Ева смотрела на него во все глаза, не веря ушам. Она и вправду надеялась, что обозналась, – но нет, судьба оказалась и в этот раз беспощадна.
Леди Штрауб никогда не жаловалась на жизнь, как бы ни хотелось ей порой что-то в ней изменить. Матери она не знала, и судить о ней могла лишь со слов Гуго: тот застал мачеху живой и рассказал, как счастлив был с нею похоронивший первую жену отец. Барон фон Штрауб умер рано – Гуго едва исполнилось шестнадцать. Брату пришлось взять на себя заботы об имении и воспитании младшей сестры, семилетней Евы, – но уже спустя два года Гуго ушёл в свой первый поход. Куда направился и с кем воевал брат, Ева точно не знала – была слишком мала, чтобы расспрашивать. Позже поняла, что вопросов задавать вообще не следует, если не хочешь слышать ответов: к тому времени юная баронесса уже поняла, что брат воевал в качестве наёмника под чужим именем, а значит, доблестными его достижения быть не могли. Дела в имении в отсутствие барона шли плохо: пока Ева подросла достаточно, чтобы взять управление хозяйством в свои руки, оказалось, что поместье на грани разорения и приносит доход достаточный, чтобы покрывать лишь текущие затраты. То, что приносил Гуго из очередного похода, едва покрывало долги, но не давало скопить состояние, приличествующее титулу. Поэтому как только четыре года назад у Гуго появилась возможность отправиться в крестовый поход вместе с Барбароссой, брат тотчас согласился. Еве тогда исполнилось восемнадцать, и она впервые обрадовалась терзавшей её лёгочной болезни: доктора в один голос советовали сменить климат, и Гуго решил взять сестру с собой.
Она ни разу не пожалела о принятом братом решении: тяготы военного похода оказались куда легче, чем сражения на полях собственного имения с вороватыми слугами, распоясавшимися селянами и разбойничьими бандами, время от времени пробегавшими по землям барона. Ева никогда не мечтала о любви, хотя первое предложение руки и сердца поступило к ней в четырнадцать лет от престарелого виконта – выгодная партия, но, увы, немилая сердцу. А вот приключениям брата она всегда завидовала – всё лучше, чем медленно умирать в одиночестве, запертой в собственном поместье. Единственной возможностью выхода в свет была церковь, и Ева посещала мессы с удовольствием – вначале ради общения после них, затем ради самих служб, поскольку оказалось, что беседы с жёнами и дочерями местных фермеров и лавочников не приносят ожидаемой радости.
Гуго лелеял мечту накопить денег, вернуться в Германию, выгодно и удачно выдать сестру замуж – с достойным приданым, за уважаемого и высокородного человека – а затем осесть в собственном имении и жениться самому: барон частенько разглагольствовал о том, что поместью не хватает детского смеха и топота множества маленьких ножек.
Впрочем, болезнь Евы с переменой климата никуда не делась, а после смерти Барбароссы Гуго и вовсе замкнулся в себе и дальнейших планов не строил, примкнув к Странноприимному ордену и оттягивая тем самым неизбежный момент принятия окончательного решения.
– Теперь вы знаете. И что теперь вы думаете обо мне?
Ева встревожено вглядывалась в смуглое лицо, честно пытаясь понять ассасина. В том, что Сабир был убийцей, она теперь не сомневалась, – но с какой целью он заявился сюда, к ней, посреди ночи?
– Зачем вы принесли цветок? – спросила она наконец – совсем не то, что хотела.
– Мой отец говорил, что мужчина должен дарить цветы только любимой женщине. Так он покорил мою мать: она вышла за него замуж добровольно, в отличие от второй жены, а я, её единственный ребёнок, всегда был его любимым сыном, – Сабир коротко улыбнулся. – Я раньше никогда не встречал красоты, подобной вашей. И никогда не думал, что смогу кого-либо полюбить…
– А может, вы были правы? – протестующее вскинула подбородок Ева: любые ухаживания за годы одиночества в поместье и опасных во всех смыслах военных походов она научилась пресекать на корню. – Откуда в вас любовь, когда вы так презираете людей?
Сабир удивился. Даже хватку ослабил, чем не преминула воспользоваться Ева – вырвала ладонь из чужой руки, запахнула шаль поплотнее, вцепившись пальцами в тонкую ткань у самого горла.
– Почему вы так думаете? – тихо спросил он.
– Простите, – выдохнула девушка, внезапно ощутив волну стыда за невольную откровенность, – но… вы людей убиваете…
– Ваш брат тоже, – дёрнул плечом Сабир. – Даже этот святой рыцарь, сэр Кай – и он убивал. В чём разница?
Ева помолчала.
– Разница есть, – наконец медленно проговорила она. – Сэр Кай убивал на полях сражений. Гуго, конечно, воевал и в рядах наёмников, но… но я знаю, что он никогда и ни за какие деньги не убил бы безоружного, беззащитного… мирного человека… есть границы, Сабир! Они есть для каждого. Эти границы нельзя преступать, это грех… грех против самого себя! Один раз наступите на вопиющую совесть – она умолкнет навсегда, и никто не окликнет вас, когда вы сделаете очередной шаг вслепую, ведущий в пропасть!
Сабир смотрел на разгорячившуюся девушку, на скулах которой даже в полумраке стал заметен румянец, и молчал. Спорить почему-то не хотелось, хотя вот оно – то знание, которое всю жизнь ускользало от него. Казалось, протяни руку, сожми пальцы – оно твоё! Но нет, растекается по ладони, как вода, утекает, будто песок, испаряется, поднимаясь в небо облачком белого пара…
Когда-то, в юности, он искал правду жадно, неистово, бросаясь из крайности в крайность, слушая, споря, принимая и отвергая. И в конце концов пришёл к выводу, что невежество повсюду, где звучат претензии на абсолютную и непреложную истину…
Ничто не истинно, и всё дозволено, – пожалуй, лишь эти слова, принадлежавшие Горному Старцу, ему пока не удалось опровергнуть. Но та свобода, которую обещал ему Старик, с каждым годом всё туже затягивала удушливую петлю вокруг горла, а игры с жизнью и смертью не приносили никакого удовольствия.
Безграничная власть обернулась рабством.
– Но я не испытываю презрения.
– Может быть, – согласилась Ева. – Вы, наверное, уже ничего не чувствуете. Вам безразличны страдания и непонятна радость. Так как вы можете рассуждать о любви?
– Вы лишаете меня последней надежды, – покачал головой Сабир, и по губам его скользнула уже знакомая улыбка. – Может, вы – мой единственный шанс на спасение?
Ева почувствовала лёгкое прикосновение к своей руке и тотчас вскочила, судорожно кутаясь в шаль. Внезапная мысль о том, что она стоит перед ним совершенно в неподобающем виде – с распущенными волосами, в ночной рубашке – отрезвила и придала сил.
– Благодарю за цветок, – кивнула она на оставшуюся на лавке гвоздику. – Хотя это и крайне неприлично с вашей стороны. Я заберу её утром, чтобы у Гуго не возникло лишних вопросов. Вы правы: не стоит омрачать начало пути кровью. Я посоветуюсь с сэром Каем по поводу вашего… призвания…
– Работы, – пожал плечами Сабир, выпрямляясь вслед за ней.
– Работы, – нахмурилась Ева. – Сэр Кай наверняка имеет свои мысли по этому поводу. Это достойнейший молодой человек…
– Сэр Кай, значит, – хмыкнул Сабир. – Ну-ну.
Ассасин преграждал путь из беседки к спасительной двери, но Ева проскользнула под его рукой, сумев при этом не соприкоснуться с мужчиной, и взялась за ручку.
– А ведь вы соврали? – вдруг обернулась она. – Вы пришли не за тем, чтобы просто оставить цветок?
Сабир улыбнулся и шагнул вслед за ней, поставив ладонь на створку. Ева оказалась зажатой между ним и дверью, и в груди вновь шевельнулся страх. Нет, она уже не боялась за свою жизнь – теперь девушку беспокоила собственная честь.
– Не оставляйте окна открытыми, – шепнул Сабир, склоняясь к самому её уху. – Это очень опасно.
Мужчина отстранился так же внезапно, и Ева в тот же миг ощутила, как ладонь отрывают от двери, обхватывают обеими руками – и обжигают горячим поцелуем. Быстрая улыбка, неожиданная свобода, тёмный силуэт на фоне забора, исчезающий на соседней крыше, – и она осталась одна в саду.
Зябко передёрнув плечами, Ева фон Штрауб поспешила укрыться в доме, совершенно справедливо решив больше не испытывать сегодня судьбу.
***
Весна стремительно теряла силу, уступая засушливому лету. Зимние дожди давно миновали, и дороги покрылись частой сеткой треснувшей земли. Набухшие почки на смоковницах давно раскрылись, из тёмных коричневых лоз выползли виноградные листья, распускался апельсиновый цвет. Мелкие полевые цветы всегда первыми показывались на свет: все луга покрывались гвоздиками и маргаритками, каждый перелесок пестрел крокусами и прострелами; крупные огненно-алые анемоны покрывали скалистые склоны и на каждом уступе цвели фиалки и цикламены. Впрочем, ничего этого в окрестностях любого мало-мальски большого посёлка давно не было: охотники за цветами, перепродающие палестинские сокровища торговцам крупных городов, давно сорвали последние из бутонов.
Ева фон Штрауб тоже спрятала свою гвоздику, заложив её между страниц Псалтири. Последнюю девушка положила в походную сумку – подальше от глаз раздражённого неизбежными приготовлениями Гуго.
– Эй, крестоносец! – позвал Кая госпитальер, когда они миновали последние поселения, окружавшие Тир. – Рядом со мной поедешь! Довольно и того, что ты с неё глаз не сводишь! Я не допущу ещё более близкого знакомства!
– Сабиру ты доверяешь больше, чем мне? – удивился Кай, подъезжая к рыжему рыцарю.
– Ева рассудительна, – уверенно заявил Штрауб, – она не обратит на араба внимания! На нищего, оборванного, лысого, хитрозадого араба, – мрачно добавил Гуго, меряя едущих впереди Еву и Сабира тяжёлым взглядом. – А ты хоть и нищий, но на вид ладный, и морда у тебя… гладкая. Нечего тебе рядом с ней делать!
Крестоносец только головой покачал, поражаясь недальновидности германского рыцаря.
– В Акре тотчас разойдёмся, – продолжал бурчать госпитальер, – даже не надейся на продолжение знакомства, крестоносец!
– С чего ты взял, сэр Гуго, что мне это интересно? – внезапно оборвал Штрауба Кай. – Не стану скрывать – я восхищаюсь леди Евой, её красотой и умом, но не питаю никаких надежд на взаимность. Я должен продолжать путь, и потому не имею права навязывать твоей сестре своё общество. Но если… когда… я вернусь…
– Господь свидетель, ты не найдёшь ни меня, ни её! – громыхнул госпитальер. – Безродный выскочка и англичанин! Хуже только сарацин!..
– Я гляжу, ты сегодня в плохом настроении, сэр Гуго, – снова прервал спутника Кай, – но право же, ты ошибаешься.
– В чём? – даже удивился такой наглости Штрауб.
– Я не безродный и не нищий. Глаза обманывают тебя, сэр Гуго.
– Набиваешь себе цену, лекарь?!
Обрывок последней фразы долетел даже до Евы: девушка придержала поводья, обернулась в седле, встревоженно вглядываясь в лица отставших провожатых. Сабир ехал рядом с ней шаг в шаг, а потому остановился тоже, но совершенно с другим выражением расплывшегося в улыбке лица.
– Гуго! – воззвала к брату Ева. – Перестань! То, что ты говоришь, недостойно уст любого человека, а уж тем более не пристало франкскому барону! Сэр Кай, простите моего брата, – обратилась уже к молодому крестоносцу она. – Я приношу свои глубочайшие извинения за Гуго. Он порой забывает всякие приличия…
– Я не обижен, – с улыбкой покачал головой Кай. – Предпочитаю искренность, а не лицемерие. В последнем вашего брата уж точно никто не упрекнёт.
Ева улыбнулась в ответ, и юный лорд Ллойд невольно залюбовался её точёным профилем, волнистыми белыми волосами, заплетёнными в толстую косу, тонкой фигурой, облачённой в обыкновенный монашеский балахон, перепоясанный красным поясом. Чёрный плащ с белым крестом оттягивал хрупкие плечи, капюшон был накинут на голову: Ева поступала разумно, пряча свою красоту от посторонних глаз. Дорога на Акру пустынной не оказалась: время от времени им попадались гружёные повозки, скрипящие телеги, вздымавшие в воздух клубы мелкой пыли, одинокие всадники и хорошо вооружённые отряды, ради которых им приходилось отъезжать на обочину: те не церемонились, подгоняя зазевавшихся путников резкими окриками.
– С вашего позволения, сэр Кай, я поеду с вами, – решительно заявила франкская баронесса, направляя коня вслед за крестоносцем. – Гуго, ты же не против? Мне нужно обсудить с господином лекарем нечто, касающееся моего здоровья.
В такой просьбе отказать сестре Штрауб не смог. Пробурчав нечто невразумительное, Гуго поправил съезжавший походный мешок и придержал коня, пропуская Кая с Евой вперёд. Сабир спрятал усмешку: рыжий рыцарь нервничал тем больше, чем дальше они удалялись от Тира, хотя видимых причин тому не наблюдалось. Ехали медленно: гружёные мешками да сумками лошади двигались нехотя, с трудом. Гуго решительно отказался от идеи нанять повозку для вещей, велев Еве собрать только необходимое – и всё равно несчастных животных нагрузили сверх всякой меры. Доспехи и оружие, с которыми госпитальер не пожелал расстаться, в совокупности с внушительным весом самого Штрауба, едва не пригибали его коня к земле; и потому гружёные объёмными, но более лёгкими сумками лошади Кая и Евы унесли своих легковесных всадников быстрее и дальше, чем того хотел рыжий рыцарь. Впрочем, именно этого добивалась леди Штрауб: так Гуго не мог их слышать.
– Брат злится, – мельком обернувшись, тотчас подметила Ева, – думает, я оказываю вам чрезмерное внимание.
– Это не так? – уточнил Кай с лёгкой улыбкой.
– Нет, – подумав, ответила девушка без тени смущения. – За время походов я научилась обращаться к тем, кто мне интересен, без ложного стыда. Многие, увы, воспринимают это в неверном свете. Распускают злые слухи. Во франкском войске были и другие женщины; а они часто воспринимают представительниц своего пола как угрозу. Со всеми вытекающими. Уверена, что вы, сэр Кай, всё поймёте верно. До сих пор я не сказала того, чего мне следовало бы стыдиться, и надеюсь, добрая традиция сохранится. Однако я хотела поговорить о другом.
Молодой крестоносец удивлённо глянул на Еву, выразительно кивнувшую в сторону Сабира, и тут же понял.
– Я знаю про его… призвание. Как и вы, сэр Кай.
Юный лорд молча кивнул.
– И вы… принимаете его помощь?
– У меня нет другого выбора, – честно ответил крестоносец. – Мне нужно найти отца. Без Сабира я не справлюсь. Я ранен, не знаю здешних троп и остался без денег…
– И он согласился вести вас задаром? – недоверчиво сощурилась Ева.
– В долг, – коротко улыбнулся Кай. – Если… то есть, когда, – тотчас поправился юный лорд, – мы найдём отца, он сумеет отблагодарить моего проводника должным образом.
– А если нет?
– Сабир сказал, что в этом случае он продаст сарацинам меня, – невесело пошутил Кай.
Ева оставила сомнительную шутку без внимания.
– А до Тира он вёл вас тоже… в долг?
– Нет, – вынужденно признал крестоносец. – Он забрал все мои деньги в уплату за свою помощь.
Девушка возмущённо открыла рот, но Кай её опередил.
– У него было на то право. Он мне жизнь спас! Нашёл меня раненым, помог…
– И, конечно, не бесплатно! – всё же вспылила она. – Подобрать раненого человека и вместо того, чтобы, как добрый самаритянин, потратить на его лечение свои деньги, он вместо этого забрал чужие! Хорош спаситель!
– Он не самаритянин, – согласился Кай. – Но зато не лицемер.
– О, в самом деле?! – вспыхнула девушка. – Вы слепы к человеческим страстям, сэр Кай! Я не могу похвастать большим жизненным опытом, но мои глаза на месте! Равно как и моё сердце, – добавила она уже спокойнее: внезапная вспышка раздражения участила дыхание, вздымая разбушевавшуюся грудь. – И что же, этот убийца так уверен в том, что ваш отец оплатит его труды? Простите, сэр Кай, но… ваш отец богат?
– Очень.
– Правда? – удивилась Ева, оглядывая крестоносца так, будто видела впервые.
Кай рассмеялся.
– Что, миледи, глаза вас всё же подводят? – лукаво спросил он. – Или моя внешность настолько обманчива, что ввела в заблуждение даже такого проницательного человека, как вы?
Девушка на миг опешила, затем рассмеялась тоже.
– Ох, простите меня, сэр Кай! Я ничуть не лучше Гуго, а зачастую гораздо хуже, – повинилась леди Штрауб. – Я не менее вспыльчива, и лишь недуг спасает меня от излишней раздражительности: мне тотчас становится нехорошо, и я невольно успокаиваюсь. А уж говорить то, что приходит на ум, не задумываясь – в этом я, увы, королева!
– Зато вы тоже… не страдаете лицемерием, – с улыбкой подметил Кай.
Ева не ответила, и некоторое время оба ехали молча. Молодой крестоносец воспользовался случаем, чтобы оглянуться. Против ожиданий, оба их спутника были по-прежнему живы, и даже, кажется, вступили в некое подобие диалога.
– Отчего же вы и ваш отец отправились в поход, если не нуждаетесь в деньгах? – снова спросила Ева. – Простите, что я так навязчива, однако мне и в самом деле интересно. Большинство тех, кого я знаю, пришли сюда в поисках денег, славы или же по принуждению.
– Мой отец – лорд Джон Ллойд, личный помощник и телохранитель его величества, – раскрыл все карты Кай. – Он – благороднейший человек из всех, кого я знаю! И шёл он на Святую землю ради короля Ричарда, ради долга и чести. Я едва ли могу похвастать столь же высокими устремлениями, – со вздохом признался юный лорд. – Я здесь лишь потому, что отец так решил. Конечно, я мечтал о том, чтобы пойти вместе с ним, но вовсе не из благородных рыцарских побуждений. Просто… я хотел быть рядом с ним.
– Вы настолько близки с отцом? – с любопытством спросила леди Штрауб.
Кай грустно усмехнулся.
– Я люблю его, – негромко проронил крестоносец. – И, надеюсь, он тоже любит меня. Просто… у нас было не так много времени, чтобы узнать друг друга поближе. Детство моё прошло без него – лет до семи мы с братом росли лишь с наставниками и слугами. Мама умерла рано, а отца приблизил к себе король Ричард, и тем самым забрал его у нас. Потом он вернулся, но счёл необходимым отправить меня в монастырь. Я благодарен ему за это решение – там я многому обучился…
– Какой ужас! – не выдержала Ева. – Сколько же вам было лет?
– Почти семь.
– Семь! – поразилась леди Штрауб. – Так мало! А ваш брат?..
– Роланд на три года старше меня, миледи. Он остался в замке с отцом, но думаю, едва ли этому обрадовался: лорд Джон и Роланд часто ссорились. Мы с ним были очень близки, – улыбнулся Кай. – Друг в друге мы черпали и любовь, и вдохновение – неразлучные друзья и напарники по детским играм. В мире нет человека, который заботился бы о младшем брате с большим рвением, нежели Роланд! Ведь это именно он приехал шесть лет спустя за мной в монастырь, пойдя против воли отца. И ухаживал за мной целый год после того, поскольку я долго болел… И хотя я не видел его уже четыре года, уверен, он скучает по мне не меньше, чем я по нему.
– Где же ваш брат? – с трудом выговорила Ева: в ней вновь пробудилось обострённое чувство справедливости. Она не могла бы сказать, что именно ей не понравилось в рассказе молодого крестоносца, но что-то раздражало внимание, не давая баронессе покоя.
– Роланд примкнул к ордену тамплиеров, – грустно ответил Кай. – Против воли отца. И покинул родовое поместье в семнадцать лет. Брат звал и меня тоже, но я с ним не согласился: наш побег стал бы бесчестием для лорда Джона. Он тогда очень разозлился, но дал Роланду целых три года на то, чтобы одуматься и вернуться в лоно семьи. Однако брат не только не воспользовался его великодушием, но и вскоре оборвал с нами всякие связи. Через год король Ричард по благословлению папы Климента объявил о начале Третьего крестового похода, и мы с отцом отправились с ним. Три года воевали в его рядах…
– И больше ничего не слышали о вашем брате?
Кай покачал головой.
– Думаю, отец мог бы его разыскать, если бы захотел, – поколебавшись, проговорил рыцарь. – Он любил Роланда, но оба они слишком горды, чтобы признать свою неправоту. Брат не попросил прощения и не раскаялся в содеянном, и отцу пришлось сдержать данное им слово. Три года истекли; Роланд не одумался. Отец, как и обещал, от него отрёкся и составил новое завещание – на моё имя.
– Какой ужас, – вновь пробормотала леди Штрауб. – Такая трагедия! Слава Господу, мы с Гуго дружим по сей день, и в мире нет силы, способной разлучить нас!
– Вам повезло, – согласился Кай. – У вас замечательный брат.
