказался перитонит, и мы его едва не потеряли, но операцию он пережил, и теперь нас всех ждали его первые критические сутки. Мне казалось, что ночь он должен пережить. Такие, как этот Карен, вцепляются в жизнь зубами намертво. И почему-то это стало для меня особенно важно.
Оказалось, что я отдала сердце не безнадежному подлецу.
Из операционной я выползла на ватных ногах и едва ли не по стеночке. И сразу же попалась Князеву-старшему под горячую лапу.
– А ну в смотровую! – рявкнул он, подхватывая меня под руку.
– Узнаю, кто тебе донес, уволю, – устало повисла я на его крепкой руке.
– Стас, – удивил меня Игорь. – Ива, ну чего ты ждешь? Почему не сделала капельницу? А выходной свой после бессонной ночи и обморока проскакала на ногах, да еще и в операционной оторвалась!
– Ой, чья бы собака рычала, – закатила я глаза, растекаясь по кушетке. – Что ты от меня хочешь?
– Я не хочу узнавать в тебе себя, – вдруг обреченно выдал он. – Руку давай.
– Тебе, значит, можно, – зачем-то препиралась я, устало глядя на него из-под ресниц.
– Мне можно, – сосредоточенно возразил он, вводя иглу мне в вену. – Не шевели рукой.
– Я помню.
– Меня не оставляет чувство… – Игорь поймал мой взгляд. – …что моя история тебя подкосила.
– Нет, – отвела я взгляд.
– … стала последней каплей. И трагедия со Стасом добила окончательно.
– Ты по привычке берешь на себя не просто много, Князев, а все и сразу. И за всех. – Я прикрыла глаза, наслаждаясь отдыхом. – Перестань. Как Яна?
– Нормально. На работе, – отстраненно ответил он.
– Что по ее сердцу думаешь?.. – Игорь нехотя отвечал, но я видела – все его мысли заняты братом. И немного мной. – Думаю, Яна сможет и сама родить…
– Не хочу рисковать, – нахмурился он. – Кесарево будет безопаснее.
– Ты прав. А оперируешь сейчас где?
– Пока у Розмуха в основном. Не хочу выпускать Яну от себя.
– И тут ты прав. – Я улыбнулась. – Яне повезло с тобой.
Игорь не спешил отвечать на мою улыбку, вглядевшись в меня слишком пристально.
– Я в порядке, – проворчала я, игнорируя его внимание.
– Я хотел попросить тебя не тратить силы на Стаса. Он это не оценит. Побереги себя, пожалуйста.
– Я – тоже его хирург, Игорь. Штатный, в отличие от тебя. – Возможность выстроить между нами стенку внезапно понравилась, и я схватилась за нее с энтузиазмом. – И давай я сама буду решать, на кого мне тратить время.
Он усмехнулся с какой-то незнакомой прежде горечью, а мне вдруг подумалось – что если он когда-то думал обо мне иначе, но я не дала нам шанса? Слишком амбициозная ведьма со своим мнением по любому поводу вряд ли способна стать хранительницей семейного очага? Я ведь живу в операционной, и никогда бы не променяла ее на тихий домик за городом. И Игорь это понял? И не подхожу я ему не как ведьма, а как женщина? Эти мысли застали врасплох. Так захотелось вдруг спросить Игоря, но я только прикусила щеки до боли.
– Ладно, – поднялся он. – Отдыхай, если что – звони.
– А что тебе Стас сказал?
– Что вы одновременно упали в его палате, когда он собирался уехать, а ты пыталась ему не позволить. – Он напряженно вздохнул. – С ним и дальше будет много проблем. Я не хочу, чтобы ты дергалась из-за этого.
– Ладно. Я постараюсь.
Игорь кивнул, не веря не единому моему слову. Когда он ушел, я затихла под капельницей, проливая тихие слезы по вискам. От чего? От усталости, наверное. И от несовпадений. Так хочется, чтобы в жизни хоть что-то стало на место, как сустав. Но у меня ничего не вставало. Я чувствовала себя паззлом, который втиснулся не на свое место, сгибая собственные края, лишь бы соприкоснуться с общей картинкой хоть какой-то своей частью…
Может, мое место было в домике за городом? Может, там бы я подошла всеми сторонами? Или снова бы согнулась, лишь бы хоть как-то вписаться? В чем моя проблема? В том, что стороны у меня не подходят туда, куда бы мне хотелось? А, может, я нафантазировала себе вообще того, чего не было, и Игорь никогда не смотрел на меня, как на единственную?
Когда капельница кончилась, я сползла с кушетки, запахнула плотнее халат и поплелась в свою комнату.
Глава 3
Ночью в стенах больницы было тихо, и от этого каждый звук нервировал. Я слышал, как переговаривается охрана за дверью, как шаркает тапками медсестра и как скрипит ее тележка. Я лежал в этой какофонии и думал о сегодняшнем дне. Семен доложил мне, что Карена сразу увезли, а Горький ответил, что парень в тяжелом состоянии. И уже когда пришел Игорь, я узнал, что Карена прооперировали и что он уже в реанимации. Я заполнил на него документы как опекун и ответил на вопросы, главный из которых был о его зависимости.
– Я не хочу, чтобы к нему относились предвзято, – сказал я Игорю, протягивая бумаги. – Они – дети и не виноваты в том, что ими манипулируют.
– Никакой предвзятости не будет, – заверил меня брат и неожиданно добавил: – Я тебя совсем не знал…
А у меня вдруг не нашлось желания привычно излить ему на это порцию желчи. Игорь молча кивнул, так и не дождавшись моей реакции, и ушел.
И вот теперь я валялся в одиночестве в палате и думал, почему я так и не поговорил с ним. Ведь это была главная цель моего приезда. Я покачал головой, неприязненно морщась. Вел же себя весь тот день как полный идиот. Зачем я приехал в больницу, а не позвонил Игорю и не назначил встречу? Я не знал, смогу ли выполнить просьбу отца и покончить с враждой. Мне нужно было найти повод не встретиться с братом. Вот и результат. И, даже находясь тут между тем светом и этим, я так и не решился на то, чтобы что-то поменять в наших с Игорем отношениях.
Часы на стене показывали полночь, когда вдруг двери в палату бесшумно открылись, и внутрь просочилась Ива. В безразмерном спортивном костюме, белых кроссовках и с кофе.
– Ты чего не спишь? – остолбенела она под моим вопросительным взглядом.
Только морду мою вдруг перекосило от улыбки, а в груди потеплело. Ведьма выглядела чертовски уютно. Может, карты принесла?
– Тебя жду, – проследил я за ней взглядом. – Где только тебя черти носили?
– Не помню, чтобы мы собирались встретиться, – заявила она, привычно ершась, и прошла к креслу.
– А мой кофе где?
Ведьма оглянулась на меня недоуменно:
– Тебе спать положено!
– Тебе – тоже. Ты спишь вообще когда-нибудь?
– У меня бессонница.
– У меня, видимо, тоже. Принеси, пожалуйста, кофе.
– Выглядит так, будто ты меня дрессируешь носить тебе кофе. Прямо как собаку – тапочки в зубах.
– Будет шанс закрыть долги друг другу взаимозачетом, разве плохо? Я буду капучино. Молоко на ночь расслабляет. Правда, есть кое-что получше молока…
– Когда уже на тебя покусятся? – проворчала Ива и вышла из палаты.
И я даже соскучился, когда она, наконец, вернулась.
– Я уже почти раскаялся, что отправил тебя на другой конец Москвы за кофе. – Ива едва отреагировала, погруженная в мысли, и я обеспокоился: – Что-то случилось?
– Десять разных событий. – Она протянула мне стаканчик. – Тебе все перечислить?
– Не шипи, – поморщился я, улыбаясь. – Мне все равно нечего делать. Расскажи.
Она устало потерла шею, усаживаясь в кресло. И не просто усаживаясь, а поджимая под себя ноги и едва не сворачиваясь клубком. Я улыбнулся.
– Я что-то смешное сказала? – глянула она на меня исподлобья, рывком вытаскивая край длинной толстовки из-под себя.
– Я своим мыслям.
– Начинаю завидовать им.
– У Карена как дела? – поинтересовался я серьезно.
– Выкарабкается, – вздохнула она. – Пришел в себя. Последние показатели удовлетворительные. Сейчас спит.
– Ты у него была? – восхищенно усмехнулся я.
– Да. Твой кофе остынет, пока ты будешь болтать… – И она так уютно зевнула, что мне захотелось оказаться рядом и подставить плечо, чтобы она уложила на него голову.
– Я тебе очень благодарен. И прости, что обозвал «придурочной»…
– Я не буду извиняться, хоть и не помню, обзывала ли я тебя…
– И я не помню.
– Ты вел себя как идиот. Кому бы стало лучше, если бы ты умер?
– Я чувствовал себя нормально. Не в первый раз приходится подниматься с койки и куда-то нестись…
– Сердце – не игрушка, Стас. Не думаю, что тебе его собирают каждое полнолуние.
– Тонко, – усмехнулся. – Спасибо, Ива.
– Это мой долг, – отмахнулась она.
Кофе оказался отличным. С горчинкой. Но, стоило поймать на себе беглый взгляд ведьмы, я разочарованно скрипнул зубами и смял стаканчик:
– Ну и сколько мне осталось?
