– Мог! Твой безродный оруженосец поджидал тебя снаружи, чтобы помочь! – вскричал Фиц-Алдельм. – Сир, у меня есть другой свидетель, который видел, как Рис покинул королевские покои вскоре после Руфуса.
Бездонная черная пропасть разверзлась у моих ног. В глубине ее виднелось ярко-рыжее сияние. Адский пламень, подумал. Он ждет, чтобы поглотить меня. И пожрать за то, что я сотворил.
Полумертвый от ужаса, я стоял и смотрел, как вызывают конюха с ежиком на голове, – я этого человека не знал, но королю он был известен. Его показания подводили черту. Он видел, как Рис тайком проскользнул за мной, а на следующее утро слышал наш разговор про мою раненую руку.
– Так? – взревел Ричард. – Что ты теперь скажешь?
Терять было нечего.
– Я убил Фиц-Алдельма, сир, но сделал это, защищаясь.
– Ты крался за ним по переулку, а напал на тебя он?
На лице короля презрение боролось с недоверием.
– Да, сир, – стоял я на своем.
Ричард и слушать не захотел. Он вызвал стражу. Здоровяки-жандармы в накидках с королевским гербом появились так быстро, словно давно ждали приглашения.
Я продолжал кричать о своей невиновности, но меня уволокли прочь и кинули в лишенную окон, смрадную, вымощенную камнем темницу в недрах донжона. Дверь захлопнулась – казалось, навсегда. Я замолотил кулаками по доскам.
– Выпустите меня!
Ответом был издевательский смех. Смеялся Роберт Фиц-Алдельм, последовавший за жандармами.
– Я не убийца! – заорал я и снова стал биться в дверь.
– Палачу расскажешь.
– Король никогда не отдаст такого приказа!
Он фыркнул презрительно:
– В таком случае ты знаешь его хуже, чем себе представлял. День казни уже назначен.
Не раз мне доводилось видеть, как людей бьют в солнечное сплетение, чуть ниже ребер. Удар в это уязвимое место вышибает воздух из легких, человек распластывается на земле, безвольно раскрыв рот и наполовину лишившись сознания. Слова Фиц-Алдельма произвели на меня схожее действие. Ноги подкосились, и я осел на каменные плиты. Привалившись головой к сбитой из толстых досок двери, я слышал постепенно затихавшие шаги Фиц-Алдельма.
Подняться было выше моих сил. Выставив назад руку, чтобы не упасть и не удариться головой, я лег. Я хотел, чтобы тьма поглотила меня. Хотел уснуть, и никогда не проснуться, и не претерпеть жесточайшую кару по приказу моего сюзерена, которого я любил как брата.
Я закрыл глаза.
Рука стиснула мое плечо, заставив содрогнуться от ужаса.
Я очнулся весь в поту, сам не свой от страха. Вместо каменных плит подо мной были доски палубы. Слышались скрип брусьев и тихий плеск воды, ударявшейся о борт. Чувства вернулись. Темноту вокруг создавала ночь, а не глухая темница. Я плыл по морю, возвращаясь из Утремера[2 - Утремер (от фр. outre-mer – земля за морем, Заморье) – так назывались в Средние века владения крестоносцев в Святой земле.], а Рис разбудил меня. Он сидел на корточках рядом со мной, лицо его выражало тревогу.
– Ч-ш-ш, – прошипел валлиец. – Услышит кто-нибудь.
К великому моему облегчению, никто не услышал. Жуткая стычка с Ричардом и Фиц-Алдельмом оказалась всего лишь ночным кошмаром. Моя темная тайна оставалась нераскрытой.
До поры до времени.
Часть I
Глава 1
Истрия, побережье Адриатического моря, декабрь 1192 г.
Холодная морская вода хлюпала в сапогах. Туника и шоссы[3 - Шоссы – длинные, облегающие ногу штаны.], тоже промокшие насквозь, липли к коже. Дрожа, я плотнее закутался в сырой плащ и повернулся спиной к югу в тщетной надежде на то, что ледяной ветер станет оглаживать не все части покрытого мурашками тела. Мне не повезло: из двух десятков спутников короля я один свалился в море при сходе с корабля. Ричард стоял шагах в десяти от меня и распекал капитана пиратов, доставившего нас в этот богом забытый край, на пустынное побережье без признаков какого-либо жилья. Насколько хватало взгляда, простирались заросли болотной травы и лужи соленой воды, намекая на то, что путь вглубь этой страны будет долгим.
– Переоденьтесь сейчас, пока еще можно.
Я с досадой посмотрел на Риса, потешавшегося над моим нырком не меньше остальных. По правде говоря, причин обижаться на него или на других у меня не было. В месте падения было неглубоко, мне грозило разве что промокнуть. И потом, после многонедельных испытаний нам, Господь свидетель, требовалась минутка веселья. И все-таки уязвленная гордость не давала покоя. Я неопределенно хмыкнул.
– Вы простудитесь, прежде чем нам удастся найти место для ночлега. – Теперь в голосе Риса звучал упрек. Он уже забрался в мой деревянный сундучок и принес стопку сухих вещей. – Берите, ну же.
Стуча зубами, я разглядывал собравшихся. Мало кто обращал на меня внимание: люди занимались подбором снаряжения, которое стоило захватить с собой. Все мы солдаты, подумал я. Мы вместе выносили тяготы, проливали пот и кровь в Утремере, видели, как наши товарищи падают, сраженные сарацинскими стрелами, или умирают от жажды или жары. Мы баюкали на коленях головы друзей, которые уходили из жизни, истекая кровью и зовя матерей. В сравнении с этим осрамиться, показав голый зад, казалось чем-то ничтожным.
Скинув сапоги и одежду, я с наслаждением облачился в сухое, не обращая внимания на замечания Балдуина де Бетюна, увидевшего, чем я занят. Он был моим близким другом и, подобно мне, одним из самых доверенных людей короля. Я с болью вспомнил о де Дрюне, другом моем приятеле, никогда не упускавшем случая поддеть товарища острым словцом. Но этот закаленный в боях жандарм навсегда перестал шутить. Его смыло за борт в первом из штормов, что трепали нас со времени отплытия из Святой земли, случившегося почти два месяца тому назад. Я надеялся, что его конец был быстрым.
– Двести марок, и они привели нас сюда, к этому берегу?!
Бешеный гнев Ричарда не выказывал признаков угасания. Он пронзил капитана пиратов убийственным взглядом, и тот благоразумно убрался на свой корабль. Во время прилива – он ожидался тем вечером – пират и его шайка, видимо, собирались приложить все усилия, чтобы вывести длинное, низкобортное судно на глубокую воду. Нам не приходилось рассчитывать на помощь со стороны.
Пират – негодяй, подумалось мне, и запросил заоблачную цену за наш перевоз, но в том, что мы оказались на этом берегу, его вины не было.
– Он не в ответе за шторм, сир.
Ричард зыркнул на меня, но я говорил правду.
Свирепые осенние бури преследовали наш большой бус[4 - Бус – средневековый грузовой корабль.] на всем пути из Утремера: хорошо еще, что мы не пошли ко дну. У берегов Сицилии король решил, что в открытом море слишком опасно, и мы направили нос в сторону Корфу. Замысел состоял в том, чтобы плыть по водам более спокойной Адриатики, но длительная непогода и встреча с пиратами побудили Ричарда заключить сделку с капитаном корсаров. Две его галеры были мореходнее пузатого буса, везшего нас из Святой земли. Так нам тогда казалось.
Мощный ветер, называемый бора, задул вскоре после нашего выхода с Корфу и погнал нас, беспомощных, по Адриатике. Сколько это продолжалось – три дня, четыре? Память отказывалась помочь, настолько усталым и сонным был я тогда. Час за часом нас качало с борта на борт, с носа на корму. Я блевал так, что казалось, желудок готов был вывернуться через воспаленное горло. Лишь изредка выдавалось затишье, не приносившее облегчения, всегда слишком короткое. Я забыл, когда у меня в последний раз было хоть что-нибудь во рту. Когда корабль выбросило на мель, я испытал одно только облегчение. Сгорая от желания поскорее ощутить под ногами твердую землю, я поторопился при сходе с корабля и свалился в воду.
– Ну да, где оказались, там оказались, ничего не поделаешь, – сказал король. – И если будем стоять и ждать, то никогда не доберемся до Саксонии. Пора в путь.
Сейчас он не напоминал то богоподобное существо, которое мы часто видели в Утремере. Ни яркого солнца, играющего на звеньях кольчуги, ни гарцующего скакуна, с высоты которого он взирает на нас. Но даже в простой тунике и шоссах Ричард источал мощь и харизму. На несколько дюймов выше шести футов, широкоплечий, с красивым лицом, обрамленным гривой растрепанных ветром золотых волос, он выглядел как настоящий король. И держался соответственно: яростный, царственный и бесстрашный.
Когда он указал путь, все мы, двадцать человек, охотно повиновались.
Меня не удивило, что первым вопрос задал Рис.
– А как далеко до Саксонии? – спросил он вполголоса.
– Не знаю, – ответил я. – Сотни миль. Многие сотни.
Я не раз говорил ему об этом прежде, но валлиец все равно помрачнел.
– Мы не всю дорогу будем идти пешком. Лошадей купим.
Рис закатил глаза:
– Ну почему мы не отплыли раньше? Добрались бы до места по морю.
– Это было невозможно.
Я снова принялся втолковывать ему, что ветры и течения, благоприятствовавшие нам во время путешествия на восток через Греческое море[5 - Греческое море – имеется в виду Средиземное.], теперь будут мешать, и они слишком сильны, чтобы мы прошли узкий пролив, отделяющий Испанию от Африки.
Рис умолк. Я, тоже удрученный предстоявшим нам долгим путешествием, впал в тяжкие раздумья. Было бы неплохо высадиться на французском или испанском побережье, но этому мешала давняя вражда Ричарда с графом Тулузским, который вкупе со своими испанскими союзниками контролировал эту область. Ехать через Италию тоже было нельзя – большинство ее правителей оказались под крылом у императора Священной Римской империи. Генрих VI, один из могущественнейших монархов Европы, издавна не питал любви к Ричарду, поскольку тот поддерживал другого Генриха, прозванного Львом, бывшего герцога Саксонии. В последнее время рознь между Ричардом и императором усугубилась. По пути из Святой земли французский король Филипп Капет встретился с Генрихом VI и перетянул его на свою сторону, заключив тем самым новый союз.
Размышления о Генрихе Льве пробудили в моей душе печальные воспоминания об Алиеноре, белокурой придворной даме Матильды, покойной супруги герцога и сестры Ричарда. Много лет минуло с нашей последней встречи, но при одной мысли о ней кровь быстрее струилась в моих жилах. Была даже надежда, что мы свидимся. Кружным путем обогнув Венгрию, мы намеревались добраться до Саксонии, где правил племянник Ричарда, а оттуда направиться на северо-восток, в земли Генриха Льва. Я молился о том, чтобы Алиенора была жива и оставалась при дворе Генриха. Затем, смутившись оттого, что думаю о ней, хотя по-прежнему влюблен в Джоанну, сестру короля, я выбросил Алиенору из головы.
Хорошо, что я предпочел не переобуваться. В течение часа или больше мы пробирались через заболоченные пески, населенные только морскими птицами, с криками разлетавшимися при нашем приближении. Приходилось брести через озерца с соленой водой, и вскоре уже я потешался над де Бетюном и остальными, которые проваливались по колено и ругались на промокшие сапоги. Добравшись наконец до твердого берега, мы наткнулись на собрание лачуг, с трудом могущее называться деревней.
Ричард старался быть не очень заметным – человек его стати и роста наверняка запомнился бы каждому, – а мы с де Бетюном и королевским знаменосцем Генри Тьютоном пошли вперед, чтобы выяснить, куда нас занесло, и прикупить коней, если бы таковые нашлись. Благодаря знакомству с иноземными воинами в Утремере мы с де Бетюном нахватались итальянского, а Генри Тьютон бегло разговаривал на немецком, наречии своего отца. Общими усилиями мы сумели объясниться с местными, прихваченные мной серебряные монеты тоже помогли развязать языки. Нас занесло в область Гориция. Мне это название ни о чем не говорило, но де Бетюн при упоминании о ее правителе Мейнарде II изменился в лице.
Велев подмастерью привести принадлежавших ему лошадей, кузнец пояснил, что Мейнард – соправитель своего брата Энгельберта III, владетеля ближайшего города, тоже именуемого Горицией. Город лежал в нескольких милях от этого места, у подножия гор.
Пока мы торговались насчет кляч, де Бетюн рискнул спросить, в каких отношениях состоят Мейнард и Энгельберт с императором Генрихом VI. Кузнец переплел средний и указательный пальцы, давая понять, что они близкие союзники, и мне стало тревожно.
Но когда де Бетюн поделился добытыми вестями с королем, тот рассмеялся.
– Мы с самого начала похода пребываем на вражеской земле, – заявил Ричард. – Как в Утремере, где люди Саладина поджидали нас за каждым углом.
Приободрившись, мы заулыбались и стали переглядываться. Гийом де л’Этан, один из близких товарищей короля, нахмурился.
– Мне знакомо имя Мейнард, сир, – сказал он.
– Говори, – велел король.
– Уверен, что он родственник Конрада Монферратского, сир. Его племянник, кажется.
Мы с де Бетюном обменялись взглядом, Ричард посерьезнел.
Конрад был итальянским аристократом, который метил высоко и занял видное положение в утремерском обществе. Минувшей весной он стал королем Иерусалимским и был убит спустя неделю после коронации. В то время в Святой земле все знали, что за убийством Конрада стоят ассасины, представители загадочной мусульманской секты, но посеянная Филиппом Капетом и его прихвостнями злая молва дала на удивление дружные всходы. Не только семья Конрада уверилась, что ответственность за преступление несет Ричард.
– Лучше не выдавать себя за тамплиеров, – объявил государь. Таков был первоначальный его план. – Это привлечет излишнее внимание, а тут нужно не высовывать голову. Мы станем паломниками, возвращающимися из Святой земли. Я назовусь Гуго Нормандским. Тебе, Балдуин, ложная личина ни к чему – ты будешь изображать военного начальника нашего отряда.
Эта уловка, подумалось мне, скорее принесет успех, но я недолго испытывал облегчение: король тут же приказал Генри Тьютону взять одну из четырех наших новых лошадей и скакать в Горицию. Там он должен был запросить у властей разрешение на безопасный проход, проводника и обращение в соответствии с Божьим миром – церковным правилом, защищавшим от насилия тех, кто принял крест. Стянув с пальца дорогой перстень с рубином, Ричард вручил его Тьютону, сказав, что он послужит залогом доброй воли.
Большинство наших спутников, собравшись у пылающих костров в ожидании горячей пищи, ничего не заметили.
Но у меня в голове не укладывался столь рискованный ход.
– Вот так он себе представляет путешествие в тайне? – шепнул я де Бетюну.
– Я с тобой согласен, Руфус, но он наш господин. – Видя выражение моего лица, рыцарь добавил: – Попробуешь перечить ему – пеняй на себя. Настроение у него прескверное.
Я понимал, что де Бетюн прав. Во время плавания король был настроен вполне благодушно, но высадка с корабля у черта на куличках, долгий путь по грязи до убогой деревни, едва живые клячи с провисшими спинами – других лошадей там попросту не было – и известие о том, что Мейнард приходится племянником Конраду, больно ударили по Ричарду. Если невозможно выдать себя за гордого тамплиера, пусть хотя бы изображает богатого и влиятельного паломника. Видя непреклонность на лице государя, я понял, что переубедить его не получится, и решил зайти с другой стороны.
– Сир, разрешите и мне пойти, – сказал я, добавив, что хочу поупражняться в немецком, а Генри – хороший учитель.
Этого оказалось достаточно. Ричард даже выделил мне одну из оставшихся трех кляч – костлявую гнедую кобылу.
Мы выехали немедленно. Не успели мы проскакать и сотню шагов, как завязался разговор.
– Ты хочешь учить немецкий?
Генри говорил с резким акцентом, его даже не всегда удавалось понять.
– Да.
Мне не хотелось сознаваться в своих истинных намерениях. Генри был прямолинейным парнем, и я уже видел, как он заявляется в замок Гориции, громко извещая обо всех поручениях Ричарда. Я же надеялся использовать более тонкий подход и, если удастся, не извлекать на свет перстень с рубином.
Генри я ничего не сказал – простой и послушный, он намерен был точно исполнить поручение короля. В наказание мне пришлось всю дорогу до Гориции выслушивать скучное и назидательное изложение основ немецкого языка. На самом деле я ворчу – Генри оказался вполне сносным учителем, и за эти мили я узнал больше, чем за всю дорогу из Утремера.
Гориция стоит у подножия горы, на которой угнездился замок, твердыня Энгельберта. Сам город тоже был обнесен стеной, на главных воротах стояли стражники, но, к моему облегчению, они беспрепятственно пропустили нас.
– Не очень-то глазей по сторонам, – вполголоса посоветовал Генри.
Я стал вести себя сдержаннее. После двух месяцев в море, с кратким заходом в Рагузу, еще более захудалый городишко, чем Гориция, я глядел на все с детским восторгом. Генри прав, напоминая о деле, подумал я, но мы ведь не настолько торопимся, чтобы не заглянуть в ближайшую пекарню. Уставший от заплесневелого хлеба и солонины, я не мог устоять перед манящим запахом. Бросив поводья Генри, который принялся возражать, я нырнул в дверь и вскоре, довольный, вышел обратно, держа в руках четыре медовых пирожных.
– Тебе два и мне два, – сказал я, предупреждая его отповедь. – Можем съесть по пути к замку.
Генри сдался – перестал ворчать и налег на угощение.
Часовые на входе в замок, неряшливые, в покрытых бурой ржавчиной кольчугах, обратили на нас не больше внимания, чем их товарищи у городских ворот. Это равнодушие объяснялось тем, что во внутреннем дворе собралась большая толпа. К нашей радости, выяснилось, что граф Энгельберт вершит суд в большом зале.
Лошадей мы оставили на попечении тонкого как жердь, остролицего мальчишки лет двенадцати. Оживившись при виде двух серебряных пенни, которые Генри пообещал ему за труды, парень поклялся охранять коней даже ценой собственной жизни.
– Смотри не подведи, – спокойно предупредил его Генри. – Иначе мы найдем тебя и распорем от яиц до подбородка, как поступили с множеством сарацин.
Парень побледнел и кивнул.
Мы примкнули к очереди просителей. Местные жители излагали свои жалобы Энгельберту, который выслушивал их сидя, закинув ноги на стол и поигрывая кинжалом. Граф олицетворял собой воплощение скуки. Очередь продвигалась со скоростью улитки, но мы старались не привлекать к себе внимания и не осмеливались лезть вперед. Перекидываясь словом-другим, мы делали это как можно тише – чем меньше людей услышат французскую речь или мой скверный немецкий, тем лучше. Время тянулось. Я прислушивался к разговорам вокруг, стараясь что-нибудь понять. К моей досаде, уловить удавалось лишь отдельные слова, но не общий смысл. За долгое путешествие я смогу взять еще много уроков у Генри, утешил себя я.
Когда часы на городской колокольне пробили один час, были рассмотрены только два дела. Я приуныл. Энгельберт не обязан выслушать обращения всех стоящих в очереди. Он может остановиться, когда ему надоест. Но нам повезло: граф разозлился на одного крестьянина, причитавшего изо всех сил. Генри со смехом перевел: бедолага жалуется, что сосед ворует у него кур. Не впечатленный его обвинениями, Энгельберт приказал убрать несчастного селянина с глаз долой. Затем он отказался выслушивать следующего просителя, некоего торговца, раздраженный его заиканием, а следующий приговор вынес, как только выслушал объяснения. Продвинувшись в очереди на три шага, мы оказались достаточно близко, чтобы рассмотреть Энгельберта.
Графу было лет тридцать пять, редеющие каштановые волосы отступали от высокого лба. Хотя он и разозлился на того крестьянина, лицо его не утратило дружелюбного выражения; в эту минуту он смеялся над какой-то шуткой последнего из просителей. Но расслабляться не стоит, напомнил я себе. Энгельберт – наш враг.
