– И что же, вы теперь единственный наследник титула? – никак не могла поверить Ева. – И всего состояния вашего отца?
Крестоносец невесело улыбнулся.
– Выходит, что так. По правде, я никому раньше, кроме вас, об этом не рассказывал. Могу я надеяться…
– О, безусловно! – тотчас взяла себя в руки баронесса Штрауб. – Никому ни слова… милорд.
Юный лорд покраснел.
– Кай, – негромко попросил он. – Просто Кай.
Ева вспыхнула тоже; затем рассмеялась, пряча смущение.
– Видите, я вам не лгала, – всё ещё улыбаясь, сказала она, – я действительно говорю прежде, чем успеваю обдумать свои слова.
– Тогда скажите, – медленно, словно в нерешительности, выговорил Кай, – есть ли у меня шанс? То есть, мы разойдёмся в Акре, но… встретимся ли вновь? Вы… хотите этого?
Ева закусила губу, на миг отвернулась, скрывая яркий румянец. Повернулась вновь, с усилием улыбнулась.
– Вы мне нравитесь, сэр Кай, – честно ответила она. – Я не стану ничего обещать, но и отрицать тоже: вы очень интересный человек. Постарайтесь выжить, и мы непременно вернёмся к этому разговору.
Крестоносец коротко кивнул, подавляя улыбку, и некоторое время оба ехали молча. Кай прислушивался к себе и не мог понять, что же на самом деле чувствует к прекрасной баронессе, знакомство с которой оказалось столь неожиданным. Ева фон Штрауб ему нравилась; она не могла не нравиться. Кай восхищался её утончённой, почти небесной красотой, любовался белокурыми локонами, с удовольствием слушал мелодичный голос и серебристый смех. Однако он ни разу не бывал влюблён; а потому сказать с уверенностью, что испытывает к этой девушке, не мог. Ухаживать за женщинами он и вовсе не умел, так что решение поговорить с Евой начистоту оказалось интуитивным: по крайней мере, теперь он знал, на что рассчитывать.
Ева терзалась чуть меньше: в свой двадцать один год девушка научилась отличать любовное влечение от обыкновенной симпатии. Молодой крестоносец ей нравился, и смотрела она на него с интересом – но, увы, не тем, с которым влюблённые девушки смотрят на своих будущих мужей.
Впрочем, оба имели достаточно лёгкий нрав, чтобы быстро возобновить оборвавшийся разговор: Ева заговорила о палестинских красотах – к которым, как оказалось, девушка причисляла и пустыни тоже – о погоде, о недостатке воды и растительности, и Кай с радостью подхватил благодатную тему.
Спустя несколько минут оба уже смеялись над возникшим каламбуром двух смешанных языков – английского и франкского – и им в спины уже нёсся разгневанный рёв Штрауба:
– О здоровье так весело разговорились, а, Ева?!
Кая тотчас оттеснили назад, и до самого конца путешествия Гуго не доверял честь сопровождать сестру никому, кроме себя. Это, впрочем, ничуть не смутило ни Еву, время от времени оборачивавшуюся, чтобы задать крестоносцу вопрос, ни Кая, отвечавшего с неменьшей готовностью.
Дорога выдалась спокойной. Встречавшиеся им на пути воинские патрули буравили взглядом всю компанию, порой задерживали и задавали вопросы, однако неизменно отпускали: с рыцарями английского войска общался Кай, с франками и госпитальерами – Гуго. Привалов не делали, да и всякие разговоры вскоре прекратили: главные собеседники выбились из сил. Ева – в силу девичьей слабости и болезни, Кай – из-за воспалившихся ран.
Ближе к вечеру крестоносец едва держался в седле, растревожив неизбежной тряской плечо и бедро, и мечтал поскорее увидеть стены уже близкого города. Беспокоила юного лорда и разбитая голова: в ней то и дело звенели адские колокола, а перед глазами вставала мутная пелена.
Сабир, всю дорогу молчавший, и обыкновенно не сводивший глаз с леди Штрауб, теперь занялся спутником: поддержал, когда тот бессознательно накренился в седле, влил несколько капель воды из фляги в побелевшие губы.
К Акре подъехали, когда вечерние сумерки упали на землю. И хотя до темноты оставалось время, они оказались последними, кого стража пустила в город. Проехав до ближайшей площади, Гуго фон Штрауб натянул поводья, оборачиваясь к спутникам.
– Всё, крестоносец, – обратился он к Каю, – здесь наши пути расходятся. Благодарен тебе за помощь и сопровождение, но дальше мы пойдём сами. Прощаемся быстро: Ева уже спит в седле.
– С вами всё будет в порядке? – внимательно глядя на уставшую девушку, спросил Кай. – Помощь не нужна?
– За собой смотри, – буркнул госпитальер, однако отнюдь не сердито. – Как сам-то?
Юный лорд слабо улыбнулся, дёрнул здоровым плечом.
– Выживу.
– Уж постарайся, – проворчал Штрауб. – Заходи к нам, когда будешь в городе в следующий раз. Спросишь в местном Странноприимном ордене – уверяю, брата и сестру Штрауб они запомнят. Да и Ева, скорей всего, в тамошнем госпитале занятие найдёт – ей только волю дай с обездоленными повозиться. Ну, Бог тебе в помощь, крестоносец! – ладонь Гуго хлопнула Кая по спине, потрепала по плечу. – Славный ты малый! Даром что англичанин… А ты, – обернулся Штрауб уже к Сабиру, – следи за ним, мавр нечестивый! Уж не знаю, отчего сэр Кай тебе так доверяет, но будь добр, оправдай доверие! А не то шею сверну, если только попадёшься…
Сабир ухмыльнулся, поймал брошенный ему кошель с монетами и кивнул Каю, задавая направление. Юный лорд едва успел попрощаться с Евой: её поводья перехватил брат, отводя лошадь в сторону, а сами они свернули в ближайший переулок.
– Ты не поверишь, что я узнал про нашего рыцаря! – вдруг выпалил Гуго, как только они остались одни. – Англичанин-то, оказывается, лорд и наследник огромного состояния!
Ева вздрогнула: сон как рукой сняло. Недоверчиво вгляделась в сияющего Гуго, глянула в сторону уже пустого переулка, в котором скрылись их спутники.
– Да-да-да! – подтвердил Штрауб. – Твой сэр Кай – младший сын лорда Ллойда, который из-за непослушания старшего брата получит всё до последней щепотки его земли! Знаешь, сестрёнка, теперь я куда благосклоннее смотрю на продолжение вашего знакомства! Как он тебе, понравился-то, а? Ну, чем не жених?! Морда гладкая, сам ладный! Правда, тощий немного, но это поправимо… молод да богат – чего тебе ещё надо? Кабы только выжил с таким-то спутником… уж в следующий раз я буду с ним поласковее, можешь не сомневаться! Ха-ха!
– Это тебе Сабир сказал? – дрогнувшим голосом уточнила девушка. – Он?
– Он, он, – закивал рыжий рыцарь. – По большому секрету! Сэр Кай ему как-то сам рассказал, тоже под честное слово… Честное слово араба! Ох, не дружит с головой этот твой англичанин, Ева! Хорошо хоть, у тебя с этим проблем нет – уж если наше поместье в кулаке держала, то с целым замком совладаешь как пить дать! Верно говорю?!
Ева промолчала, предоставляя брату право высказываться за двоих. Гуго не знал всей правды: сэр Кай никому до неё не признавался в своём положении. И то, что ассасин прекрасно разбирался в тонкостях семейного наследия Ллойдов, вызывало не просто глухую тревогу – самую настоящую панику. Была б её воля – развернула б коня, погналась бы вслед за молодым крестоносцем, предупредила бы о подлых замыслах палестинского проводника…
Впрочем, о замыслах его леди Штрауб не имела ни малейшего представления. И искать английского рыцаря среди тёмных переулков малознакомого города было уже поздно. Как и предупреждать его о чём-либо…
Оставалось лишь молиться и уповать на Божью милость – больше Ева, увы, ничем не могла помочь крестоносцу. За несколько лет походов она встречала разных людей, – и всё же ни одного, похожего на сэра Кая. Ей отчаянно хотелось повернуть время вспять, задержать юного лорда и не отпускать его до тех пор, пока её саму не перестанет глодать мучительная тревога. Видимых причин для беспокойства не было, и всё же успокоиться Ева не могла: ей казалось, будто только что она упустила последнюю возможность изменить чужую судьбу.
***
Следующий день выдался довольно спокойным. Сабир выбрал наиболее безопасную дорогу из возможных, и Каю понравилась его идея двигаться вдоль береговой полосы: так они оставались на подконтрольных крестоносцам территориях, не опасаясь нападений со стороны сарацинов. Они уже прошли Хефу, Цезарею и Арсуф, и сейчас подбирались к Яффе – последнему оплоту христиан на пути в Иерусалим. Там они планировали пополнить припасы и выдвинуться тотчас, без перерыва на отдых и сон – время было дорого.
– А расскажи, друг мой Кай, – с усмешкой допытывался ассасин, – ещё раз про эти ваши обычаи? Ну, про то, как вы дереву кланяетесь да на картинки креститесь…
– Не расскажу, – нахмурился крестоносец. – Снова поглумишься.
Сабир фыркнул, перехватывая поводья поудобнее, глянул лукаво на молодого рыцаря. Дорога сблизила их – достаточно, чтобы немногословный и застенчивый Кай поделился с ним своими мыслями, и чтобы сам Сабир начал их тут же высмеивать. Издеваться оказалось тем интереснее, чем необычнее реагировал юный лорд: он не раздражался, не гневался, не обижался, не сыпал упрёками, не выискивал новых доказательств, которые так удобно разбивать тем, кто равнодушен ко всякой религии. Нет; Кай ничего подобного не делал, и тем самым лишь подогревал любопытство ассасина. Когда последний уж сильно упорствовал в богохульстве, молодой рыцарь умолкал надолго, не подавая голоса по два часа кряду, но по-прежнему не злился, только всё больше грустнел, так что Сабиру в конце концов надоедало разговаривать самому с собой. Даже самые каверзные вопросы крестоносец оставлял без ответа, лишь раз обронив, что заговорит тогда, когда ассасин действительно захочет выслушать. Как юному лорду удавалось при всей настойчивости Сабира сохранять спокойствие, тот не знал. На прямой вопрос о том, ненавистны ли Каю такие разговоры, рыцарь ответил просто:
– Я люблю Бога, а ты хулишь Его в моём присутствии. Как я должен себя чувствовать, Сабир?
Ассасин кривил губы, усмехался, но на некоторое время всё же оставлял молодого крестоносца в покое. Началась же подобная забава тоже с подачи Сабира. Глядя на выбившийся из-под белого балахона нательный крест Кая, он спросил, не натирает ли ему бечёвка, и в чём вообще смысл носить кусок дерева на шее?
– Святой Иоанн Дамаскин говорил, – улыбнувшись, ответил тогда Кай, – что мы поклоняемся кресту, какого бы он ни был вещества, потому, что он есть знамение Христа распятого. Так же поклоняемся мы и изображению Сына Божьего, Который есть живой образ Бога невидимого. Поклоняемся не веществу, а Творцу вещества. Ведь честь образа восходит к первообразу, и кто кланяется образу, тот поклоняется и изображённому на нём…
Сабир перебил его тотчас, не давая закончить фразы, рассмеялся, забрасывая вопросами и нехитрыми шутками, после которых Кай замолк надолго, не решаясь больше высказывать мысли вслух. Сабир бы восторжествовал, если бы не понимал, что спутник слишком юн, чтобы быть искушённым спорщиком, и вёл слишком уединённую жизнь, чтобы побороть в себе скверную привычку держать язык за зубами.
Так мало-помалу они продвигались на юг. Дорога приближала их к Яффе, и ассасин уже ощущал смутное беспокойство: как только они выйдут за пределы христианских владений, дальнейшая их судьба станет непредсказуемой. Сэр Кай, несмотря на арабский балахон и бронзовый загар, имел ярко выраженную европейскую внешность: капюшон скрывал платиновые волосы, но никак не черты молодого лица, на котором сияли внимательные, ярко-зелёные глаза. Сам Сабир чувствовал себя превосходно как у береговой полосы, так и в глубине палестинских пустынь: знаток нескольких языков и успешный воплотитель различных образов, он считал своей родиной все здешние земли. Ассасин повсюду был одновременно своим и чужим; и потому платил людям их же монетой – безразличия и жестокости – до самой встречи с молодым крестоносцем. И хотя Сабир знал, чем закончится совместное путешествие, интерес к неожиданному попутчику погасить, к своему неудовольствию, не мог.
Возможно, этому способствовало невероятно быстрое заживление его собственной раны, над которой юный лорд поколдовал ещё в начале пути. Сабир не признавался, но от глубокого ранения не осталось и следа буквально на следующее же утро – чудо, которого ассасин объяснить не мог, а потому тщательно, но безрезультатно старался забыть.
– Подождёшь у ворот, – обратился к Каю ассасин, когда вдали показались высокие стены Яффы. – Наберёшь воды в колодце, напоишь коней. Я раздобуду всё остальное.
Кай молча кивнул: в их паре всё решал Сабир. Юный лорд не жаловался: он привык к подчинению. В детстве – Роланд, после – наставники в монастыре, затем отец, и вот теперь – стыдно признать – палестинский убийца Сабир.
Ассасин поглубже натянул капюшон, скрывая смуглое лицо от подозрительных взглядов вооружённых всадников, и сгорбился в седле, пропуская их мимо себя. С приближением к городу боевые отряды встречались им всё чаще; чувствовалось всеобщее напряжение. Кай то и дело вспоминал брата и сестру Штрауб: Гуго поступил верно, покинув Тир, но, по мнению крестоносца, продвинулся недостаточно далеко, чтобы уйти от опасности.
– Я быстро, – пообещал ассасин, остро глянув на молодого рыцаря.
Кай молча кивнул, с трудом перебрасывая ногу через круп коня и спрыгивая на землю. Его раны, в отличие от Сабира, заживали не в пример медленнее: по-прежнему болела голова, тревожило плечо и бедро, утомительная слабость не покидала уставшее тело.
Ассасин уже скрылся в толчее у городских ворот, когда Кай привязал лошадей у поилки и направился к колодцу. К тому времени, как он напоил взмыленных животных и пополнил запасы воды, солнце уже перевалило за полдень и медленно клонилось к закату. Сабир задерживался, и Кай прилёг в тени раскидистого тамариска, у которого обыкновенно останавливались менялы перед заходом в Яффу. Сейчас дорога к воротам постепенно пустела: кто разжился ценным товаром, спешил укрыться за городскими стенами до наступления темноты.
Бросив ещё один взгляд на рассёдланных лошадей, Кай опустил веки, устраиваясь поудобнее. Ехать собирались всю ночь, и ему бы не помешал отдых.
– Простите за дерзость, господин, но… вы – Кай? Сэр Кай Ллойд?
Молодой рыцарь вздрогнул, распахивая глаза, резко сел, не обращая внимания на острую боль в плече. Перед ним стояла незнакомка в хиджабе с открытым лицом; в руках она держала корзину, полную сена. Очевидно, женщина возвращалась с полевых работ; уставшая, изнемогшая после изнурительного труда, она оказалась в числе последних работников, возвращавшихся в город. У тамариска, под которым прилёг Кай, она остановилась не случайно: теперь, когда юный лорд открыл глаза, женщина рассматривала его с подозрением, перераставшим в непоколебимую уверенность. Она оказалась молода и, несмотря на коричневый загар и измождённый вид, по-своему привлекательна. Траурные одежды выдавали в ней вдову; кисти рук, державшие корзину, не огрубели от тяжёлого труда, но после долгого дня в поле исцарапались и перепачкались землёй.
– Я не могла ошибиться, – продолжила она. – Я каждый день ищу его лицо в толпе. И вы с ним так неуловимо похожи…
– С кем? – хрипло спросил Кай, поднимаясь на ноги.
– С вашим братом, – просто пояснила женщина, так спокойно, словно они были знакомы уже много лет, – с сэром Роландом Ллойдом. Он рассказывал о вас… о тебе, юный рыцарь. Показывал свои картины – он прекрасный художник. Рисовал по памяти твоё лицо. Меня тоже рисовал – я храню эти холсты. А ещё он носил в медальоне локон твоих белых волос. Говорил, вы были очень близки…
– Вы знаете моего брата? – едва не задохнулся Кай. – Правда?!
Женщина нехорошо усмехнулась.
– Лучше, чем хотела бы. Он посещал меня в Яффе. После смерти мужа я имею свой дом, но не имею средств, чтобы его содержать. Твой брат… помогал мне. Заходил время от времени, оставлял деньги.
Кай не сразу понял; но когда до него дошло – вспыхнул, не зная, куда девать глаза. Женщина казалась привлекательной – хиджаб не скрывал выразительных тёмных глаз, полных губ, гладкой смуглой кожи; а ткань верхней одежды, хотя и ниспадала до самой земли, но не сковывала движений по-девичьи гибкого стана.
– Ещё он обещал увезти меня отсюда, – красиво очерченные губы незнакомки дрогнули, взгляд плеснул яростью и болью. – И я поверила. Не ему, о юный рыцарь! Но слову лорда, которое он дал. Я знаю, что это много значит для таких, как вы. Но тем не менее Роланд – мой Роланд – уехал несколько дней назад, предупредив, что это был наш последний раз. Даже не сказал, куда едет. Я не питала особых надежд, ведь я жила на его деньги после смерти мужа. Целомудренные женщины так не поступают. Люди уже прозвали меня шармутой*… Я своей вины не отрицаю: то, что я полюбила Роланда, мой грех. Твой брат не взял бы меня в жёны. Но увезти отсюда он мог. Куда угодно. Теперь, когда я тяжела от него…
(*араб. – шлюха).
Кай сглотнул, затряс головой, словно отгоняя наваждение.
– Вы… ты… беременна от него? – шёпотом спросил он. – Правда?
– Мне нет смысла лгать тебе, о юный рыцарь, – с горечью выговорила женщина. – Потому что я не собираюсь ничего просить у тебя. Ты не в ответе за грехи своего брата. Будь он мёртв, я бы пала тебе в ноги, умоляя взять себя в жёны. Но пока он жив… ему и отвечать перед Аллахом… или перед Христом, если бы только он верил в своего Бога! Когда моя тяжесть станет видна для людей… знаешь ли ты, сэр Кай, что последует за этим? О-о, вижу по глазам, догадываешься! У меня нет родственников, которые бы заступились за меня, нет друзей. Муж мой был стар и бесплоден, так что даже скрыв своё растущее чрево от чужих глаз, я не сумею солгать людям о том, что взяла на воспитание внебрачного ребёнка моего покойного Хасима! Я обречена на позорную смерть, и это нерождённое дитя – тоже. И поверь мне, юный рыцарь, это самый лёгкий путь из возможных! Моя мать в своё время поступала проще: когда рождались девочки, неугодные отцу – он желал лишь наследников – она душила их тотчас после родов, не давая им сделать и нескольких вдохов. Я была старшей, и потому выжила – мать всё надеялась, что следующие дети родятся мальчиками. Мне приходилось порой помогать ей… и это то зрелище, которое я никогда не забуду, сэр Кай! Поэтому где бы ты ни повстречал своего брата – если доживёшь до этого дня – передай ему, что я не стану умерщвлять своё дитя! И когда меня потащат за волосы на городскую площадь или придут в дом, чтобы сжечь вместе с плодом – скажи ему, что наша кровь на его руках! Свои я марать не стану – даже ради него!
Кай стоял ни жив ни мёртв; рассматривал незнакомку, которая то сжимала, то разжимала кулаки; кусала губы, морщила лоб, сдерживая злые слёзы. Получалось у неё плохо: несколько крупных капель сорвались из переполненных влагой глаз, сбежали по щекам. Теперь только Кай понял, что женщина действительно была молода, хотя и казалась старше из-за мешковатой одежды и платка, натянутого едва ли на не самые глаза. Очевидно, того же возраста, что и Ева, – просто пережить ей довелось чуть больше, чем баронессе Штрауб, а теперешние потрясения лишь довершали картину, тенями разукрашивая усталое лицо.
– Зачем ты всё это говоришь мне? – кусая губы, спросил Кай. Весть о том, что брат жив и здоров, не успела вызвать должной радости: рассказ незнакомки полностью поглотил его. – Чем я могу тебе помочь?
– Вижу, что ничем, – кивнула женщина, разглядывая бедно одетого крестоносца. – Боюсь, и за тобой уже начали охоту.
– Какую охоту? О чём ты? – поразился Кай.
– Твой брат Роланд говорил, что я большая христианка, чем все, кого он знал, – усмехнулась незнакомка. – Кроме тебя. И если это правда, то с тобой обойдутся ещё хуже, чем со мной! Теперь слушай внимательно, сэр Кай! Я говорю это не потому, что нуждаюсь в тебе или твоих деньгах – ты сейчас нищий, я вижу – и не потому, что жду благодарности. Что бы ни говорил Роланд, мои родители верили в Аллаха, а не в Христа, а потому не обманывайся – всё, что я тебе расскажу, я делаю из мести к твоему брату, а вовсе не из милосердия к тебе!..
Она заговорила, и Кай медленно осел обратно под тамариск, не обращая внимания на хлестнувшую его по лицу ветвь. За спиной незнакомки из полуоткрытых городских ворот выскользнула знакомая фигура, сгорбленная под весом двух наполненных походных мешков; согнулась в унизительном поклоне перед одним из стражников, решившим вдруг проверить припозднившегося горожанина. Кай рассеянно проследил, как ладонь Сабира накрыла руку воина, оставляя в ней мзду, и последний тотчас удовлетворённо отступил, усмехаясь в густую бороду.
– Как тебя зовут? – спросил Кай, когда женщина замолчала. – Где…
– Амина, – болезненно усмехнулась незнакомка. – Амина, вдова Хасима ибн Хусейна. Мой дом в западной части города, недалеко от вашего храма. Спросишь у лавочников, я им всем должна – укажут с радостью…
Хрустнул камень под сапогом Сабира. Амина вздрогнула, обернулась и, не говоря лишнего слова, стремительно направилась в сторону городских ворот. На ассасина даже не глянула, прошла мимо, опустив глаза в землю, как и положено любой женщине, стянула под подбородком края и без того плотно сидящего платка.
– Кто такая? – резко, неприязненно бросил Сабир, скидывая оба мешка на землю. Глянул на раскрасневшегося Кая, на странно блестевшие зелёные глаза, нехорошо сощурился. – Что тебе сказала?
Диким усилием крестоносец взял себя в руки. Вскинул на Сабира сияющие глаза, неуверенно улыбнулся, скрывая за румянцем бурю нахлынувших на него чувств. Соврал ровно, не моргнув глазом:
– Продажная женщина. Предлагала себя…
Ассасин хмыкнул, мгновенно расслабляясь, удовлетворённо и, как показалось Каю, облегчённо кивнул.
– По ней видно, – равнодушно проронил он. – Хороша собой и не скрывает этого.
Кай не нашёлся, что возразить: был слишком занят собственными мыслями. Ложь далась легко: сказывалось общение с Сабиром. Но то, что творилось у него внутри…
Он поверил Амине. Сразу и безоговорочно. Кай не считал себя искушённым сердцеведцем, но эта женщина, её сверкающие тёмные глаза, эта невыразимая боль и затаённый в глубине зрачков страх, это тщательно сдерживаемое, гордое волнение были искренними. И если он найдёт Роланда… Господи, только бы найти его!.. Он откроет ему глаза; если потребуется, за руку приведёт к обиженной им женщине, носящей под сердцем его дитя…
Что брату терять? Отец отрёкся от него, лишил наследства – но помимо унижения, это имело и свои достоинства: Роланд мог жениться по любви. Ведь… ведь любил же он Амину, раз… проводил с ней ночи? Разве не по любви происходит это? Разве не так старший брат объяснял ему? Разве не о даме сердца когда-то сам мечтал?..
– Хорошо, что у тебя не было денег, – спустил Кая с небес на землю голос Сабира. – Иначе бы вытрясла из доверчивого белого юноши всё до последней монеты. Хотя… вряд ли любовный опыт этого юноши позволил бы оценить её прелести.
Ассасин усмехнулся, глядя на стремительно бледнеющее лицо крестоносца. Кай резко поднялся, отряхнул одежду и направился к своему коню. Тот испуганно всхрапнул, когда хозяин рассерженно накинул на него седло, и Сабир, фыркнув, отпихнул рыцаря в сторону.
– Тише, – сказал, по-прежнему улыбаясь, – лошади нам ещё пригодятся. И они не виноваты, что у тебя с женщинами совсем плохо.
Кай не ответил, но Сабир остался доволен очередной порцией колкостей, а потому замолчал тоже, и оба не проронили ни слова до тех пор, пока кони не были осёдланы. Выезжали уже почти в темноте: ассасин выбрал узкую тропу, уводившую вдаль от главной дороги, и Кай, с трудом направляя своего коня по скалистым холмам в полнейшей темноте, из которой то и дело выныривали раскидистые корявые деревца, не выдержал:
– Почему этим путём? Могли бы пройти по широкой дороге…
– До первого боевого отряда, – отозвался из сумрака Сабир. – Христианские владения скоро кончатся, крестоносец, а судя по тому, что я слышал в городе, вам надо опасаться набегов сарацин из здешних пустынь. А там и Салах ад-Дин войска подтянет. Словом, народа здесь по ночам шастает немало, уж поверь! И чем быстрее мы затеряемся в пустыне, тем лучше. Там одна только опасность – кочевники. Но они не проблема…
Кай невольно согласился: тех, кого Сабир убил по пути в Тир, он, видимо, и в самом деле проблемой не считал.
Ехали долго, всё больше отдаляясь от главной дороги. Несколько раз их окрикивали из темноты – вначале на английском, затем на франкском и на арабском – но оба благоразумно не отзывались. Кто-то даже пустил стрелу на цокот копыт, но промахнулся: наконечник звякнул о камень в нескольких шагах от Кая.
Рассвет и полдень встретили в пути, хотя Кай уже едва держался в седле. У подножия очередного холма крестоносец взмолился:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
