– Спасибо. Обойдусь. – холодно поблагодарила Мила. Захотелось вскочить и уйти от этой ненормальной, но она приказала себе сидеть.
– Возьми, возьми! От подарка не отказываются! – сморщенное личико стало кривиться. Янка взмахнула стеблем и сунула Миле в лицо коричневую тугую трубочку.
– Что ты ко мне привязалась! – Мила не могла больше сдерживаться. – Подари свой камыш деду.
– Это рогоз! – Янка разломила стебель напополам и бросила Миле под ноги. – Правильно тебя от нас услали! Ты злая, Милка!
Взмахнув коротеньким подолом, она побрела по берегу на тоненьких спичках-ногах, и только когда разросшийся ивняк полностью скрыл понурую фигурку, Мила смогла расслабиться.
Нужно было возвращаться, чтобы узнать, не освободилась ли баба Жоля. Мила уже решила, что расскажет ей всё, ничего не утаивая, и пусть та решает – верить ей или нет.
Нащупав в кармане джинсов конверт, помедлила – доставать или не стоит, и всё же достала, чтобы ещё раз взглянуть на присланные ей предметы.
Внутри лежали старый ключ и фотография без каких-либо приписок. Это был нерезкий снимок небольшой части дома – старые ступени, почти потерявшиеся среди бурьяна, потемневшие доски двери со струпьями облезлой краски и прямоугольник почтового ящика с сохранившемся адресом на корпусе.
Мила не смогла разобрать расползшиеся буковки даже с помощью лупы, спасибо отправитель повторил адрес и на конверте: Калтусовский лесхоз. Дрыгва, д. 13. Он не потрудился вложить даже коротенькую записку, только фотокарточку и ключ, и тем самым сильно заинтриговал Милу.
Поначалу она подумала, что это чья-то глупая шутка. Но быстро отмела это предположение, поскольку не видела в нём смысла. Немногочисленные знакомые знать не знали ни о какой дрыгве. И раньше не были замечены в подобных розыгрышах.
Мать, когда она переслала ей переснятое фото, посоветовала не заморачиваться, а лучше подумать над тем, чтобы, наконец, выбраться к ним.
Они – мать и её заокеанский бойфренд – давно зазывали Милу в гости. Мать прочно осела в чужой стране, десять лет назад «встретив свою судьбу». Она уехала без сожалений, как только Мила выпустилась из университета, и не могла понять дочкиного упрямства и упорного нежелания их навестить. А Мила в свою очередь не понимала, как можно принять и полюбить равнодушный океан, скучные пальмы, с колючими стволами и веером топорщащихся листьев, и ослепительное, словно надзирающее за всеми солнце. Она бы точно не смогла жить среди других запахов и видов, среди чужой речи и чуждого уклада.
«Ты не в нашу породу пошла! – сокрушалась мать, и Мила не спорила.
Отца она не знала, родители развелись перед её рождением. Что побудило их сделать это, мать не рассказывала, а Мила предпочитала не спрашивать. Только в душе копилась обида на человека, который бросил семью и ни разу не попытался узнать, как живет его дочь.
Разглядывая полученное письмо, она было подумала – не от отца ли оно, но тут же отругала себя за эту глупую мысль. Отец априори не мог ей ничего прислать.
Так и не определившись с возможным отправителем, Мила полезла искать информацию в интернете.
Запрос по карте показал ей глухую пущу на северо-западе Беларуси. Территория лесничества была обширной и включала в себя леса и протяжённую марь. Самой ближайшей точкой к нему оказалась деревня Вяликая Вёска, в которую, после недолгих размышлений, Мила и решила отправиться. Как раз намечался отпуск и очередной вояж с подругой Ариной на море. Мила ездила туда по привычке, чтобы не проводить свободное время в одиночестве. Поэтому даже обрадовалась возможности отменить всё. Арина негодовала и называла старой авантюристкой, и когда Мила объявила, что всё-таки поедет в деревню, сочла её пропавшей для общества и укатила отдыхать с сестрой…
Писк ласточек вывел Милу из задумчивости. Птицы носились у самой воды, хватая в воздухе синих стрекоз. У берега с негромкими плесками ныряли утки.
Чуть дальше, ближе к середине реки, торчало из воды что-то похожее на сдувшийся мяч. Мила заметила его только тогда, когда он медленно и лениво начал перемещаться в её сторону. А когда подобрался совсем близко, распугав недовольных уток, различила бледную рыхлую кожу, под которой что-то колыхалось как студень.
Она ещё не успела подумать – что это может быть, а мяч вдруг слегка приподнялся и завис, уставившись на Милу. Застыла и она, только теперь сообразив – что находится перед ней.
Комья слизи налипли на лысую черепушку, несколько пиявок присосалось к тому месту, где когда-то было лицо. Среди них мутными шариками пучились рачьи глаза и гипнотизировали Милу!
Когда вокруг головы вода взялась пузырями, и что-то плюхнуло с силой, подняв тучу брызг, Мила отмерла и, зачем-то схватив стебель рогоза, замахнулась на тварь, а потом припустилась бежать. Спотыкаясь и оскальзываясь на траве, задыхаясь с непривычки, она неслась к деревне и не сразу поняла, что её не собираются преследовать.
Дед Новик всё так же дремал у забора, и когда она рухнула рядом, чтобы отдышаться, пробормотал в бороду: «Рогозину выбрось. В дом её не таскай».
– П-почему? – выдохнула Мила.
– Да чтобы баламутень за ней не пришёл. По солнцу, положим, не решится. А ночью может и навестить.
– Я… сейчас… видела…
– Баламутня. По утрам он любит всплывать, подглядывать за людями. Но на бережок не суётся – от солнца ему сильный вред. Зато ночами полная свобода, ночами, бывает, он и в деревню заходит.
– Но кто это??
– Баламутень же, бестолковая. Из топельцов. Здесь их немного – у нас в деревне правила знают.
Слово было незнакомое, но Мила прекрасно поняла его смысл и тихо ахнула, безоговорочно поверив деду. Да и как было не поверить – если только что сама видела в реке это отвратительную тварь.
– Но как такое возможно? Откуда он взялся?
– В Рубяжах всё возможно, – подхрюкнул дед и, выпростав руку из складок одёжки, звонко прихлопнул Милу по лбу.
Ладонь у него оказалась сухая и горячая. Кожу сразу ожгло кипятком, но отстраниться Мила не смогла – какая-то сила удерживала её на месте словно магнит.
– Забыццё дужа моцнае (забвение, бел.)… Постаралась! Но свести можно. Ты не боись, унучка… – забормотал дед непонятное.
Мила деда не слышала – из глаз брызнули слёзы, до того больно сделалось голове.
– Отпусти её, старый пянёк! – баба Жоля спешила к ним по дорожке. – Изведёшь мне дзяyчынку! Она уже и с лица сошла!
Дед Новик ещё продолжал удерживать Милу, и опустил, лишь когда бабка шлёпнула его по руке. Боль тут же прекратилась. И Мила смогла свободно вздохнуть.
– Ишче и пятно ей наставил – точь-в-точь как Янкина мета! Чего удумал? Зачем это всё?
Не дожидаясь ответа, баба Жоля приложила Миле ко лбу чистый прохладный платочек, и, приникнув к нему губами, зашептала быстро-быстро.
– Что ты там шэпчэ зря, – не открывая глаз, поинтересовался дед – Забыццё на ней. Забыццё.
– Забвение? – бабка обхватила ладонями лицо Милы, пристально вгляделась в глаза. – То-то я смотрю – не такая ты, Милушка. Вроде и говорю с тобой, а отклика не чую.
– Что на мне? Какое забвение? – Мила вывернулась из бабкиных рук и помотала головой. Боль от дедова прикосновения хоть и прошла, но соображалось ещё плоховато.
– Забыццё. Память тебе отчекрыжили.
– Как это – отчекрыжили?
– А так. Раз – и усё. Нету.
– Забвение, Милушка. вроде замка. Или тебя не помнят, или ты забываешь. Его чаще перевязом срабатывают. А иные стиранием. Перевяз размотать можно. А стирание уже навсегда.
– Перевязка на ней, – дед улыбнулся, пошевелив бородой. – Узелок-бусина красиньким горит.
– Ты хоть понял, чья это работа?
– Чего ж не понять. Санька и сделала. Она умелицей была. Таких больше нету.
Глава 3
Дедово заявление про перевяз сильно взвинтило Милу. Если он прав, то эти внезапно прорывающиеся видения – правдивые картинки из её детства? Но что же заставило «Саньку» – её бабушку?! – поставить на них заслон?
– Ты иди до меня, Милушка. – неожиданно попросила её баба Жоля. – Нам с Новиком словом перекинуться надо. Я тебя догоню.
– Можно, я здесь подожду? Хочу узнать про забвение и про перевязку. Это же меня напрямую касается!
– И узнаешь. Дома поговорим. Про всё поговорим, Милушка, обещаю. В Дрыгву тогда позже наведаемся. Как начнёшь вспоминать.
– А если не начну?
– Начнёшь, – махнул на неё дед Новик. – Нашенский воздух память вернёт. А еда закрепит. И запомни – Санька всё в дзеравяку упрятала. Ищи дзеравяку!
– Цыц на тебя, старый! – рассердилась Жоля. – Орёшь на всю округу!
– Да тута все свои, – захихикал дед в спутанную бороду. – От кого нам хавацца?
– Иди, не стой, Милушка. А то он шчас опять приснёт. – Жоля слегка подтолкнула Милу к дорожке.
И Мила нехотя пошла.
Деревня постепенно оживала, во дворах появился народ: закутанная в тёплый платок старушонка перетряхивала вязаные половички; мужик в рабочей робе перебирал рыболовные снасти, у него под ногами вился облезлый, противно орущий котяра – требовал себе пожрать; тётка в халате аляповатой расцветки пропалывала что-то на грядке и с нескрываемым интересом уставилась на проходящую мимо Милу.
– Здравствуйте. – на всякий случай поздоровалась девушка, а тётка в ответ прошептала что-то и быстро-быстро закрестилась.
– Мила! Ты?! – позвала из-за низенького заборчика симпатичная незнакомка. – Ну, точно – ты! Вернулась наконец-таки! Я так скучала!
Она выбежала из калитки и порывисто обняла оторопевшую Милу.
– Ты совсем не поменялась! Ну просто ни капельки! Бабулин секрет используешь? Признавайся! Я тоже хочу! – она говорила с лёгким певучим акцентом, немного удлиняя гласные. Восклицала, смеялась, крутила и разглядывала Милу, голубые глаза искрились весельем, зубы сияли белизной на загорелом лице. – Пошли скорее в наш уголок. Не отпущу тебя просто так! Посидим-посплетничаем как в старые добрые времена. Милка! Поверить не могу! Такой сюрприз!
Стащив косынку и тряхнув золотистыми длинными волосами, девица потащила Милу во двор.
Мила неловко улыбалась и пыталась притормозить, лихорадочно раздумывая над тем, как бы повежливее отвязаться от незнакомки. Признаваться в потере памяти не хотелось, а без этого разговор вряд ли получится. Она, конечно же, не помнила эту высокую и худющую как модель красотку и не представляла как к ней обращаться. Девица совсем не замечала её смущения, и сходу начала перечислять забавные моменты из их общего детства.
– Помнишь, как bobute (бабуля, бабушка – лит.) нас метлой гоняла? За то, что мы прутья из неё подёргали и подожгли? А как в опару угольков насыпали, помнишь? Милка! Поверить не могу! Сколько лет не виделись! – всё повторяла она, посматривая на Милу. – Вот же умничка! Теперь хоть будет с кем поболтать! Местные меня сторонятся. Да и неинтересно с ними, сама понимаешь. Милка! Красоточка! Как же я рада!
Она провела Милу в глубину неухоженного сада. Туда, где под старым раскидистым деревом были вкопаны столик и деревянная скамья. На скатерти стояла супница с узором из лилий, кучкой лежали стручки молодого горошка и на деревянной доске красовались аппетитные ломти ржаного деревенского хлеба, щедро присыпанные тмином.
– Я окрошку приготовила. Как знала, что быть гостям. Садись в тенёчек. Сейчас тарелки принесу и поедим.
– Спасибо. Я не голодна, – попыталась откреститься от угощения Мила, но новая-старая знакомая уже убежала к дому.
– Голодна. Голодна. – сварливо проскрежетало откуда-то сверху, и на голову Миле просыпалась древесная пыль.
Подскочив со скамейки, девушка вгляделась в переплетение ветвей и с трудом различила на фоне ствола крошечный нахохленный комок. Это была сова, точнее – домовый сычик. Один из самых маленьких представителей семейства совиных. Мила следила в интернете за популярным влогом о жизни птиц, благодаря полученной там информации и распознала малыша.
Сычик сердито таращился на неё да, растопырив крылья, грозно пощелкивал клювом, будто хотел прогнать со двора случайную гостью. Пёстренький и круглоглазый, он сразу понравился Миле, и она потянулась, чтобы погладить птаха.
– Не делай того, о чём пожалеешь, – остановила её порыв подошедшая с подносом в руках хозяйка. – Он не любит нежностей. Может и за палец прихватить.
– Это твой? Такой хорошенький!
– Пригаси восторг, Мила. Piktas не терпит панибратства.
Золотоволосая взяла с подноса приборы, переставила на стол пару толстых хрустальных стаканов, до краёв наполненных ярко-красным напитком.
– Надеюсь, твой вкус не поменялся? Это клюквенный сок. Такой, как ты любила. Я сахар не стала добавлять. Может, принести?
– Не надо. Спасибо. А Piktas – это на каком языке?
– На литовском. – девица взглянула с удивлением. – Переводится как Сердитый.
– Это имя?
– Имя. Неужели забыла? Одра любила использовать родные словечки, и в разговоре, и в именах. Ты как попугай всё повторяла за ней, я даже злилась, когда она ставила тебя в пример. Кайя, Милушка лучше тебя будет знать наш язык! Кайя, ты равнодушна к нашим корням! – выразительно продекламировала она и следом вздохнула, а сычик Piktas внезапно слетел ей на голову и, потоптавшись, замер.
– Он ручной! – восхитилась Мила. – Знаешь, мне показалось, что он даже может разговаривать.
– Разумеется, может. Когда захочет. Ругался на тебя, наверное? Не бери в голову. Забудь.
– Да нет. Передразнил только… – Мила запнулась, и круглые глаза сычика насмешливо мигнули.
– Как здесь уютно! – решив сменить тему, Мила кивнула в сторону разросшихся розовых кустов. – В доме, где я ночевала, растут похожие…
– Ты ночевала в Лёхином доме? Серьёзно, что ли? После всего, что произошло?
«А что произошло?» – едва не спросила Мила, но вовремя прикусила язык. Чтобы сгладить неловкость, потянулась к стакану с соком и похвалила старый сад.
– Он такой умиротворяющий! Хочется просто сидеть и любоваться.
– Ты права. Здесь ничего не меняется… – Кайя наполнила до верха тарелку густой, пахнувшей спелым летом окрошкой. – После ухода bobute я всё оставила как было. Не хотелось нарушать традиции.
– Давно она… ушла? – Мила интуитивно поняла, что речь ведётся о ком-то из близких, судя по всему – о бабушке.
– Почти вслед за твоей. Они ведь в связке были. Да ты знаешь.
Мила не знала, не помнила ничего, но кивнула утвердительно и поспешно зачерпнула холодной окрошки, чтобы заесть свою невинную ложь.
Под зубом хрустнул ломтик редиса, почувствовалась свежесть молодого огурца, на языке растеклись сливочная мягкость желтка и кислинка сметаны, к ним добавились яркость свежего укропа, острота горчицы и пряность настоянного на ржаном хлебе кваса. Вкус у окрошки оказался изумительный и неожиданно – знакомый. А ведь Мила принципиально не готовила её – уж очень непривлекательным считала это блюдо.
– Ты работаешь? Где обитаешь? Тоже не замужем? Или успела сходить? – сыпала вопросами Кайя.
– Успела. Но быстро сбежала, – Мила отщипнула кусочек от хлебного ломтя и медленно прожевала. – Разошлись по обоюдному согласию. Он заскучал со мной, а я – с ним.
– Бывает. – Кайя понимающе кивнула. Прихватив молочный стручок гороха, закинула в рот целиком и похвалила, прожевав. – Самое лучшее лакомство! Бери. Пока я всё не смела.
